Одурманенный и размякший

      Отъезд всей семьей и с Эл (а ее Джонатан к семье причислять только учился) дался слишком тяжело, но у него, в отличии от младших, не было возможности поддаваться отчаянию — он продолжал выполнять функции второго взрослого.       Только вот отчаяние его не спрашивало, тянуло за руки и ноги к себе, а силы отбиваться кончились еще Хоукинсе, ещё в Старкорте, когда он не смог резать по живому свою теперь сводную сестру.       Чтобы не поддаваться этому, Джонатан хватался за любую возможность, поэтому, когда его странно одетый сосед по парте на математике протянул ему флаер с крупной надписью красными буквами на желтом фоне: «Surfer boy pizza ищет сотрудников!», он согласился. В Хоукинсе его день всегда был забит несколькими подработками, поэтому здесь он ощущал свою жизнь совершенно пустой, прозябая в своей комнате наедине с отчаянием, мыслями о Нэнси и верным проигрывателем.       А парень этот как-то быстро стал ему другом, и еще быстрее определил, что у него не все в порядке. Сначала Джонатан отказывался прибегать к проверенному способу расслабиться, но не из-за каких-то моральных принципов или боязни быть пойманным, что с его удачей вполне себе вероятно, а в том, что он пробовал пару раз, и помнил, как травка на него влияла.       — Но почему ты отказываешься? — толкал его плечом Аргайл прямо посреди школьного коридора, ничего не стесняясь. — Моя Пурпурная пальма выкурит из твоей головы все тревоги, чувак.       Хотя, чего ему стесняться? Натянутые поверх аляпистых штанов носки с ярко-зелеными листочками конопли вопили бы о его увлечениях на всю школу, если бы кому-то было дело. Аргайл разительно отличался от того, с кем Джонатан курил в Хоукинсе.       Тогда вся жизнь медленно возвращалась в норму после пропажи Уилла, но Джонатан не мог возобновить прошлый распорядок. Пережитый кошмар давил на него, но он не мог поделиться этим даже с мамой, потому что ей хватало забот о Уилле. Сам он теперь всегда, даже возвращаясь поздно, даже получив от мамы подтверждение, все равно заглядывал в спальню младшего брата, чтобы убедиться, потому что теперь верил только своим глазам.       На Рождество они не стали развешивать гирлянды даже на елку, хотя их теперь у них было больше, чем когда-либо, а когда пришлось отдать Честера, в доме стало еще и непривычно тихо.       Чтобы выбросить из головы все произошедшее, Джонатан слушал еще больше музыки, чем обычно, особенно когда оставался дома один — выкручивал громкость проигрывателя на полную мощность. Его жизнь стала напоминать зацикленный набор движений: утром проверить Уилла, днем отсидеть уроки, поймав пару улыбок Нэнси издалека, если повезет, а потом либо отработать смену в кинотеатре, либо перебирать кассеты, кассеты, кассеты с музыкой, трясущимися руками, забыться на час или около того, проверить Уилла, лечь спать. И так по новой.       Однажды, после особенно ужасающего и правдоподобного сна он проснулся с мокрым от слез лицом и понял, что музыка ему больше не помогала — требовалось что-то посильнее.       Джонатан попробовал напиться. Даже от запаха алкоголя ему было тошно — не только физически — потому что он вспоминал отца, то, как противно от него несло дешевым виски, и каким отвратительным делался он сам — куда хуже себя же трезвого. Кажется, алкоголь обнажал всю его злобу, всю обиду неудачника, все пороки.       Было страшно стать на него похожим, к тому же организм был не рад выпивке, и Джонатану пришлось провести полночи в обнимку с унитазом, а маме соврать, что отравился буррито с заправки.       