Последний вечер

В этот вечер они утопают в объятиях друг друга в последний раз. В этот вечер они держатся за руки в последний раз. Он видит родные глаза в последний раз. Он хотел ему просто понравиться, но взамен получил больше. Намного больше. Получил целое сердце, бит которого слышит в последнюю ночь. Нет, вечер. Уже вечером они оборвут все связи. Уже через несколько часов обнимутся в последний раз. А сейчас его тёплые ладони сжимают; его глаза успокаивающе смотрят. Он даёт забыться в этом мгновении и не смотреть на всё вокруг. Только Хан Джисон. Но как прошли эти несколько часов, он будет помнить всегда. Даже через двадцать лет, его глаза будут направлены на ночное небо, на миллионы маленьких звёзд и смотреть на созвездие за созвездием. На бесчисленное количество огоньков от зданий где-то там, внизу. Их много, люди продолжают двигаться и жить, даже в кромешной тьме, освещая всё вокруг собственным светом. Но тяжёлый сигаретный дым развеивается быстро под дуновением тёплого ветра, позволяя почувствовать только на немного эту горечь в собственных лёгких. Нет, он не смог кинуть сигареты, как обещал Джисону. Потому что каждая сигарета из красной пачки Мальборо — напоминание. Напоминание того, как Минхо впервые насобирал на эти дорогие Мальборо в десятом классе. Как закурил одну и понял насколько они крепкие, что не подойдут на каждый день. Напоминание, как Джисон со смехом похлопывал его по спине, когда он прикидывался, что задыхается, насколько они стягивали щёки и обжигали лёгкие изнутри. Как он пообещал себе, что будет носить их с собой всегда, но не скуривая. Потому что они были дорогими и следующую выкурит только в конце двенадцатого класса на выпускном. Потому что знал: тогда они увидятся в последний раз. Он начнёт этот одинокий горький путь без Джисона. Но с пачкой Мальборо, делая их своей привычкой. Своей привязанностью вместо Джисона. Они стояли на этом же месте ровно двадцать лет назад. Пообещали встретиться там, где расстались, через десять лет, если всё ещё будут помнить друг о друге. Если ещё захотят помнить друг друга. Но для Минхо не было нужды ждать так много чтобы приходить. Ему хотелось быть привязанным к этому месту, приходя в эту февральскую ночь на крышу каждый год. Он чувствовал лишь эту крышу своей безопасной зоной. Он только здесь мог плакать навзрыд, не боясь ничего. Он только здесь мог говорить в голос, рассказывая абсолютно обо всём. Только эта крыша знала, как тяжело Минхо было с поступлением. Только эта крыша знала, что ему приходилось пройти, чтобы иметь всё то, что имеет сейчас. Только эта крыша знала, насколько сильно он скучал. Очень скучал. Его тянуло к бьющемуся, только для него, сердцу. К аккуратным ладоням, которые каждый раз грели его собственные, потому что, как говорил Джисон, они были, как самые настоящие льдышки. Его тянуло коснуться большого чёрно-белого шарфа, который всегда был обмотан вокруг тёплой шеи зимой. Тот, который Минхо подарил ему на новый год, прося меньше болеть. Его тянуло услышать этот живой и заливистый смех ещё раз. Или сцеловать крупные слёзы из-за очередной ссоры с родителями. Обхватывать пальцами мягкие щёки и шептать как сильно его любит. Его тянуло зарыться ладонями в каштановые пряди, что так не послушно торчали в разные стороны. Вдохнуть родной запах лаванды, которую Джисон любил всем сердцем. Он хотел дать в горячие руки ещё одну веточку лаванды, которую постоянно покупал в одном и том же цветочном магазине. Он хотел ещё раз съездить летом на лавандовое поле вместе с Джисоном, чтобы посмотреть на счастливые глаза и ощутить на себе крепкие объятия в благодарность. Он хотел вновь ощутить, как дарит свою первую сирень, несясь со всех ног к реке, где они встречались всегда. И прямо сейчас, опущенная рука крепко сжимает букет лаванды. Букет за букетом оказывался на этой крыше год за годом. И даже после того, как Джисон не пришёл через десять лет. Он не пришёл, а Минхо надеялся. В тот момент его сердце больше биться не хотело. Верить в это не хотелось. Это была самая тяжёлая ночь для него, ведь когда они виделись в последний раз, оставалась надежда. Но на десятилетие эта надежда умерла. Осталась лишь привязанность к этому месту. Поэтому он продолжал ходить, каждый раз захлёбываясь в слезах, что сам он не мог Джисона забыть, а тот смог. И это стало его судьбой. Он не хотел любить кого-то ещё. Он бы не смог. Даже спустя ещё десять лет ничего не изменилось. Он всё так же стоял на крыше. Всё так же медленно выкуривал сигарету на холоде. Его губы пересыхали, трескались на морозе, а в груди что-то больно сжималось. Только в этот вечер, спустя двадцать лет, в груди не только сжималось что-то, но и смогло забиться. Двери на крышу тихо распахнулись, чего не происходило за все года, когда Минхо сюда приходил. Голова повернулась сразу, он не был готов к гостям. Его встревожили резко и внезапно, поэтому злость поднялась одной волной. Но лишь одной. Первой и последней, потому что перед ним стоял он. Стоял, буквально в пяти метрах, освещаемый лишь ярким светом луны, но в чёрно-белом шарфе. Это больше не тот подросток которого он помнил. Это больше не Хан Джисон, который улыбался всегда. Но это лицо всё то же. Щёки всё те же, и черты всё те же. Даже через двадцать лет он узнает его. Он всегда узнает его. Большие глаза за очками не верят тому, что действительно видят Минхо перед собой. Он не верит, что это тот щуплый Минхо с тёмными волосами, который обещал, что кинет курить. Но им нужно лишь мгновение, чтобы вжаться в таком горьком и долгожданном обьятии, чуть ли не до треска сжимая ткань пальт. В этот вечер они утопают в объятиях друг друга как в первый, но больше не в последний раз.