Home is…

Для Клайда понятие «дом» всегда было каким-то… расплывчатым, что ли. Ему в целом нравилось переезжать, искать что-то новое, будь то красивый пейзаж за окном или наоборот, необычный интерьер внутри. Ему нравилось строить, создавать что-то новое, уникальное, такое, чтобы радовало глаз и засевшего глубоко ценителя искусства. Но, может, именно из-за того, что ему трудно было долго оставаться в одной точке, он никак не мог обнаружить то самое чувство уюта, тепла, и, собственно, дома, а не базы. Или же как раз потому, что он так отчаянно его искал, приходилось часто менять место жительства. В любом случае, сейчас это уже неважно, потому что Клайду кажется, что он с гордостью может заявить, что нашёл свой дом. Кто же знал, что нужно было искать не место, а человека? — О чём задумался? — Сантос подходит неслышно, почти кошачьей поступью, и обнимает со спины, скрещивает руки на талии, обдаёт теплом и укладывает солнечную голову на плечо, щекоча голую кожу. Клайд косится на него с улыбкой и в очередной раз не может удержать себя от соблазна зарыться пальцами в шевелюру и как следует взъерошить её. — Залюбовался рассветом, — почти честно отвечает он и кивает в окно, за которым медленно поднимается светило, потягивается, почти зевает, а маленькие, но настырные лучи уже бегут на разведку, освещая всю округу. Это действительно завораживает: наблюдать за тем, как мир медленно просыпается, стряхивает с себя остатки сонной ночи, и как-то легко выходит думать о чём-то вечном, правильном, таком, о чём в повседневных хлопотах и заботах и помыслить некогда. — Почти так же красив, как ты, — соглашается Сантос и ни капли не привирает: на вот такого утреннего, расслабленного, домашнего Клайда смотреть — одно удовольствие. На него в принципе смотреть — удовольствие, не сравнимое ни с чем, и даже в комнате, полной искусства, он продолжал бы разглядывать его, подмечая знакомые, но не становящиеся от этого менее привлекательными детали. Например, едва заметный шрамик над бровью, россыпь родинок на щеке, глаза, падать в глубину которых можно целую бесконечность, губы, так часто растянутые в завораживающей улыбке… Можно перечислять ещё очень долго, но время на это тратить не особо разумно. Впрочем, Сантос потратил бы на Клайда все отведённые ему дни, просто потому что его всегда мало и недостаточно. Просто потому что хочется отдавать всё своё тепло и получать чужое в ответ, согреваться друг другом в любое время года, будь то морозная зима или жаркое лето. Просто потому что это кажется самым правильным занятием во вселенной, предписанным богами, и кто он такой, чтобы их гневить? Клайд привычным движением проворачивается в его объятиях, чтобы стоять лицом к лицу, и касается своим носом его, выдыхая прямо в губы мятный запах зубной пасты. Сантос медлит, дразнит, то приближаясь, то отдаляясь, уклоняется в сторону, когда его устают ждать и пытаются взять бразды правления в свои руки, почти позволяет поцелую случиться и вновь отстраняется на пару миллиметров. Он довольно и почти победоносно фыркает, когда Клайд не выдерживает и хватает его за подбородок, чтобы притянуть к себе и раздвинуть губы языком, даря ни с чем не сравнимое наслаждение. Эти рассветные, ленивые, расслабленные и до щемящего чувства в сердце нежные поцелуи — то, ради чего стоит просыпаться так рано. Улыбка мажет по улыбке, и никому из них не нужно говорить вслух о том, какое счастье они друг у друга вызывают, потому что это чувствуется и так. Чувствуется в объятиях, благодаря которым так хорошо спится, в случайных, но оттого ещё более значимых прикосновениях, во взглядах, искрящихся чем-то подозрительно напоминающем то самое слово на «л»… В конце концов, в неловкой заботе друг о друге и в этом простом, но не теряющем своё очарование совместном быте. — Какие планы на день? — Клайд отстраняется, чтобы не было соблазна продолжить и вовсе не выбираться сегодня из дома. Сантос расслабленно жмёт плечами и касается ладонью его скулы, проводя медленную, плавную линию, вызывая довольный вздох. — Не знаю, может, позанимаюсь фермами, — всё-таки отвечает он и едва не краснеет, чувствуя горячие губы на кончиках пальцев. — Или у Дровосеков новое собрание будет, внеплановое… — Да, они в последнее время у тебя зачастили, — хмыкает Клайд и подаётся вперёд, впечатываясь в чужую грудь и потираясь щекой, как ласковый и мурчащий кот. Сантос закатывает глаза на его реплику и ворошит копну волос, мягко массируя кожу головы. — Не сказать, что твои Якудза оставляют выбор, — с улыбкой парирует он, и снизу