У края бездны

Тьма вокруг сгустилась так, что даже тьмой ее называть было как-то странно – скорее, просто полное отсутствие света, не пожирающее его в борьбе, а единственное, что есть на свете. Ведь тому, у кого больше нет врагов, не с кем сражаться. Рейстлин закрыл глаза, потому что смотреть больше было не на что, а таращиться в черноту было бессмысленно, и глаза от этого болели и слезились. Тишина тоже стояла полнейшая, и при полной бесполезности прочих чувств необычайно обострилось осязание. Рейстлин чувствовал кожей, как веяло холодом из бездны, сейчас он мог безошибочно определить, далеко она или близко, и даже сказать, сколько до нее шагов, – и был бы твердо уверен, что угадал. Но идти туда не имело никакого смысла: теперь все бездна. Он попробовал было зажечь посох, заранее зная, что ничего не выйдет, и оказался прав: ничего не вышло. Тогда в приступе бессильной ярости он отшвырнул посох как можно дальше от себя, и тот упал с глухим стуком где-то вдали. За стуком не последовало эха, но в ушах остался стоять этот звук – просто за неимением другого. Захотелось что-нибудь сказать, чтобы хоть на миг задушить эту гнетущую тишину, но ничего не приходило в голову. Что тут скажешь? Рейстлин осторожно опустился на землю, ощупывая то холодное, что было под ногами, – то ли каменистую почву, то ли неровное дно какого-то проклятого гигантского пустого котла, в который превратился весь мир. Со стороны бездны бесшумно дул холодный ветер, шевеля на нем волосы и забираясь под плащ, заставляя сжиматься и дрожать. Усилием воли он попытался расправить плечи и встретить этого последнего врага как подобает, даже не для того, чтобы сберечь достоинство, – к чему? все равно никого рядом нет и никто его не видит – а чтобы в борьбе с пустяками отвлечься от мыслей. Отчаиваться уж очень не хотелось. Но мысли неумолимо проникали в разум, медленно, но верно проедая его, как пламя со всех со всех сторон грызет брошенный в огонь пергамент, подбираясь к середине. В голове всплывали мутные образы – кошмары, но не те вызванные могуществом Такхизис тени далекого прошлого, а созданные его собственным воображением еще не успевшие угаснуть воспоминания, которым не было и дня. Или был? Сколько он уже провел здесь? И есть ли вообще теперь время? Может быть, рано еще сдаваться? Что, в конце концов, он сделал не так? Что если это всего лишь новое испытание, которое нужно выдержать с честью, чтобы наконец обрести то, чего он искал? Жаль было бы отступиться от цели, когда до нее остался один шаг. Если бездна может насылать видения, заставлять его видеть то, чего на самом деле нет, то почему бы ей теперь не скрыть от него реальность? Внутри на это соображение почему-то ничего не откликалось. «Ты же сам знаешь, что это не так, – между ударами сердца шептал голос, похожий на его собственный, – что никакое это не новое испытание, а самый настоящий конец. Прислушайся к себе – ты же чувствуешь, что погиб. Ничего больше не будет. Совсем». Но ведь и эти мысли могли на поверку оказаться очередным наваждением. Рейстлин лег на бок, свернувшись в тугой комок – так легче было сопротивляться холоду и отчаянию. Волосы упали на лицо, и он не стал их откидывать, почему-то не хотелось лишний раз тратить усилия. Земля – если это было землей – была жесткая и шершавая на ощупь, она давила на плечо, будто бы это он удерживал ее вес, а не наоборот, и от этого ощущения все труднее становилось понимать, где в этом плывущем и вертящемся мире верх, а где низ. А еще земля звучала тишиной, до жути пустой, отвратительно никакой, и это давило на уши, как громкий звук. Он сильнее зажмурился и сжал зубы. Не помогло. И вдруг он почувствовал на лице холодное дуновение, словно кто-то коснулся его волос и отвел их в сторону. Не успев подумать о том, что это, вероятно, совершенно бесполезно, Рейстлин открыл глаза – и не удержался от вскрика. Над ним высилась темная человеческая фигура и, наклонившись, действительно