Согреваясь в метель

      Потрескивали поленья в камине, возле которого на мягкой подушке спал толстый кот Наполеон, свернувшись калачиком. Петербург накрывала тяжёлая февральская ночь. Беспрерывно шел снег, танцуя в небесах, подсвечиваясь от пронырливых глаз-фонарей, кружась и падая наконец на землю. Мороз усиливался, по брусчатке бойким зайцем скакала позёмка, каналы замёрзли, на льду сидели утки, рассыпавшись вокруг проруби. Словно примёрзнув, они сидели неподвижно уже более часа.       Всё это навевало тоску, но в квартире молодой женщины, сидевшей в домашнем сером платье у окна на мягком диване, стояла идиллия, скрытая от посторонних глаз. Расположившись поудобнее, распустив сложный пучок и позволив светло-русым локонам в свободном порядке разместиться на её плечах и подушках дивана, Анна Семёновна Беломорская читала редкий сборник стихотворений Уильяма Блейка, который ей привёз покойный отец из Лондона, когда ездил туда по делам. Этой книге было не без малого шестнадцать лет, и она побывала вместе с её хозяйкой во многих местах, чуть не погибла во время снежной бури в Сибири, куда Анну сослали за участие в революционных организациях на два года. — Снова читаешь про маленького мальчика, который потерялся и нашёлся?* — послышался мужской голос из глубины комнаты. — Перечитываю, — улыбнувшись, девушка кивнула. — Порой такое чувство накатывает, душа требует возвращения к самому сокровенному. — Мне в такие минуты хочется вернуться к Энгельсу, — голос рассмеялся. — А ещё к тебе.       В неосвещённой части комнаты началось движение, и с тахты, стоящей в самом дальнем углу, поднялся молодой мужчина с чёрными, как уголь, волосами и в пенсне на носу. Из-под криво запахнутого халата виднелась помятая рубашка. Слегка прихрамывая и шаркая неудобными домашними туфлями, он приблизился к девушке и опустился с ней рядом.       С жадностью Беломорская впилась в его лицо горящими зелёными глазами, рассматривая каждый волосок в густой тщательно постриженной бороде, губы, прикрытые усами, светлый лоб, омрачённый даже в этот спокойный миг тяжёлыми революционными думами. — Почему ты так на меня смотришь? — понизив голос, но всё ещё чуть насмешливо поинтересовался он, придвигаясь к ней ближе. — Наслаждаюсь. Непривычно видеть тебя здесь, когда нет никого постороннего.       От особенно сильного порыва ветра стёкла негромко звякнули, отчего Анна испуганно повернулась к окну. Она никак не могла привыкнуть к этому и каждый раз боялась, что рама вылетит на улицу. Это — ничем не обоснованный страх, но почему-то проходящий лейтмотивом по дороге её жизни.       Собеседник Анны на звук не обратил внимание. О чём-то задумавшись, он сидел, подперев голову одной рукой, а другая совершенно беззастенчиво покоилась на коленке Беломорской. Она давно не обращала на это внимания, потому что оба они слишком долго бывали вдали друг от друга, и ценность этих почти невинных прикосновений стала для них особенной. Рука была теплой и мягкой. Засмотревшись на длинные пальцы, чуть сжимавшие коленку, Анна невольно вспомнила их первую ночь в Вильно. Тогда был июнь 1894 года, ссылка заканчивалась, а чувства в разлуке накалились до предела. — Юлий, — при звуке своего имени мужчина поднял голову. — Расскажи, что тебя тревожит? — Борьба моя, как и всегда, Ань. Знаешь ли, я сильно устал…       Он пододвинулся ближе, прилёг рядом, вытягивая ноги на диване и устраивая голову на груди Беломорской, расслабляясь и позволяя мыслям течь свободно. Отложив книгу на миниатюрный круглый столик, Анна запустила тонкие пальцы в гущину волос Юлия, слегка массируя кожу подушечками. Он, подобно Наполеону, дремавшему сейчас у камина, а обыкновенно тёршимуся головой о ноги хозяйки, был готов заурчать от удовольствия. Столько таких тихих совместных вечеров они упустили? — Я беседовал на днях с Владимиром, — тихо заговорил он, позволяя словам уноситься вверх и разбиваться о потолок. — Он уверял меня, что я торможу развитие рабочей мысли. Но разве отстаивание своих принципов есть торможение? Мы с ним на одну и ту же идею смотрим как-то по-разному, у нас много разладов на этой почве… От этого мне не по себе. Сложно вообразить нас по разные стороны баррикад, я даже не хочу погружаться в это. Однако последние дни мне это всё больше и больше кажется неизбежным, мысль об этом не даёт мне покоя. Понимаешь, Ань?       