Наверное, хватит ненадолго

сентябрь в этом году выдался холодным, так что Ядов сильнее кутается в свое легкое, явно не по погоде, пальто. ветер настолько сильный, что, кажется, еще чуть-чуть, и он сдует вообще все вокруг, включая самого мужчину. тот, конечно, с трудом может заставить себя нормально поесть в последнее время, но таким уж легким его не назовешь. наверное. кажется, что на душе у Ядова примерно так же паршиво, как и на улице, а может и хуже. но Александр Николаевич упорно не хочет садиться в машину, а стоит и докуривает последнюю сигарету. раньше он считал, курить глупо и бессмысленно, но он же должен страдать красиво, прямо как в кино. дождя только не хватает. домой ехать не хотелось. дома его не ждет никто, кроме как холодная постель и мысли, мысли, как огромный рой пчел, который копается у Ядова в голове и все никак не хочет улететь. и ведь даже поговорить не с кем — с сыном он давно оставил попытки хоть как-то улучшить отношения, а никого больше дома и не было. даже домработница, с которой он и так явно не планировал разговаривать по душам, и та взяла незапланированный отпуск на пару дней. что-то с семьей, вроде как. «боже, надеюсь, Андрей хоть что-то ест, пока ее нет», — вдруг проносится в голове Александра. сам-то он о еде не заботится, потому что аппетит пропал совершенно. есть ли смысл говорить о том, когда это началось? именно с той злополучной встречи в «Лисьей горке» Ядов превратился в какого-то помешанного, который постоянно думает только об одном человеке на Земле. да что уж тут — он начал ради него жить! но тогда, когда они виделись, что-то решали, разговаривали и переглядывались в лесу, Александр, кажется, действительно жил. сейчас он, скорее, существовал. это, наверное, так глупо — в сорок пять лет влюбиться, как мальчишка. хотя он и в подростковом-то возрасте такого ни разу не испытывал. директор лагеря каким-то неведомым образом стал для Ядова всем. такой добрый, открытый, милый, вечно отводящий взгляд, будто ему и не пятьдесят лет вовсе. самый настоящий зайчик. в последнюю их встречу он таким не был. Александр Николаевич не думал, что все обернется вот так. конечно, он был уверен, что взял во внимание все риски, все-таки, детский лагерь — не самое лучшее место для того, чтобы прятать там ворованный скипидар, пусть он и пытался убедить Дмитрия Семеновича в обратном. но тогда время поджимало, а товар нужно было срочно куда-то деть, так что выбирать не приходилось, да и, честно говоря, безопасность детей не стояла для Ядова на первом месте. однако пожара Александр точно не ожидал. после такого его обязаны были в лучшем случае уволить из администрации Подболотска, но связи и деньги делают свое дело. конечно, это не значит, что Ядову не досталось от начальства — досталось ещё как. однако Александр вряд ли когда-нибудь простит себя за то, что бывший директор лагеря был вынужден переехать на Дальний Восток из-за него. ради Дмитрия он готов был сделать все что угодно, только бы загладить свою вину, вернуть его прежнюю должность, да даже просто безрассудно бросить все и поехать за ним, но Ядову уже дали понять, что так он сделает только хуже. и он остался в Подболотске, вот только сердце его вряд ли было с ним. откуда у Александра это сердце вообще взялось? обычно все, кто хоть каким-то образом имели с ним дело, говорили лишь об отсутствии этого жизненно важного органа. Дмитрий Семенович во время их последней встречи так же не забыл напомнить Ядову о его особенном строении организма, которое не подразумевает наличие хоть чего-то, что могло бы чувствовать. но тогда почему каждый день Александр Николаевич проживает с этой невыносимой болью в груди? он, наверное, ненормальный. не может ни есть, ни пить, ни спать, а если заснуть и удается, то Ядов скоро об этом жалеет. лучше вообще не спать, чем вновь видеть любимое лицо, к которому даже руку не протянешь — растворится. Ядов думает, что он похож на какого-то призрака или на свою же тень, когда равнодушные прежде коллеги предлагают ему взять отпуск. или сходить ко врачу. или сделать хоть что-то, только бы он не выглядел, как смертельно больной, и не пугал всех в администрации. он хорошо помнит тот их последний разговор. даже слишком хорошо. непривычно собранный, напряженный, натянутый, как струна. тогда Зайцев казался еще выше, чем есть на самом деле. а, возможно, это просто Александр впервые за долгие годы почувствовал себя по-настоящему маленьким и очень-очень жалким. глаза Дмитрия Семеновича не бегали из стороны в сторону, а смотрели прямо на собеседника. было видно, что он очень зол, но он не кричал. наверное, лучше бы кричал. это было бы вынести легче, чем тот тихий, кажущийся спокойным голос, который с каждым словом все сильнее и безжалостнее резал ядовское сердце. Зайцев говорил, что он ему отвратителен. что не представляет, как можно было поступить так подло и безрассудно. как можно было не подумать о детях? «как можно было не подумать обо мне…?» — Дмитрий, конечно, не сказал этого вслух, но Ядов его понял. он вообще сразу заметил, что эти чувства не были односторонними. тут и гадать не надо — все-таки, директор был, что называется, как чистый лист. да и Александр, наверное, не хуже. они ни разу об этом не говорили, максимум полунамеками и этим странным флиртом, который так любит Ядов. во время их последнего разговора Александр Николаевич все-таки не выдержал и уже начал это отчаянное «я вас…», но Зайцев даже не хотел его слушать. посмотрел только своими невозможными темными глазами прямо в душу (как, казалось, раньше мог сделать только Ядов) и ушел, ни сказав больше ни слова. «…люблю». Александр наконец выбрасывает окурок и садится в машину. домой он приезжает поздно, так что Андрей уже спит. сил хватает только лишь на то, чтобы сходить в душ и завалиться на кровать в ожидании очередной бессонной ночи. Ядов смотрит в потолок и думает, на сколько его еще хватит. а где-то далеко, на другом конце страны, с такими же мыслями собирается на работу бывший директор детского лагеря. не выспавшийся, как будто осунувшийся и совсем на себя не похожий. наверное, хватит ненадолго.