Уилл оказался менее доверчивым и почти с восторгом спрашивал о том, как ощущалось опьянение, правда ли, что не слушались и мысли, и конечности, и каков алкоголь на вкус. Джонатан помнил только вкус рвоты, мучился головной болью и взял с младшего брата обещание не пробовать алкоголь хотя бы до шестнадцати лет, а лучше вообще никогда.       Алкоголь не помог, но и жить так же Джонатан больше не мог — чувствовал, что сойдет с ума до совершеннолетия, а оказываться где-то вроде Пинхерста ему было нельзя — маме не справиться без его помощи.       Кажется, все в Старшей школе Хоукинса знали, где можно купить наркотики, хотя, рассматривая затылок Нэнси с заднего ряда классных парт, Джонатан в этом сомневался. Ну, он знал и не собирался травиться чем-то. Ему просто нужно было покурить, только и всего.       Он недолго думал о том, к кому именно обратиться: школьная иерархия распространялась даже на дилеров. Для популярных детишек, баскетболистов, чирлидерш или просто богатеньких деток продавал лощеный паренек — баскетболист со скамейки запасных — он начинал с ворованных у матери пилюль, когда Джонатан только перешел в Старшую школу.       Удачно, что его никогда не замечали — было легко оставаться в курсе всего — никто не думал, что Джонатан мог подслушать, потому что для окружающих он был, как мебель или часть стены.       Для него же идеальным вариантом был Эдди Мансон из выпускного класса. Кривляка с любовью к перформансам прямо посреди школьной столовой и с хорошим музыкальным вкусом — если судить по тому, что доносилось из его фургона в те разы, когда Джонатан по случайности парковался рядом.       Он и тогда решил подкараулить Мансона на парковке. Ждать пришлось долго — он даже успел продрогнуть под февральским ветром, периодически пересчитывая в уме, сколько денег у него есть и на сколько этого хватит. Он на самом деле не сильно понимал, сколько ему нужно.       Мансон даже не заметил его, подходя к фургону — ничего удивительного, Джонатан привыкший. Его это тогда даже не задело, лишь раздосадовало, потому что не хотелось заговаривать первым.       — Мансон, — позвал он куда тише, чем собирался, но тот обернулся.       И снова ничего не сказал, лишь осмотрел его внимательно своими улыбающимися глазами.       — Я — Джонатан, — неизвестно зачем представился он. Вряд ли клиенты представлялись дилерам, но странно было думать об этой ситуации вот так. Со стороны они просто школьники, болтающие на парковке.       — Да кто ж тебя теперь не знает, после того-то, что случилось с твоим братишкой.       Надо же, Мансон не выглядел как кто-то, интересующийся городскими новостями, но пропажа Уилла прогремела так, что даже такие вот ребята, живущие в своем мире, были в курсе.       — Я хотел бы, ну, купить.       — Тише, — прикладывая палец к улыбке и делая большие глаза, приказал он. — Обычно мне бросают записку в шкафчик, и мы встречаемся в лесу за полем после уроков.       — Я не знал, — и посоветоваться Джонатану было не с кем.       Он неопределенно пожал плечами, не понимая, отшил его Мансон так, предлагая завтра все сделать, как надо или просто информировал на будущее.       — Ну что с тобой делать, — хмыкнул Эдди. — Садись! Не на школьной же парковке этим всем заниматься. Я против системы, но не настолько, чтобы угодить в тюрьму.       Джонатану это понравилось. Он никогда особо не обращал внимания на Мансона, как и на почти всех в этой школе, но тот тоже противопоставлял себя всей этой серой массе одинаковых детишек, только делал это шумно, заметно, во всю глотку. Джонатан так не умел, и наверное, даже не хотел, но рядом с Эдди чувствовал себя куда больше «своим», чем рядом с Нэнси, которая приняла его в качестве приятеля.       Из магнитолы полилась бодрая мелодия, ритмическое созвучие электрогитары, барабанов, и пусть Джонатан не узнал исполнителя, эта песня пришлась настолько ему по вкусу, что он, не смущаясь, спросил:       — Что это?       — Это Savatage, парни из Флориды. Вокалист твой тезка, кстати.       — Никогда о них не слышал, — признался Джонатан, чуть расслабляясь и вслушиваясь в песню про сирен.       — Это их дебютный альбом, ему и полугода нет. Просто один мой кореш был на фестивале в Орландо, разжился кассетой, а я стащил у него, когда мы вместе зависали. Так что, считай, в Хоукинсе это эксклюзив. Может, во всей Индиане.       — Значит бессмысленно просить у тебя переписать кассету?       — Кто я такой, чтобы противостоять тяге к хорошей музыке?       Джонатан даже не спрашивал, куда его везли. Нервозность перед первым в жизни курением сошла на нет под приятную музыку, громкий гул старенького мотора и почти незаметное позвякивание цепей на штанах Эдди.       — Пол унции за двадцатку тебя устроит? — бросил Мансон будничным тоном.       — Возьму четверть.       Они свернули куда-то с дороги, не доезжая до трейлерного парка, и остановились. Уже темнело, и белая кожа Мансона казалась синевато-серой в сумерках, пока он шарился где-то позади. Только тогда Джонатан подумал, что бросил свою машину у школы и не сильно понимал, как будет добраться до дома без нее.       — Вот, держи! — Мансон бросил пакетик ему на колени, протягивая ладонь все с той же залихватской улыбкой. — А теперь позолоти ручку!       Джонатан вложил купюру ему в ладонь и принялся разглядывать пакетик. Он имел лишь смутное представление, что делать с его содержимым.       — А как это курить? — спросил он все же. — Нужна специальная бумага или бонг, верно?       Эдди разразился смехом. Тряхнул своей косматой головой, хлопнул его по плечу легким жестом, а потом, кажется, понял, что Джонатан не пошутил, а от того рассмеялся еще сильнее. Стало жутко неловко, но ему правда не у кого было спросить. Он и разговаривал то только с мамой, братом, иногда с учителями и пару раз в неделю с Нэнси, если повезет.       — У-у-у, Джей-Би, это твой первый раз? Давай так — я забью нам по косячку из твоего, как раз покажу, как. И мы выкурим их прямо сейчас под музыку? Кажется, с друзьями у тебя не густо, а в первый раз лучше все же под присмотром. Лишу тебя каннабисной девственности, Джей-Би!       Джонатан поежился от этого неизвестно откуда взявшегося прозвища, но согласился. Он не был дураком, и понимал, что Эдди делал все это, в первую очередь, ради халявного косяка, но идея просто покурить тут вдвоем под парочку хороших треков казалась очень хорошей — куда лучше, чем во время ночной смены мамы прятаться на заднем дворе в феврале.       У Мансона здесь же, в бардачке было все: и бумага, и весы, которые тот даже доставать не стал, да и скручивал он быстро и умело.       Когда все было готово, Джонатан протянул руку, но Эдди с чудаковатым оскалом помотал головой, да так, что его мохнатая грива затряслась. Тогда они еще не были такими длинными, как в тот день, когда они виделись последний раз.       — Не-е-е-ет, Джей-Би! Открывай ротик!       — Ты серьезно? — возмутился Джонатан.       — Ну же! Скажи «А».       Если бы он не знал, с кем связывался, то вся эта клоунада хорошенько бы его разозлила, но уже садясь к нему в машину, Джонатан ждал каких-нибудь странностей. Пришлось обхватить губами протянутый косяк и дожидаться, пока Мансон чиркнет спичкой.       В четырнадцать однажды в качестве эксперимента и из любопытства он стянул из маминой пачки сигарету — тогда же он зарекся курить: табачный дым жег и царапал горло, кашель разрывал легкие, а мама засекла его сразу же и отчитала мягким, но непреклонным тоном.       В машине Мансона от первой затяжки он тоже закашлялся, и потому пропустил мимо ушей все советы о том, как лучше вдыхать.       — Ты куришь со всеми, кому продаешь? — выровняв дыхание, спросил Джонатан. Джоинт, зажатый между пальцами, все еще казался чем-то инородным, чем-то не про него.       Да и вся эта ситуация от и до! Может быть, зря он все это затеял — и следовало просто сжать зубы и перетерпеть парочку плохих снов и подкатывающую к горлу панику каждый раз, когда Уилл не обнаруживался в собственной постели по любой из банальных причин: вышел в туалет, попить или вовсе остался на ночевку у Уилеров.       — Сделал для тебя исключение, — все с той же дурацкой усмешкой ответил Эдди, затягиваясь.       Марево уже окутывало пеленой кабину фургона, но никто из них не спешил приоткрыть окно. Джонатан вдохнул второй раз более удачно, горло все еще царапало с непривычки, но он лишь коротко кашлянул, самому себе напоминая каркающую ворону.       — И с чего это такая честь?       — А я почему-то был уверен, что ты просто возьмешь дурь, но так никогда и не осмелишься, — фыркнул Эдди. — И дерганным ты выглядишь настолько, что тебе это явно нужно. Это все из-за твоего мелкого? Жуткая история.       — Даже не думай спрашивать подробности, — Джонатан откинулся в кресло, устраиваясь поудобнее и снова поднося косяк ко рту.       — Да мне и дела нет — своих проблем вагон.       — Может, включишь музыку? Хорошая была.       Эдди снова фыркнул, но спорить не стал — повернул ключ зажигания, потянулся к магнитоле, и на весь салон зазвучала гитара, пока Джонатан затягивался снова.       Это было хорошо. Он так ждал приход и не сразу понял, что его слишком сильно озаботило то, как потертый велюр сидения ощущался кожей. Чтобы продлить это касание, увеличить его, он торопливым движением сбросил куртку, оставаясь в простой белой футболке и прижал открывшуюся кожу предплечий и локтей к ткани.       — Вижу, тебя накрывает, — почти в ухо шепнул ему Эдди и тут же отодвинулся, чтобы затянуться еще раз.       Почему-то джинса на ногах слишком сильно отличалась от чертовой обшивки сидения, и Джонатан решил попробовать и остальные поверхности тоже. С неприятным скрипом, который, на удачу, перекрывали звуки музыки, он провел пальцем по холодному стеклу, затем по своей щеке, а когда перевел взгляд на Эдди, то только сейчас заметил, что он в кожаных штанах.       — Можно? — спросил он, уже опуская палец на бедро, и удивляясь, как сильно эта кожа отличалась от его собственной.       — Шалишь, Джей-Би? — засмеялся Эдди, почему-то не останавливая его. — Сильно только не заигрывайся.       Джонатан не был настолько не в себе, чтобы не понимать, что он вел себя странно, но разница тактильных ощущений завораживала, поэтому он успокоился только когда пощупал, кажется, каждый материал в салоне. Бумага ему не понравилась, а потертый велюр сидений так и остался его фаворитом, а от этого стало так смешно, что он не сдержал хихиканья. Эдди улыбался ему во весь рот.       Музыка завораживала. Она звучала из колонок и позади него, и где-то прямо здесь, а из-за концентрации на мелодии он забывал обратить внимание на слова. Джонатан гордился тем, что стал прививать и Уиллу хороший музыкальный вкус, и уже предвкушал, как правда перепишет эту кассету у Эдди, выберет парочку самых лучших для нового микстейпа, который задумал к тринадцатому дню рождения брата — побольше Боуи, что-нибудь из The Beatles, как дань классике, и обязательно Led Zeppelin и Rainbow.       Что было бы с ним, если бы не чертов проигрыватель в его спальне? Пережил бы он весь ноябрьский кошмар?       Гитарное соло не просто услаждало уши — Джонатану казалось, что струны где-то в нем, и он чувствовал дрожь и рябь каждой из них на себе.       — Это так прекрасно, — прошептал он, удивляясь даже тому, как шевелились его губы, пока он произносил слова.       — Я почему-то чуял, что тебе понравится, Джей-Би. Какая у тебя любимая песня?       — Та, что спасла моего брата. The Clash. Я ему ее включил, а она его спасла.       — Песня спасла?       — Я… я не должен это рассказывать, — вовремя осадил себя он, и продолжил после паузы, определить протяженность которой было невозможно — время искажалось для его восприятия, измеряясь только треками на кассете. — А твоя какая любимая?       — Ооо, я тебе ее сейчас включу, была у меня где-то.       Эдди словно в замедленной съемке потянулся к бардачку, от него пахнуло травкой, почти выветрившимся лосьоном после бритья и чем-то неидентифицируемо сладким, словно на него то ли случайно брызнули чужими духами, то ли он обжимался с какой-то девчонкой как раз перед тем, как Джонатан поймал его на парковке.       Стук пластика о пластик тоже показался музыкой, пока Эдди шарил в бардачке. Голова так приятно пустела от этих звуков, которые теперь перекрывало громкое дыхание совсем близко к уху — Джонатан невольно подался вперед, словно просто поднявшись к чему-то теплому.       — Нашел! Приготовь свои ушки! Судя по тому, что я узнал о тебе сегодня, тебе понравится.       Эдди снова отодвинулся, запустил кассету в пасть магнитолы и откинулся на водительском сидении, широко расставив ноги. Приготовился наслаждаться.       С минуту Джонатан не понимал, что это за группа, что это за песня и чем она заслужила звание любимой у Эдди Мансона, весь вид которого кричал, что он-то в такой музыке разбирался. Кажется, он и сам играл — Джонатан не был уверен, потому что не то чтобы следил за чьими-либо делами в этой школе.       Музыка разгонялась: барабаны, гитара и хороший, сильный голос, но никакого узнавания. Лицо Эдди расслабилось, он шевелил губами, беззвучно подпевая, и это тоже странно завораживало. Непроизнесенное обещание слушать уже нарушилось само собой, поэтому пришлось сконцентрироваться на тексте, чтобы сполна оценить и проникнуться. Все же включить любимую песню — это что-то почти интимное в картине мира Джонатана, даже если Эдди проделывал такое сотни раз с каждым, кому продавал.       Behind a smile       There's danger and a promise to be told       You'll never get old       За улыбкой       Скрывается опасность и обещание, которое нужно произнести вслух       Ты никогда не состаришься       Возможно, это все была плохая идея. Конечно, Эдди, наверное, вкладывал в слова какой-то свой нигилистический смысл, и, скорее всего, был прав куда больше, чем Джонатан, но с недавних пор слово «смерть» и даже намеки на нее имели для него новое значение. Он познакомился с ней, ощутил ее костлявое рукопожатие. Ему пришлось в одиночку организовывать похороны в свои шестнадцать, потому что мама с видом полоумной кричала, что тело в морге — фальшивка и отказалась в этом участвовать, а отец только раздражал своим присутствием, но как всегда пытался наводить свои порядки вместо реальной помощи.       Хорошо, что мама оказалась права, а он ошибся. Спасибо всем, включая бога, в которого он никогда не верил и не собирался, за то, что все разрешилось так, как разрешилось. Его мучения стоили того, что абсолютно живой Уилл прямо сейчас играл со своими друзьями в доме Уилеров, оставив пережитый кошмар в прошлом.       Песня же все не унималась, почти приказывая:       Die young, die young       Die young, die young, young       Die young, die young       Die young, die young       А что если его сознание сыграло с ним злую шутку? Что если он поддался на уговоры мамы, поверил ей, потому что так было действительно легче, чем принять страшную реальность, и сейчас просто жил в сфабрикованной иллюзии? Его кошмары могли быть реальностью, а реальность — прекрасным сном.       