«Я смотрю в твои голубые глаза
Во мне, правда, огонь, и он, правда, горит
Я больше никогда не смогу так сказать
Пока королевский патруль бдит»
Лампабикт «Ирония»
- Пятиминутная готовность! - командует режиссер. - И возвращаемся к съёмке. Площадка гудит, снуют гримеры и осветители. Расставляется реквизит. Ярко вспыхивают настраиваемые осветительные приборы, вырывая из массовки отдельные образы. Жене поправляют бабочку и пиджак, проходятся по щекам тоном. Взгляд его лениво плутает вокруг, цепляясь то за острую улыбку в обрамлении чьих-то карминово-красных губ, то за филигранное произведение Картье или покачивающуюся под бутафорским потолком люстру. Очередной съемочный день уже на излете, и скоро прожектора погаснут, а актеры вместе с киношниками отправятся на заслуженный выходной день. Остается завершить сцену. Он поворачивает голову и видит. Диль сидит на макете рояля и болтает ногами. Совершенно непосредственно, заинтересованно оглядывая происходящее. Чертов немец. Он такой улыбчивый вне своей инфернальной роли, что становится не по себе. Кажется, что сами они даже не актеры, а узники сумасшедшего дома, где в один момент твой визави пугает своим неподвижным взглядом психопата, а следом смеется так заливисто и очаровательно, что у любого поедет крыша, и черт его пойми - бежать или... Он будто не знает, что именно "или". Все эти съёмки - фейерверк в одной забытой Богом стране. То ли ещё будет, наверное, но пока гайки еще не закручены по полной, хочется дышать, жить, ковид отступил, и... Женя дергает головой, прогоняя бесконечные, путанные мысли. Охота курить, а на съёмочной нельзя. Миша строго-настрого запретил. Слово режиссёра, как известно, непреложный закон. Поэтому он прикладывает пальцы к губам в знакомом жесте и слегка успокаивается. Еще пара часов работы, и можно будет хорошенько отдохнуть. Юли сегодня на площадке нет, не ее день, и вечер абсолютно, по-летнему свободен. Они снимают «бал» на квартире у Лиходеева, и все, даже Игорь в парике и женском платье, проникнуты этой разнузданной, веселой атмосферой. Все идёт как по маслу. Цыганов косится в сторону и видит аккуратный профиль Аугуста, который по наитию поправляет шейный платок. Этот костюм, как и предыдущие, тому идет. Дилю вообще идут все наряды, которые создали для его персонажа художники. В них он не только органичен и стилен, но еще и чертовски сексуален. Слово появляется само собой еще давно, на первых читках, когда они всей командой в костюмах сидят на студии и прогоняют текст для знакомства с ролями. Тогда, видя немецкого актера, о котором многие говорят с придыханием, достаточно близко, Женя невольно ухмыляется. И, вправду, Воланд. Вне возраста, вне времени, вне всего на свете. Даже лицо какое-то абсолютно не здешнее. Странное. Гротескное. С глубокими тенями под глазами и бледной кожей. Этакий «героиновый шик» из девяностых. А когда немец улыбается, то выходит хищно, по-крокодильи широко. И если задуматься, как ещё роль подойдёт герру Дилю, то на ум отчетливо приходит Гуинплен Гюго. В общем, немец далеко не красив и не вписывается в каноны, которые пихают отовсюду издания и киноделы. Но, смотря на его точеный профиль, на элегантные взмахи рук и подвижное лицо, которое как глина меняется от эмоции к эмоции, Цыганов понимает, что лично для него, в собственной вселенной, Аугуст Диль не только хороший актер, который по охренительному стечению обстоятельств оказывается с ними в одной упряжке, но и обворожительный мужчина. Удается это распробовать чуть позже, когда уже после читки, переодевшись, он подходит к немцу познакомиться как следует. Тот одет в обычный черный свитер, узкие джинсы и кроссовки. Волосы, зачесанные ранее назад, взлохмачены, похоже, его собственной