Беломорская глубоко вздохнула. О некоторых расхождениях во взглядах Мартова и Ульянова ей было отлично известно. Не меньше Юлия она переживала из-за этого, но старалась не подавать виду. Она твёрдо из раза в раз говорила избраннику, что нужно придерживаться нейтралитета, дабы не настраивать Юлия против Ульянова, и, когда происходили особо острые столкновения, она всячески стремилась помирить их. — Я надеюсь, вы не поссорились? — Мы с ним товарищи, ссоры для нас абсурдны. — глухо произнёс Мартов, оборачиваясь ко внимательно слушавшей его Беломорской. — Дискуссия порождает истину, а тем более дискуссия о том, как помочь стране освободиться от оков царизма. Но дело в том, что Володя очень упрям, тебе самой это известно не хуже меня. Он фанатичен в своих словах, рвется всюду первым и не понимает, что это не всегда уместно. — Володя мыслями обгоняет свое время, — Анна пожала острыми плечами, и голос её стал серьезнее. — Но, Юлий, в любом случае, я всегда буду на твоей стороне, что бы ни случилось. — Знаю, — Мартов сжал ее руку в своей и погладил большим пальцем ладонь.       Анна невесомо поцеловала его в макушку, а затем опять потянулась к книге. — Давай не будем сейчас об этом думать, хорошо? — певучий мягкий голос Анны и нежные и прикосновения к волосам действовал на Юлия умиротворяюще.       Он с радостью прикрыл глаза и погрузился в забвение, слушая шелест потёртых страниц, а затем мелодичный голос, произносящий английские слова: — Soon after she was gone from me, A traveller came by, Silently, invisibly, He took her with a sigh.**       За окном всё ещё свистела неугомонная метель, носились туда-сюда снежинки, врезаясь в стекло. Стрелка больших настенных часов, висевших прямо над камином, подходила к половине двенадцатого. Темнота властвовала над Россией. Ночь ввалилась в столицу.       Отвлекшись от чтения, Анна заметила, что Юлий наконец уснул. Брови его разгладились, он даже мягко чему-то улыбался. Аккуратно, чтобы его не разбудить, девушка стянула со спинки дивана плед, которым укрыла Мартова и заодно себя, задула свечи в канделябре, откинула голову на подушку и закрыла глаза. Треск дров действовал убаюкивающе, сон подкрадывался пружинящей кошачьей поступью, окутывая потемневшую комнату.       Затянувшись в водоворот мыслей, Анна невольно вернулась в недавнее прошлое. В сознании тут же возник ещё совсем молодой Юлий, студент Петербургского университета, с книгой в руках, всё с теми же печальными глазами, в коих иногда проскакивала икра возбуждения и радости.       Она познакомилась с ним в марксистком кружке, куда пришла по предложению старшей сестры Татьяны, отбывавшей сейчас первую ссылку в Верхоленске. От неё не приходило писем уже полгода.       Не без улыбки Анна вспомнила себя, серьезную не по годам девицу, худую как щепка, в приталенном светло-синем пальто, сидевшую во втором ряду и имевшую возможность лицезреть выступавшего перед товарищами Юлия Цедербаума во всей красе. В тот день они много разговаривали о марксизме и даже успели поссориться на этой почве: Анна назвала его угрюмой глыбой и ушла, пообещав себе более с ним не разговаривать. Однако судьба сводила их ещё несколько раз, и тогда Мартов открылся с совершенно иной стороны: угрюмость оказалась спокойствием, а эрудиция и манера изложения мыслей приятно удивила Анну.       Между ними скоро возникла дружба, вспыхнула влюбленность, потом последовал арест Юлия, исключение его из университета, а затем — ссылка в Вильно. Оттуда он впервые осмелился написать ей, и это затянулось на долгие годы. Однажды она даже на неделю приехала к нему, и после этого он стал писать ей чаще. Прошло томительное ожидание и, наконец, они получили возможность быть вместе. На протяжении отношений с Юлием Анна всячески поддерживала его идеи, даже самые безумные, и сейчас пыталась сохранить в его душе хрупкое равновесие. Ему приходилось много думать, писать, говорить, а она стояла за его спиной и по мере возможностей помогала.       Постаравшись отвлечься от тяжелых мыслей, девушка направила думы на то, что происходило здесь и сейчас. Нынче декабрь 1895 года, ночь с пятницы на субботу, она в относительной безопасности, со своим мужчиной, которого чрезмерно любила и который любил ее. Беломорская не подозревала, что через месяц Юлия снова арестуют и сошлют в Туруханск, а она опять в тайне поедет к нему на свой страх и риск. Она не подозревала, как будет долгими зимними вечерами вышивать в углу, чтобы не мешать ему писать, как будет, прислонившись к стеклу лбом, смотреть на улицу и тихо плакать в платочек, как летом вернётся в Петербург и в этой же самой квартире будет стоять возле открытого окна и вертеть на пальце миниатюрное кольцо с аметистом, единственный ценный подарок Юлия.       Но сейчас они были вдвоём на этом скромном островке покоя, и кроме этого более ничего не волновало уставшую Анну.       Постепенно дремота совершенно одолела её, и девушка наконец-то провалилась в царство Морфея, уронив на плечо голову. Метель на улице практически стихла.