Уилл мертв, утонул в карьере, свалившись с велосипеда, пока Джонатан, который должен был его встретить, работал лишнюю смену в кинотеатре, хотя мама миллион раз просила его так не делать.       Куча народу собралась на похоронах: учителя, одноклассники, мамины коллеги и папины собутыльники, а Джонатан даже не смог завязать галстук, потому что он такой и есть — ни на что не способный.       И никогда он не учил Нэнси стрелять, никогда не был с ней в другом измерении, и никакая девочка с супер-силами не помогала им отыскать Уилла. Как его голова вообще смогла сгенерировать что-то подобное? Конечно, смерть звучала страшнее, но уж точно реальнее. Логичнее. Правильнее.       Не было даже того упоительно сладкого и вместе с тем горчащего касания губ Нэнси на его щеке, который тоже всегда был на той же чаше весов, что и живой Уилл с его искренней улыбкой. И она всегда перевешивала.       На самом же деле у Нэнси не существовало поводов даже с ним разговаривать.       Какой Джонатан отвратительный — его младший брат умер, а он жалеет, что чужая девушка не чмокнула его на прощание почти вежливым жестом.       — Эй, я понимаю, что эта песня — гребанный шедевр, — заговорил Эдди, касаясь его плеча, — хотя, когда Оззи выгнали из группы, я был уверен, что им уже не суждено выдать что-то гениальное. Но ты плачешь, Джей-Би, и, кажется, не от того, как Black Sabbath поразили тебя в самое сердце.       — Мой брат умер.       Теперь Джонатан и сам ощущал, каким мокрым стало его лицо, как жгли глаза слезы, копившиеся в нем с того момента, как Уилла вытащили из Изнанки, потому что, если все закончилось хорошо — к чему эти лишние эмоции?       Эдди сжал его плечо сильнее, словно пытаясь вырвать из разрушительного потока мыслей:       — Но он же живой сейчас — это главное, нет?       — Я не уверен, — задыхаясь, еле выдавил Джонатан.       — Дьявол, да тебе дуть вообще не стоит с такими нервами, — прошептал Эдди скорее себе, чем ему. — Живой он, весь город гудел, да и до сих пор гудит.       — Точно?       — Точно. Ну, то есть я даже не знаю, как он выглядит, газет не читаю, но это такая новость, которая не скоро затихнет.       — Уилл не любит все это внимание, — с новым всхлипом сказал Джонатан.       Слезы все никак не унимались, а, кажется, только набирали и набирали силу. Совершенно растерянное лицо Эдди на близком расстоянии выглядело совсем юным, и сквозь спутанные мысли проникла еще одна — что этому парню в жизни, наверное, пришлось непросто, как и любому другому подростку из трейлерного парка. Но он хотя бы не столкнулся с Изнанкой. Как же хорошо, что это больше никому не грозило, и все осталось позади. Весь кошмар в прошлом, а мысли о том, что он перепутал реальность со сном — эффект травки.       Вдруг его неуклюже потянули, и он оказался прижатым к Эдди, окутанный его запахом. Резкими, размашистыми движениями ладони водили по его спине, видимо, имитируя успокаивающий жест.       — Плакать под травкой нормально. Я сам, бывает, накурюсь, да как вспомню мамку — тоже без слез не обходится. Папка мой всегда говорил, что мужчинам и слезы выдавить нельзя, но я считаю, что это все хуйня.       — Мой тоже так говорил, — совсем уже невнятно поделился Джонатан, уткнувшись Эдди в плечо. — Звал нас слюнявыми девчонками, а сам на похоронах Уилла ни слезинки…       — Мудаки они, что твой, что мой, — уверенно сказал Эдди, крепче стискивая его. — Мне отпрыски не светят, а ты-то точно хорошим отцом будешь, Джей-Би. Вон, как за братишку своего переживаешь.       — Со мной ни одна девчонка не согласится, — не рассчитывая произносить это, подумал Джонатан. Вслух.       — Какие твои годы! Я в твоем возрасте тоже так думал, но вот прошла пара лет, а я уже столько всего разного пробовал, — заметно хвастая, бормотал он прямо в ухо.       — Например?       — Нет-нет, Джей-Би, я своих секретов не раскрываю, — его ухмылка, кажется, кольнула кончик уха.       От этого стало щекотно, Джонатан завозился, и руки на его спине разомкнулись — видимо Эдди принял его движения за желание отстраниться. Это было совсем не так. Ощущая, что истерика и мрачные мысли отступили, уступив расслабленной неге, он лишь устроился в гостеприимных руках удобнее, снова вслушиваясь в звуки из магнитолы. Больше ни о какой смерти там не пели.       — Ничего, что я так? — спросил он, прикрывая глаза.       — Да чего уж, — Эдди снова обнял его со своим фирменным фырканьем. — Раз лишил тебя каннабисной девственности, то с меня и обнимашки после прихода.       — У тебя странные шутки.       Так они и просидели еще добрых полчаса, слушая другие композиции с кассеты. Кажется, истерика хорошо сказалась на настроении — словно весь накопленный негатив испарился. Теперь Джонатану было так легко, как не бывало даже до пропажи Уилла из-за вечных забот, подработок и одиночества, скрашиваемого только семьей. Обнимал ли его когда-нибудь вообще кто-то посторонний просто так, поддавшись порыву? Не из страха за свою жизнь, как Нэнси, а просто так? Наверное нет, никто и никогда.       — Сколько бензина я сжег из-за тебя, Джей-Би, — подал голос Эдди, разрушая магию.       Джонатан чувствовал себя странно, но уже совсем не так, как вначале — обивка сидений не вызывала каких-то особых чувств, а за слезы, за объятия стало как-то неловко.       — Можешь потратить еще немного и подвезти меня домой? Тут недалеко.       — Конечно, после всего, что между нами было, я обязан проследить, чтобы ты добрался до дома, — он улыбался все так же задорно, словно его ни капли не смутило все, что случилось.       Ехали в тишине — даже музыку включать не стали. Купленная травка жгла карман, а Джонатан был уверен, что больше никогда к ней не прикоснется, и не знал, что с ней теперь делать.       — Слушай, — позвал Эдди, когда они остановились на обочине перед поворотом к дому.       Уже открывший дверцу фургона, Джонатан готовился вылезти на холодный и слишком свежий после прокуренной машины воздух, но его не просто остановили словом — Мансон вдруг схватил его за руку. Не за запястье, не за ладонь целиком — он сжал лишь верхние фаланги пальцев и больше не улыбался.       — Что?       — Если вдруг захочешь еще покурить или порыдать или… найди меня, ладно?       — Ладно, — не очень уверенно ответил он и аккуратно вытянул свою руку из и так не крепкой хватки.       Шины заскрипели — фургон отъехал. Джонатана, зашагавшего домой, напрягло это «или». Неужели Эдди Мансон так запросто предложил ему пообниматься?       Тогда Джонатан предпочел об этом не думать, затолкал воспоминание о том вечере глубоко-глубоко, а с Эдди в школьных коридорах только здоровался кивком головы — тот не выпустился и остался на второй год, а там…       — Ну дав-а-ай покурим, чувак, — не унимался Аргайл, все еще вертясь вокруг него.       — Я становлюсь странным под травкой, — признался Джонатан. — Могу разрыдаться или еще что.       — Знал я одного парня, который накурившись мочился в штаны. Ты так не делаешь? Тогда никаких проблем! Жду тебя в своем фургоне после смены!       Надо же, снова фургон. Больше они с Эдди в фургоне никогда не курили, только лишь тот странный первый раз. Наверное, пришло время окончательно стереть воспоминания и том опыте, и обо всем, что случилось после — о новых тревогах, о новых поводах считать себя слабаком и новых причинах забываться в каннабисном дурмане.