Четырнадцатый день февраля

      Важно ли, что на заднем фоне играет музыка с вечеринки? Снизу явно шумно, но ещё больше шума в голове Жана. Здесь и сейчас он сидит на полу, опираясь на спинку кровати. В полутьме комнаты и приоткрытого окна, из которого полная луна своим диском не может протиснуться в щель, он думает, что это самое лучшее место на свете. Дом. Эта мысль забавляет парня. — Не замерз? — Нет. — его французский акцент сбивает мысли парня напротив. — Тогда я присяду?       Жан отодвигается, освобождая место рядом, но фигура нависает над ним, задевая золотой шевелюрой чужой лоб, рассматривая его кудрявые смолистые волосы, которые отчего-то растрепались, и одним взглядом касаясь родинки под губой Моро. — Не рядом, Жан. Мне ведь нужно закончить своё творение. — он ещё никогда не видел, чтобы Жан улыбался так. Открыто, смело, с каким-то детским озорством.       Джереми внезапно и широко улыбается, усаживаясь на его бёдра. И это движение настолько естественное, уверенное, что если бы Моро стоял, его ноги подкосились моментально. Парень цепляет двумя пальцами его подбородок, другой рукой тянется к стоящей рядом баночке с разноцветными сердцами и звездами. — Я обещал закончить макияж на 14 февраля, осталась последняя деталь. — Ты не мне? — он издевательски приподнимает бровь и Нокс не знает, распадётся сейчас на атомы перед ним или влюбится ещё раз. — И это тоже. — осторожно отделяет наклейку от плёнки и ближе придвигается к лицу Жана. Думает, насколько тот ему доверяет, раз позволяет сидеть на его коленях, притеревшись пахом. Насколько доверяет, что позволяет быть близко, клеить какие-то слащавые наклейки на его бледное личико. — Тебе идет. — Я знаю, это ведь ты. — Я про наклейки, Жан. — о, Жан знает. Ведь это всё еще Джереми.       Он дышит ему в губы, и все мысли о прочем покидают тёмную головушку, делая её пустой-пустой. В ней был только сосредоточенный Нокс, который задумчиво закусил губу. Золотистые волосы в тени казались колосьями и от жара они небрежно прилипли к вискам; Рубашка, распахнутая на пару пуговиц, открыла вид на грудь. На загорелой коже по лицу и шее были макияжем нарисованы маленькие сердечки, безумно завораживающие теперь холодный взгляд. Жан хотел его всего. Хотел знать, какие мысли посещают парня, мечты, страхи, он хотел стоять рядом с ним, касаться и, как самый настоящий подросток, краснеть.

Просто быть с ним.

— Жан. — Джереми заглядывает в расширенные тёмные зрачки, приобнимая его лицо руками так, чтобы липкие от клея пальцы не задели кожу. — Ты хочешь остановиться? — Нет. Я хочу тебя всего.       И, не дожидаясь ответа, накрывает его губы своими. Трепетно, нежно, осторожно, интересуясь, может ли он так нагло целовать этого золотого парня? И Нокс отвечает, не отнимая рук. Улыбается ему в губы. И ощущает, как парень под ним расслабляется. Ни малейшего намека на напряжение или секс. Ноксу это понравилось ещё больше. Жан был с ним открытым и честным в последнее время, но целовать его так невинно.... — Шепни мне на ухо что-нибудь на французском, пока я леплю тебе звёзды на щёки. — будь у него возможность прилепить настоящие небесные, он бы собрал для него все-все. — Pourquoi es-tu si belle? — он глотает воздух после поцелуев, горячо шепча больше себе, чем Джереми. И Джереми снова на нём елозит, устраиваясь удобнее, касается его всем телом, совершено не беспокоясь о нарастающем возбуждении. — Тише, — он тоже шепчет, но на ухо, осторожно разглаживая звезду на его лице. — Я могу и не сдержаться.       Мог ли он мечтать, что ему ответят? О, нет, он бы и мысли такой не допустил. Но сейчас, в приглушённых звуках музыки, в зелёных глазах Джереми, в его уверенных движениях, улыбке, пальцах, разглаживающих наклейки и волосы.... – Рискнёшь повторить?

И Жан рискнёт.