держала руку возле его лица, едва не касаясь щеки. А видел он это благодаря тому, что в другой руке неизвестной покачивалась лампа с зажженной свечой. – Крисания? – прошептал Рейстлин, тщетно силясь разглядеть сквозь уползающую серую темноту лицо той, что ему явилась. – Нет, не Крисания, – спокойно ответил до боли знакомый голос, и в тот же миг Рейстлин заметил, как блеснули на руке, сжимавшей лампу, длинные острые когти. – Нет! – заорал Рейстлин так громко, что пламя свечи дернулось и заплясало, – не трогай меня! Не подходи ко мне! Он отшатнулся и отполз так стремительно, как мог, но она преодолела разделявшее их расстояние в один шаг, и ему осталось лишь выставить вперед руку – смешное препятствие для богини тьмы. – Уходи, – то ли потребовал, то ли попросил Рейстлин, снова чувствуя себя маленьким мальчиком, которого преследователи загнали в темный угол, где никто не услышит, а значит, не придет на помощь. – Пришла надо мной поиздеваться, да? – Нет, – вдруг ответила Такхизис как-то тихо и кротко. – Просто пришла. Удивление Рейстлина от этого тона и от этих слов оказалось так велико, что он даже забыл отодвинуться, когда Такхизис поставила фонарь на землю и опустилась на колени, оказавшись так близко к нему, что в абсолютной тишине он слышал ее дыхание. И она его, вероятно, тоже. Когда опомнился – дернулся вскочить и отпрыгнуть, но остановил себя. Зачем унижаться, показывая страх, тем более, по существу, необоснованный? Что она может сделать ему теперь – причинить боль, наслать новые кошмары? Все это казалось ему таким ничтожным по сравнению с вечной тьмой и атакующим отчаянием, что он убрал руку, встряхнул головой и гордо улыбнулся ей в лицо. Пусть развлечет его, если ей хочется. Все не так скучно, чем сидеть здесь одному и не заниматься ничем. От его улыбки Такхизис слегка подалась назад, как если бы он внезапно выхватил нож, а потом – теперь он мог разглядеть ее лицо – сама улыбнулась, как-то несмело и будто вопросительно, совсем не плотоядно. И ничего не сказала. – Зачем ты пришла? – не выдержал Рейстлин. – Как будешь меня мучить на этот раз? Он постарался выразить голосом все возможное презрение и полнейшее равнодушие к своей участи, но как-то не получилось. Вместо саркастического вызова это прозвучало как жалобный детский вопрос – что-то вроде «а это больно?» – и, услышав свой голос, он почувствовал то, чего ей никак не могло быть видно в темноте: как шея, щеки и уши полыхнули жаром. Неожиданная, удивительная, невероятная эмоция в его обстоятельствах. Стоит, наверное, даже обрадоваться тому, что он, выходит, все еще несомненно жив? Такхизис снова промолчала, но поглядела на него с каким-то странным выражением – будто бы не с издевкой, а с жалостью. Рейстлин искренности этого чувства не поверил ни на секунду, да и очень не хотелось, чтобы она жалела его – уж как-нибудь обойдется без сочувствия богини тьмы. Сейчас она перестанет играть в обман и покажет, наконец, зачем пришла. Надо быть к этому готовым, чтобы ей не удалось застать его врасплох. Не дождется. Пусть он больше никто, а вокруг пустота, в которой некому осудить его за слабость, но, пока он способен мыслить и чувствовать, ей не отнять у него самоуважение – единственное, что ему осталось теперь. Но Такхизис не спешила скалиться. С ее губ сошла та странная незнакомая несмелая улыбка, которой она только что так удивила его, линия ее бровей преломилась, и она потянулась к нему рукой – медленно, заглядывая ему в глаза, как если бы – смешно предположить – спрашивала разрешения. Рейстлин не отшатнулся и приготовился не вздрогнуть, когда она дотронется до него. Что она сделает – вопьется своими когтями ему в лицо или в горло? О, это было бы с ее стороны равносильно признанию собственного бессилия, этим она уподобилась бы обидчикам из его детства, пускавшим в ход кулаки из зависти и тупости. Просто, кроме этих кулаков, им было нечего ему противопоставить. А Такхизис, выходит, – кроме