рукой. Магия и мистика пропадают из образа. Но человек, стоящий перед Женей, все еще остается привлекательным в его микро-мирке. И эта привлекательность растет и ширится, когда они говорят. Аугуст в жизни открыт и дружелюбен, он жмурится, лыбится, играет бровями и громко смеется. Он бухается на стул и закидывает ногу на ногу так залихватски, что невозможно не наблюдать. Его хочется потрогать, потискать будто большого кота, который выделывается перед тобой на залитом солнцем подоконнике. Женя смотрит на него, ловя каждое движение, и чувствует, как тонет в глубине светлых, в обрамлении теней глаз, которые безотрывно глядят на него. Херня какая-то. Он долго сопротивляется этому. В конце концов, вокруг все еще Россия со своими заморочками, а у него самого за спиной свои проблемы. Это магия кино, не иначе. И вот, очередной день съемок. Декорации квартиры Степы Лиходеева, куча статистов и среди этого изящный, затянутый в простой, но элегантный костюм Диль. Сосредоточенный, напряжённый как струна. - Аугуст? - Цыганов неплохо говорит по-немецки, сказываются школьные годы и факультатив в институте. - Ты как? Немец глядит на него пристально и будто уже пьяно, хотя все здесь кристально трезвые и точно не ебанаты, чтобы налакаться, пока идет рабочий процесс. Тем более главная, приезжая звездочка. Диль, несмотря на дурашливость и энергию, бьющую через край, чрезвычайно пунктуален и держит себя в руках с восьми до восьми, а потом идёт в компании продюсеров или кого-то еще из команды в бар, тем самым отпуская себя. Европеец, одним словом. - Все хорошо, Эжен. Он называет Цыганова на французский манер с самого знакомства, и в этом есть нечто особое, острое, отчего хочется иной раз прикусить себе язык. - Я думаю, как отыгрывать сцену дальше, - продолжает Аугуст, хмуря высокий лоб. - Я не в затруднении, просто сосредоточен. Его голос достаточно высокий, мягкий, но удивительно подходит и ему, и персонажу, даже в самые жуткие с оным моменты. - Да, извини, - соглашается Женя и бережно треплет его по плечу. Отвлекать коллегу - кощунство, насколько бы тебе самому не хотелось сделать это. Но Диль, похоже, уже отвлекся на него самого: - Как Джулия? Имя Юли звучит совершенно инородно, отчего кажется, что Аугуст говорит про кого-то другого. Но секунда-другая замешательства выливаются в понимание. - Отдыхает, будет только в понедельник на общих сценах. Завещала мне тоже отдохнуть сегодня. - Вы не проведете вечер вместе? - Диль смотрит на него с интересом, будто изучая. - Все в порядке? - Обычная пауза. В долгих отношениях это полезно. Иметь время для самого себя. - Очень мудро, - Аугуст вновь улыбается, показывая крепкие, крупные зубы. - Правда, мой брак это не спасло. - Мне жаль, - на автомате говорит Цыганов. – Я могу это понять. То, что у немца за плечами развод, он знает по Википедии. В жизни они не трогают личные темы даже на попойках. И никто не говорит лишнего. - Жизнь, - Диль резко перестает смеяться, и улыбка исчезает с тонких губ. - Что-то истлевает и заканчивается. Другое начинается. А чему-то никогда не суждено сбыться. Но не будем о грустном. Миша обрывает их болтовню, и съемки продолжаются. Аугуст как в очередной костюм влезает в обличье Воланда-человека, и в его чертах не остается ни печали, ни задумчивости, только вкрадчивость демона. Он движется плавно, вольготно. И Цыганову остается быть Мастером. Они заканчивают день в том же приподнятом состоянии. Ещё одна сцена уходит в копилку, приближая всех к окончанию работы и началу постпродакшена. Миша планирует выпустить фильм в начале двадцать третьего года. Кажется, до него ещё целая вечность. А там будут и совместные интервью, и фотосессии, и проходки, и громкая премьера с красной