доносится фырканье, щекочущее тёплым потоком воздуха даже через ткань пижамной футболки. Принадлежность к во многом соперничающим организациям не капельки не мешала им быть вместе, по крайней мере, пока что. Они не обсуждали дела «контор» дома — это был их островок спокойствия и уюта, где ссориться было негласно запрещено. Однако временами особо горячие споры доводили до того, что решалось это всё в спальне, да иногда так яростно, что потом приходилось заниматься небольшим ремонтом. Что, впрочем, только добавляло перчинку в их отношения. Неожиданный стук в дверь и громогласный голос Хайди заставляет отскочить друг от друга в мгновение ока. Клайд в одном белье встречать гостей, очевидно, не собирается, и споро улепётывает в спальню, чтобы натянуть доспехи. Сантос возводит глаза к небу и шагает к двери, натягивая дружелюбную улыбку на лицо. — Доброе утро, Хайди, Ники! — Он неохотно впускает их в дом после обмена любезностями. — Чего пожаловали в такую рань? — Секрет фирмы! — выдаёт самый безбашенный и неуправляемый Якудза и оказывается одёрнут подругой. — Мы к Клайду, — отвечает она и внимательно осматривается. Сантос спохватывается и тоже оглядывает комнату, проверяя, нет ли чего-нибудь компрометирующего на самом видном месте, и в последний момент выхватывает фотокарточку, стоящую на полочке. В ней, вроде, ничего такого и нет — просто сожители, один из которых целует друг друга в щёку. Совершенно гетеросексуально, верно? И всё-таки факт того, что это могут заметить, пугает, и приходится спешно придумывать повод вывести их отсюда. — Может, пока чай попьёте? — предлагает он с хорошо спрятанной неприязнью. Вот взяли и разрушили такое замечательное, мирное утро. — Я просто не знаю, встал ли он или ещё дрыхнет, — оправдывается Сантос, и гости легко соглашаются, позволяя увести себя на кухню. Он заваривает горячий напиток и слушает последние сплетни, щедро распространяемые Хайди с юмором, поддакивая в нужных местах и принимая новости к сведению, выставляет чашки с угощениями на стол и шутит в ответ, поддерживая разговор. Шумного Клайда становится слышно ещё на подходе к комнате, и компания синхронно усмехается. — С такой громкостью надо что-то делать, непрактично это, — выдаёт вдруг Ники задумчиво, и ход её мысли можно развить самостоятельно: для шпиона или неожиданного нападения такое действительно неудобно. Беспечный Хайди и ухом на эти рассуждения не ведёт: он радостно вскакивает навстречу другу и тянет с широкой улыбкой: — Привет, Клайд, детка! — и Сантос просто не может сдержать раздражённое закатывание глаз. Это, конечно, от внимания рыцаря не ускользает — тот незаметно для всех подмигивает, и можно поклясться, что под шлемом у него прячется задорная ухмылка. Ему, если честно, всегда нравится, когда его ревнуют, как будто это подтверждает его исключительность и необходимость, невозможность замены и нужность. Он в глубине души всё равно боится, что перестанет быть важным, что в системе ценностей Сантоса окажется на нижних строчках. Тот не раз пытался его переубедить всем, чем только можно: словами, действиями, поступками, самодельными подарками и даже письмами, которые аккуратно сложены на дне эндер-сундука, чтобы никто не смог их найти или похитить. — Ну, раз вы Клайда дождались, я, пожалуй, не буду вам мешать, — Сантос вежливо прощается со всеми и уходит, мимолётно касаясь самыми кончиками пальцев его руки, и этот невзрачный, простой жест заставляет сердце волнительно застучать быстрее, и только доводы разума помогают стряхнуть с себя это влюблённое оцепенение и вернуться с небес на землю, чтобы заняться делами. Дела Якудза в итоге приводят к тому, что вечером они собираются противоборствующими организациями, чтобы обсудить вопрос территорий и торговли — только вот это всё благополучно выветривается из головы, едва он понимает, что влип на этот раз по полной. Потому что глаза раз за разом возвращаются к Сантосу, будто нарочно расположившемуся ровнехонько через стол. Они сидят напротив друг друга, и Клайду больших усилий стоит не пялиться на него откровенно, жадно, выдавая их отношения случайному внимательному наблюдателю. Он старается отвлечься на жаркую перепалку Альцеста и Клэша, пробует вникнуть в суть разговора, и у него это даже почти получается — до тех пор, пока его щиколотка не оказывается зажата чужими ногами. Он в притворном недовольстве поводит бровью, бросая многозначительный взгляд на Сантоса, но тот лишь быстро подмигивает и отводит глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы помогать отстаивать