когтей. Он усмехнулся и посмотрел на нее прямо, открыто и с вызовом. И ничего не произошло. Прикосновение ее пальцев, которое он уже почти чувствовал кожей где-то между щекой и шеей, не состоялось, как не случилось и боли от впивающихся в плоть когтей. Такхизис отдернула руку. – Ну что же ты? – насмешливо бросил Рейстлин. – Придумала что-нибудь поинтереснее? Такхизис покачала головой. Она сидела рядом с ним, обхватив колени руками, и меньше всего на свете походила сейчас на Темную Госпожу – скорее на грустную девчонку, заблудившуюся и беспомощную. Но обманываться таким нехитрым приемом Рейстлин не собирался. По всем расчетам, между прочим, после всего, чего ему удалось достичь, богиня тьмы должна быть повержена и лишена всей божественной силы, если не мертва, ведь теперь бог он, а не она – хоть это никак не ощущалось, он это знал. Ошибки тут быть не могло. Зачем же она явилась опять? Разве что отомстить за свое поражение… – Теперь остались только я и ты, – прошептала Такхизис, – больше никого нет. – Имеешь в виду, что некому прийти на помощь? – Рейстлин заставил себя тонко улыбнуться. – Будто раньше кто-то приходил. Будто раньше мы не сражались с тобою один на один, о Темная Госпожа. Да, и у меня, и у тебя были свои средства, но разве они знали сами, какой цели служат? Нет, борьба всегда шла лишь между равными. Так что же изменилось? Если ему не показалось, Такхизис вздохнула. – Я пришла не сражаться с тобой. Рейстлин неестественно расхохотался, запрокинув голову. Смешно не было, но как еще реагировать на такую наглую дилетантскую попытку солгать? – Зачем же тогда ты пришла? Ради дружеской беседы? Такхизис пожала узкими плечами. – Ты не рад меня видеть, я знаю. Но мне больше некуда идти, поэтому я и пришла. Да и тебе здесь не с кем говорить, и я решила… Но я уйду, если тебе приятнее быть одному. – Ах вот как! – воскликнул Рейстлин, на этот раз с искренним изумлением. – Значит, пришла составить мне компанию? Она кивнула. – Назови хоть одну причину, по которой я должен поверить тебе. – Мне больше нечего делить с тобой, – все так же тихо, как будто страшась повышать голос, проговорила Такхизис. – Ты победил меня. Теперь ты бог, если хочешь знать. – Я знаю, – ответил Рейстлин со спокойным достоинством, но и с осторожностью: пока он не понимал, к чему она клонит. – Ты добился того, чего хотел? Рейстлин промолчал, чувствуя новый порыв ледяного ветра со стороны бездны. Не в силах сопротивляться дрожи, он обхватил себя за локти и дернулся, заметив пристальный взгляд Такхизис. – Тебе холодно, – сказала вдруг она. Это не было вопросом. – Ты не привык. Рейстлин вскинул брови. – Только не ври, что ты за меня переживаешь. Скоро привыкну, не беспокойся. Мне тут, как я понимаю, долго сидеть придется. – Всегда, – отозвалась Такхизис. Губы Рейстлина нервно дернулись, и он замаскировал это под очередную ироническую усмешку. Отчаяние, от которого он все это время бежал, настигало его огромными прыжками. Он отвернулся от Такхизис и уставился в черноту – в ту сторону, где, по всем ощущениям, зияла бездна. Холодный ветер дул теперь прямо в лицо, мешая дышать и заставляя часто моргать. Такхизис на какое-то время затихла, поэтому он вздрогнул от неожиданности и судорожно выдохнул, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Он обернулся. Такхизис подползла совсем вплотную, и на рукаве его плаща лежала ее когтистая рука. Надо было бы дернуть плечом и сбросить ее, но Рейстлин, сам не зная, отчего, этого не сделал. – Чего еще тебе надо? – поинтересовался он глухим голосом – таким его делало отчаяние, окончательно захлестнувшее его и заполнившее и сердце, и голову ясным осознанием пустоты, одиночества и вечности. – Разве ты еще не понял? – отозвалась Такхизис грустно. – Мы с тобой остались одни. Нам больше не о чем спорить. Рейстлин не знал, что отвечать, и отвел взгляд. – Если хочешь, я уйду, – повторила Такхизис и замерла в ожидании. Рейстлин