дорожкой. "Интересно, в чем будет Диль?", - приходит шальная мысль на ум. - "В классике или в чем-то по-воландовски вычурном, многослойном?". Но до этого еще как до Китая. Главное, чтобы работа нигде не встряла. А пока они собираются по домам, договариваясь встретиться в понедельник, в восемь на выездной площадке для съемок очередных прогулок по Москве. Он выходит из гримерки в будничной одежде и замечает Аугуста с рюкзаком наперевес, во фланелевой клетчатой рубашке, футболке и джинсах. Волосы уже привычно растрепаны, будто ему не комфортны выверенные, аккуратные образы Воланда. Он озирается по сторонам, видимо, ждет продюсера, которая почти каждый день подбрасывает его до гостиницы. Диль выглядит уставшим и вполне себе человеком. А магия привлекательности, магия кино все равно никуда не пропадает. Как и почему выбор кастинга пал так? Среди тысяч других западных актеров они могли взять любого. А нашли его. Женя пожирает глазами, даже не думая подавиться. Ему мало просто видеть. В конце концов, куда ещё можно деть свободный летний вечер, как не на продолжение их кино-сказки? - Пойдём выпьем? - подходя, спрашивает Цыганов. Отчасти он готов ко всему. Даже к отказу. Но Аугуст улыбается своей гуинпленовской, от уха до уха улыбкой, отчего лицо становится почти гротескной маской и тянет невозможно мягким, певучим голосом: - Почему бы и нет, я согласен. Куда? Для него каждый поход в бар уже приключение. Не зря, еще до начала съемок он шарился по местным питейным заведениям, и, хватая на абордаж зумеров, набухивался с ними. Забавно, должно быть, напиться со странноватым, милым немцем, а потом он окажется Воландом в новом фильме по Булгакову. Все-таки навыки общения у Аугуста развиты слишком хорошо. Наверное, дело в его обаянии и харизме. По-другому втереться в доверие к незнакомцам вряд ли можно. Да и пробовать не хочется. Женя улыбается в ответ. - Я покажу одно местечко. Тебе понравится. Диль кивает. - Я всецело доверяю тебе, Эжен. С тобой хоть куда. Продюсер появляется как из-под земли. - Не набухай его до смерти и не дай убиться, пожалуйста, - говорит она в ухо Цыганову. - С Богом. - Ты думаешь, что я настолько дурной? - совершенно по-мастеровски хмыкает он. - Он у меня будет как у Христа за пазухой. Да и он сам не идиот. - Я на вас надеюсь, - многозначительно говорит она и уходит к парковке. Двое актеров смотрят друг на друга. Пока Аугуст легонько не толкает его плечом. - Ты хотел отвести меня в бар, Эжен, - говорит он, чуть наклоняя голову. Цыганов зеркалит его ужимку. - Пойдём, - и тянет немца прочь со студии. Они идут узкими московскими улочками, мимо вековых домов, под раскинувшимися кронами деревьев. Немного говорят о всякой всячине, привлекая внимание идущих навстречу людей. У Аугуста легкая, пружинистая походка, в жизни он ходит отнюдь не импозантно-весомо, а как-то даже дёргано-быстро, будто не дает волю ногам сполна. То и дело он оборачивается и начинает идти спиной вперед, не прекращая говорить с Цыгановым. И от него веет таким жизнелюбием, что иногда Женя задумывается, а не закостеневает ли он в своем существовании? Диль старше его, а ведет себя, будто между ними целая жизнь. Смеется во все горло, лезет к незнакомцам, продолжая чувствовать их границы, и являет собой уж точно не человек, которому перевалило за сорок. Это хорошо. Это великолепно. Это то, что влечет. Жизнь в каждом его движении. Отчего Цыганов жадно наблюдает, впитывает каждое слово, срывающееся с тонких, искусанных губ. То, что они искусаны, он замечает позже, когда они приходят в бар, под ярким электрическим светом. И ему внезапно, со всей ясностью хочется коснуться их. Местечко вполне себе казуальное. Он вспоминает о нем случайно. И, может, не придет сюда уже больше