интересы Дровосеков. Это, если честно, щекочет нервишки — вот так, при всех, пусть ничего предосудительного они не делают, это всё равно одновременно страшно и притягательно. Хочется, по правде говоря, ещё большего, но приходиться отвлечься от приятного занятия и вернуться к обсуждениям. Азартные споры ни к чему толком не приводят, только распаляют самые горячие головы, побуждая на необдуманные действия — взбешённый Клэш еле сдерживается, чтобы не погнаться за острым на язык Джастом, выдающим раз за разом всё более изощрённые подколки. Клайд закатывает недовольно глаза — ему, если честно, уже осточертело тут торчать и хочется домой: отдохнуть, уткнуться носом в надёжное плечо и задыхаться в тёплом аромате корицы и дыма костра. Альцест пытается всех успокоить, ему вторит Арлабус, но Клэш с Хайди всё равно пускаются в погоню за Джастом и поддержавшим его Секби. Вся суета переходит наружу, и все гурьбой вываливаются на улицу, наблюдая за не особо ожесточенной и более дружеской, но всё же борьбой. Клайд незаметно подбирается к Сантосу, будто бы случайно сделав пару шагов в его сторону, когда наиболее разумные члены организации пытаются что-то решить напоследок и параллельно угомонить остальных. В другое время он бы наверняка присоединился к погоне, но сегодня на него напала усталость вкупе с раздражением, и хочется, чтобы это просто поскорее закончилось Они стоят совсем близко, и отчего-то хорошей идеей кажется дотронуться костяшками своей руки до чужих, провести ласково, сплести мизинцы, одновременно боясь, что это кто-то заметит, и страстно желая продолжить. Сантос вступает в диалог, внося разумные предложения, но Клайд не может понять, о чём тот говорит — он лишь слушает родной голос и тонет отчаянно, цепляясь за его руку. Ну почему нельзя просто взять и при всех показать, что это чудо — только его? Зачем существуют все эти условности, зачем у них происходят трения между организациями? Почему они вынуждены скрываться, прятаться? Все эти вопросы он по-детски обиженно высказывает, когда они возвращаются домой, и Сантос лишь печально улыбается кончиками губ. — Потому что ты — Якудза, я — Дровосек, а это почти как Монтекки и Капулетти. — Скажи ещё, что в конце мы оба умрём, как Ромео с Джульеттой, — хмурится Клайд, корча недовольную рожицу, которая не может не вызвать в ответ искренний смех. — Кто знает, — беззаботно жмёт плечами Сантос, придерживая ему дверь с улыбкой. — Если кто-то собирается припереться к нам на ночь глядя, будет послан к визеру подальше, — обещает он и сам снимает с Клайда шлем, чтобы на жалкую секундочку коснуться губ и вновь отстраниться. — Никого не пустишь? — фыркает он, проходя вглубь дома, чтобы стянуть с себя не особо тяжёлые и удобные, но всё-таки надоедавшие к концу дня доспехи. — Буду защищать, как рыцарь принцессу! — клятвенно обещает он и бессовестно ржёт, заставляя закатить глаза от глупой, но вызывающий улыбку шутки. Сантос следует за ним по пятам и в итоге разваливается на кровати, наблюдая за тем, как привычный всем Клайд постепенно превращается в известного только ему — со стянутыми в хвост на затылке отросшими волосами и в растянутой футболке с самолично разрисованным принтом. Тот, конечно, не преминет присоединиться и прыгает на кровать, едва не отдавив руку. Он укладывается рядом, переплетает их ладони, прижав чужую руку к груди, и прикрывает глаза, довольно выдыхая. — Устал? — шепчет Сантос, вырисовывая свободными пальцами одному ему понятные узоры на расслабленном теперь лице. Клайд млеет под привычной лаской, подаётся немного вперёд и тихонько кивает, признаваясь — да, устал, да, вымотался. Необходимость прятаться, скрывать всё то чистое, правильное, что существует между ними, тяготит его куда сильнее, чем он говорит, и Сантос всё бы на свете отдал, чтобы можно было в открытую любить друг друга. Любить… Это слово не впервые мелькает в его мыслях, но сказать это вслух куда сложнее, труднее, чем просто подумать. Будто это выведет их отношения на новый уровень, и пути назад уже не будет. — Я счастлив, что ты у меня есть, — наконец произносит он, и Клайд распахивает глаза, чтобы увидеть выражение лица Сантоса и сразу всё понять. — Я тоже тебя люблю, — серьёзно говорит он и смущённо улыбается, скользя взглядом на чужие губы. Со стороны они наверняка выглядят как те ещё придурки — лежат лицом к лицу, шепчут друг другу всякую ерунду, кучу обещаний, отдающих сладким розовым цветом, но их же никто всё равно не увидит.

и не услышит, как в ночи

два сердца бьются в унисон

тихо шепча «стучи, стучи»