не шевелился столько, сколько раньше, когда было время, должно быть, заняла бы минута или две. Собрав последние силы, он боролся со слабостью и, кажется, победил, потому что удалось равнодушно качнуть головой и выговорить: – Мне совершенно все равно. Уходи, если тебе больше ничего от меня не нужно. И Такхизис покорно встала, подобрала фонарь и побрела прочь, не оборачиваясь и ступая почти бесшумно – Рейстлин только теперь заметил, что шла она босиком, отчего казалась ниже, чем обычно. Вместе с ней уходил весь свет и все звуки, которые оставались ему, пока она была здесь, и то место, где только что она сидела, занимали кромешная тьма и полная тишина. И тут слабость победила Рейстлина. – Постой! – выдохнул он сквозь зубы ей вслед. – Постой. Останься со мной. Такхизис на миг замерла, а потом развернулась и пошла обратно – гораздо быстрее, чем уходила, даже с поспешностью, как если бы он висел на краю бездны, а она боялась, что он сорвется, если она не успеет вовремя его подхватить. – Довольна победой? – встретил он ее атакой, как только она приблизилась. – Радуешься, что удалось сломить меня? – О чем ты, Рейстлин? – спросила Такхизис так, как будто действительно не понимала. – О какой победе ты говоришь? Это твоя победа. Это ты сломил меня, а не наоборот, ты же знаешь. – Я о том, – крикнул Рейстлин, одним махом раскрывая перед ней все свои карты, – что я настолько слаб, что попросил тебя остаться. – Так я же сама предложила тебе выбор, – удивленно возразила Такхизис. – Да, но… – Рейстлин не знал, зачем говорит это, – выходило, что он сам убеждает ее в том, что она взяла над ним верх, – я же сказал, что мне все равно. А потом не выдержал и… – он облизнул пересохшие губы, – и позвал тебя. – Ты передумал, – сказала Такхизис. – И изменил решение. Что в этом дурного? – Меня утешает сама Темная Госпожа, – устало заметил Рейстлин. – Как это трогательно. Они молча сидели рядом. Горела свеча. Рейстлин думал о том, что она догорит – и не останется больше никакого света, только вечная ночь, ведь никакое солнце больше не взойдет. Его нет. Когда Такхизис обхватила его за плечи, укрывая от холодного ветра, он не отстранился и даже не напрягся в ожидании подвоха. – Что ты теперь думаешь делать? – спросил он тихо и буднично, как если бы интересовался ее планами на завтра. Как если бы было завтра. – Ничего, – отозвалась она. – Сидеть здесь с тобой, пока не прогонишь. А ты? – Я не знаю, – честно ответил Рейстлин. А себе пришлось признаться и в другом: в том, что его планы не слишком отличались от ее. Ему тоже ничего не оставалось, кроме как сидеть с ней у края бездны, пока она не столкнет его туда или – еще хуже – не уйдет с тем чтобы совсем уже не возвращаться. Такхизис чуть сжала его плечи, и Рейстлину показалось, будто бы ветер из бездны немного утих. Он удобнее устроился под боком Такхизис и закрыл глаза, представляя, как теперь выглядел бы мир с высоты птичьего полета, если бы оставались еще птицы: черная темнота, беспроглядная, бесконечная, а посреди крохотное светлое пятнышко, такое маленькое, что его можно и не заметить, – фонарь и они, единственные двое. Такхизис все-таки опять протянула к нему руку – поправить упавшую на лицо прядь волос. Она заправила ее ему за ухо и осторожно провела по волосам от затылка до спины, и каким-то непостижимым образом при этом ей удалась не то что не поцарапать, а вовсе не коснуться его когтями. Рейстлин все еще ждал подвоха, ловушки, удара, который обрушится на него, стоит ему зазеваться. Где-то на задворках разума – ждал. Но зачем-то привалился виском к плечу Такхизис, расслабляя тот узел внутри, который звался осторожностью и до сих пор служил ему неизменной броней. И удара не последовало. Вместо этого Такхизис нашарила на холодной земле его ладонь и накрыла своей – и он не отнял руку. И тогда сквозь полусомкнутые ресницы он увидел, как над зияющей бездной далеко-далеко на горизонте восходит бледное белесое солнце.