никогда. Обшарпанные, исписанные надписями и граффити стены, старые круглые столы с убитыми стульями, вытащенными будто со свалки или из дедовских квартир, настойки в граненых стаканах, богемная, хмельная публика. Все это приводит Диля в восторг. Он не чванлив, и потому находит в окружающем их запустении свое очарование. Они садятся за столик и пьют спиртяжный холодный глинтвейн, полируя сверху местной клюквенной настойкой. А еще здесь, в отличие от многих баров Москвы, модных и не очень, можно курить прямо в зале. И они курят. Аугуст затягивается, а после крутит сигарету меж изящных пальцев. Длинные ноги скрещены, иногда в такт гремящей музыке он покачивает одной и отстукивает ритм по ножке стола. Шумная компания в углу бара орет дурниной, поздравляя кого-то с днем рождения, и им салютуют стаканами присутствующие. Диль тоже опрокидывает в себя шот, улыбаясь во весь свой невозможный кривой рот. Он косится на Женю и как бы невзначай, чуток толкает его плечом. Цыганов фыркает, игриво пихая его в ответ. Это так глупо, что немерено смешно. Он выдыхает дым в облупленный потолок и откидывается на спинку скрипучего стула. Расслабление накатывает волной и погребает под собой. Он чувствует на себе взгляд Аугуста – внимательный, пронизывающий и с тем же искренний. Диль в обрыганском интерьере выглядит радостным и щемяще милым, что сердце рвет на части. Ну нельзя таким быть. «Чертов немец», - лейтмотивом застревает в голове. - … Однажды мы с приятелем накидались и завалились в какой-то музыкальный магазин, вынеся оттуда гитару и пластинку, кажется, это были The Doors. Помню, как играл на той гитаре, а потом просто оставил хер пойми, где, и пришлось долго, нудно оправдываться перед владельцем с полицией, решать проблемы с судом и платить штрафы. По лукавому выражению нельзя понять стыдиться ли Аугуст этой истории или наоборот горд. Однако искренность его подкупает. - О, выходит, ты дебошир? – Женя наигранно журит. – Не думал, что ты enfant terrible. Пора взрослеть, дорогой друг. - Это было десять лет назад, - Диль прилобунивается к его плечу и умильно заглядывает в глаза. – Больше я таким не занимался. «Кроме того, что бессовестно крадешь сейчас мою симпатию с потрохами». Рука сама треплет жесткие русые волосы. - Давай выпьем, - предлагает Женя и тянется за бокалом. Они пьют на брудершафт, ведь с кем ещё можно каноничнее тяпнуть с подобным размахом. - Вот мы и стали чуточку ближе, - заговорщически шепчет ему на ухо Диль. - Недолго вместе проснуться. Женя ухмыляется, шутливо щиплет худосочную ногу, затянутую в темную джинсу, и снова пьет. Несмотря на расширяющееся в пространстве и собственном теле желание, он все равно побаивается непонимания со стороны немца. Конечно, тот вполне себе свободолюбив, судя по видео с ютуба, где Диль жарко сосется с мужчиной под эгидой известного немецкого журнала. Настолько горячо, что хочется схватить его прямо здесь и сделать ровно тоже самое, а лучше – гораздо больше и смелее. Посадить к себе на колени, обхватив за задницу, облапать и довести до невменяемого состояния. Женя зажмуривается. Нельзя грезить наяву. Ведь элемент ошибки исключить никогда нельзя. Как и пощечину или холод в светлых глазах. И от них его убережет только собственное бездействие. Ведь зачем эти проблемы? Хватает ему слухов и прочего дерьма. Вишенкой еще бы взгромоздить сверху интрижку с коллегой-иностранцем. Это ему никто не простит. Но быть пассивным наблюдателем никак не выходит. - Где проснемся? - хлопает он Аугуста по плечу. – У кого? Тонкие искусанные губы складываются уже во вполне себе соблазнительную ухмылочку. - Боюсь, Джулия нас не поймёт, если мы проснемся у тебя. Цыганов наклоняется ближе и глядит чуть исподлобья. - Я скажу, что меня соблазнил дьявол, - говорит он и пялится прямо в глаза. - Ты даже в таком наряде все ещё за него сходишь. - И как бы дьявол это сделал? - Диль поднимает бровь в деланном недоумении. Женя шепчет ему в ухо: - Просто был бы самим собой – очаровательным и сексуальным. Их лица сталкиваются. - Все-таки лучше мой номер, - говорит немец и выпускает клуб дыма. - А за комплимент спасибо. Цыганов забирает у него сигарету, затягивается и тут же тушит ее о свой язык, глупо, хрипло смеясь. Нельзя вести себя как идиот, но здесь и сейчас ему пиздецки хочется отпустить все к той самой матери. Аугуст вторит ему. - Ты тоже очень красив, Эжен, - говорит он, без зазрения совести рассматривая своего коллегу. – Той мужественной притягательной красотой, которую я заметил именно у русских. Поэтому мне вдвойне приятно играть с тобой, - повисает пауза. – И не только играть. Они сидят слишком близко, ноги под столом соприкасаются, и Женя ведет бедром, поглаживая. И от него не отшатываются. Немец продолжает наблюдать за ним, и ухмылка становится шире. В целом, все становится понятно без слов. Сыгранность на площадке – залог не только мастерства, но и взаимного притяжения. Иногда люди нравятся друг другу вопреки всему, даже здравому смыслу, и с этим справиться можно, опрокинув эту симпатию в себя как стакан настойки, стоящий перед ним на столе. Уж это за свою долгую жизнь он точно усвоил. Нужно потакать своим желаниям иногда. Иначе увязнешь и попросту сойдешь с ума. Потому без опаски опускает руку на чужое колено и обводит его отнюдь не с братской лаской. Уголки губ Диля чуть приподняты, а бровь вздернута. И он склоняется, так, что пьяное дыхание щекочет щеку, выдыхая: - Трахнешь меня? Цыганов шумно тянет прокуренный воздух носом. Чаши весов обрываются, и все летит к чертям. Не стоило и пытаться совладать с собой. Он хочет этого человека. Он готов пуститься во все тяжкие прямо посреди бара, и к черту - мораль, закон, осуждающие взгляды. Немец же смотрит на него открыто и испытывающе. - Я хочу заняться с тобой сексом, - повторяет Аугуст, закидывая ногу на ногу. - Но, если ты не хочешь, или думаешь о жене, я пойму... - Заткнись, - Женя обрывает его мгновенно, вцепляясь в длинные волосы на затылке и притягивая к себе. Поцелуй выходит крепким, смазанным, быстрым. На них уставляются соседние столики. Мужики байкерского вида из угла точно. - Пойдём, - и Аугуст тянет его за собой в темноту летней ночи прочь из обшарпанного бара. И там, в первой попавшейся подворотне, в блаженной тьме, Женя целует немца, прижимая того к стене. Руки забираются под футболку, гладят, щупают, сжимают жилистое тело, пока волосы бессовестно лохматят, а чужой язык толкается в рот. И он чувствует ядреный вкус настойки, сигарет и чего-то особенного, отчего припадает ближе, притираясь бедрами. И ловит первый судорожный вздох. - Давай все-таки ко мне, - горячечно шепчет Диль. Они едут до гостиницы в такси, и изящные пальцы то и дело ложатся на бедро в опасной близости от ширинки джинс. В какой-то момент Цыганов крепко сжимает его запястье и ловит взгляд немца. Тот полон наигранного непонимания. Это чертовски заводит. Но инициативу стоит забрать. И Женя кладет чужую раскрытую ладонь себе на вздыбленную ширинку, и пальцы сжимаются на члене. В полумраке салона бизнес-класса он видит едва заметный румянец на щеках Аугуста. Взгляд того меняется, становясь тёмным. Внезапно он придвигается ближе. Со стороны водителя смотрится, будто пассажиры всего лишь переговариваются, но, когда рука немца дрочит ему через джинсы, и ухо щекочет шепот, невольно вырывается хриплое ругательство. - Я мог бы помочь тебе ещё и ртом, дорогой Эжен... - Ссука... - шипит Женя сквозь сжатые зубы. - Терпение, мой друг, - и Диль совершенно по-воландовски ухмыляется. Сумрак залегает в морщинах, делая его лицо практически демоническим. Видимо, фраза про соблазнение дьяволом не так уж и беспочвенна. Дьявол кроется в деталях, и они все представлены как на прозекторском столе. Цыганов откидывается на изголовье, зажмуриваясь и тяжело дыша. Аугуст еще получит свое. Они приезжают в гостиницу, и Женя чувствует неловкость, проходя мимо рецепшена, прикрывая свой стояк какой-то первой попавшейся брошюркой для туристов. Но все проходит, когда, наконец, щелкает замок двери, и они оказываются вдвоем. Мягкий полумрак, электрический блик фонаря в зашторенном окне. Собственный голод, бьющийся как второе сердце внутри. Он включает лампу, комната наполняется теплым светом, и в нем Диль, только вышедший из ванной, почему-то совсем не выглядит на свои сорок с лишним. Слишком моложав, беззащитен, с каплями воды на испещренной родинками шее. - Хочешь видеть меня, дорогой Эжен? – Аугуст подходит к нему вплотную, и иллюзия рассыпается, являя глубокие линии, мешки под глазами, седину у корней. Но Цыганову настолько похер на это сейчас. Он тянет немца к себе и целует, как, наконец, хочется. Бесстыдно, жадно, проникая языком и вплетая пальцы в волосы. Он чувствует, как приникает к нему Диль, как собственная ладонь ложится на прогиб поясницы и притискивает их друг к другу так крепко, что воздух вылетает из легких с первыми тихими стонами. Они тяжело дышат, исподлобья глядя в глаза, и трясущимися руками сдирают одежду прочь. Соприкосновение обнаженной кожи будоражит. Женя наклоняется и приникает губами к шее немца, сцеловывая каждый неровный вздох, пока изящные пальцы скользят по плечам и спине, будто запоминая его наощупь. Сцепившись в объятии, они вваливаются в спальню и падают на кровать. Новый поцелуй крепче предыдущих как шот хорошей водки. Женя придавливает Аугуста к белым прохладным простыням и не может остановиться. Целует вновь, спускаясь ниже, к ключицам, по груди, ощущая, как льнет к нему Диль, и длинные ноги стискивают его, вжимая в себя. - Я хочу, чтобы тебе было хорошо... - шепчет Цыганов. - Ох, Эжен… - Аугуст откидывает голову на подушку, являя перед напряженным взглядом изгиб шеи. – Милый мой… Ладонь в собственных волосах Женя чувствует особенно хорошо. Она сжимает до одури, когда он касается губами чужого члена и заглатывает, а тишину спальни пронзает сдавленный стон. Ему бы видеть, как меняется подвижное лицо немца, становясь открытым в своем наслаждении. Диль же толкается ему навстречу, движения его лихорадочные, но размеренные. Тощее тело подрагивает от наслаждения. На площадке, видя Аугуста в многослойных костюмах, прибавляющих ему веса и массивности, Цыганов никогда бы не подумал, что под ними немец вполне себе тонкий и изящный. И как же иной раз ему хотелось стащить все эти пальто, пиджаки, жилеты с коллеги, чтобы обнажить то, что скрывается под ними. Теперь он знает. И знание это горячит почище любого алкоголя. Он разводит худые ноги и припадает ртом ниже, ощущая, как сбивается с ритма Диль. - Эжен… - кажется, Аугуст готов задохнуться. - Подожди… Женя отрывается от него и ложится рядом, гладя гладкую, широкую грудь. - Я могу… - начинает он. - Позаботишься обо мне? "Немецкая пунктуальность", - отмечает с ухмылкой про себя Цыганов, хотя тщательный подход к партнеру всегда ему нравится. Нравится ему и то, как живо реагирует на прикосновения Аугуст, как доверяет и жадно подается навстречу крупным скользким пальцам. Женя заинтересован в том, чтобы им обоим было приятно. Особенно сейчас, ведь собственное возбуждение готово разорвать. Потому, когда Диль легко опускается на него, скалясь и облизывая пересохшие искусанные губы, он сжимает чужие бедра, не давая двинуться хотя бы одно мгновение. Чувствовать немца так близко сейчас – выше всех возможных сил. - Господи, ты просто охуенный... - Цыганов говорит это на русском, но Аугуст понимает его и без перевода. Он берет его за подбородок и целует, до безумия медленно, жарко, глубоко толкаясь языком. Диль двигается первым, чуть качнувшись, и с судорожным вздохом опускается вновь. Женя отстраняется, глядя в светлые шалые глаза, и вскидывает бедра, резко толкаясь в чужое тело. - Эжен... - только и может простонать Аугуст в сумрак гостиничного номера. Звук его голоса, мягкого, высокого, легко меняющегося от эмоций, бьет будто наотмашь. Жене не надо большего. Но и на меньшее в эту ночь он не согласится. Жар кожи обжигает, когда он подается навстречу, выбивая из легких немца еще один вздох. В него вцепляются, жмурясь и неразборчиво шепча. А сам он стонет в шею Дилю, облизывает ее и, не в силах остановиться, вбивается внутрь. Мгновение застывает, тени, беспокойно мечущиеся по стенам, впечатываются в него. Он ласкает немца вкупе с быстрыми сильными движениями, превращая его, как и задумывал там, в баре, в сосредоточие рваного дыхания и податливой нервозности, с которой Диль отвечает ему. Женя чувствует, как крупно вздрагивает Аугуст, и ухо обжигает почти жалобное, скомканное и такое приятное «Эжен». Его никто не зовет этим именем, кроме Диля. И когда тот хрипит его, сотрясаясь в оргазме, это… Это та самая магия, которая мерещится все недели совместных съемок. Нездешняя, почти гротескная, но безумно привлекательная. И он не выдерживает, вжимаясь в дрожащее тело, и отпускает себя. Он потакает своим желаниям. И желание тяжело дышит в его объятиях, сверкая сытой ухмылкой. Но и ее можно стереть с лица, когда пальцы его, спустя время, касаются влажной от пота и смазки кожи, и они вновь тонут друг в друге. За окном темно-синее небо едва заметно светлеет в преддверии рассвета. Они лежат в ворохе смятых простыней, и рука Жени неспешно гладит хаос русых волос. Присутствие немца рядом дарит спокойствие. Он теплый, бесконечно уютный и отпускать его никуда не хочется. Как и самому уходить. Хотя надо бы… Юля неизбежно спросит, где он был. И ответ «с нашим немецким демоном» вполне ее устроит. Она даже не будет интересоваться, чем они занимались в номере Диля. Отныне это их дело. - Мы же… - голос Цыганова слегка хриплый, - увидимся вне площадки еще? Мне с тобой было так хорошо… Аугуст напрягается под его прикосновением. Как будто магия кино и ночи трещит по шву и расходится. - Эжен, я не думаю, что это хорошая идея. - Почему? – Женя съезжает чуть ниже и кладет голову на острое плечо. – Можем в следующий раз не надираться и быть трезвыми… Но Диль мягко обрывает его: - Не в том дело, - качает он головой. –…это одно мгновение, Эжен. Яркое, возбуждающее, но одно. Тебе понравилось трахаться со мной. Что ж, польщен, взаимно, - говорит Аугуст, но звучит он сейчас отнюдь не иронично, а даже как-то болезненно. – Однако я не хочу портить твои отношения с Джулией и осложнять все. Вы органичны и слишком хороши вместе. Мне будет стыдно нарушить эту гармонию. Тем более, в твоей стране подобное слишком сложно и даже опасно. Это был замечательный вечер. Но если мы продолжим, - он гладит колючую Женину щеку, - в итоге неизбежно станет мучительно и обременяюще. Я хорошо знаю, как это бывает, уж поверь. Цыганов догадывается о причине. Давно догадывается, хотя не признается себе до последнего. Видел же в светлых глазах каждый чертов раз. - Я тебе нравлюсь, да? – спрашивает он, кончиками пальцев запоминая мягкость чужой кожи и росчерки морщин. - Нравишься, - кивает Диль и мимолетно целует его руку. – Очень нравишься. С первой встречи. Но я не мальчик, чтобы требовать невесть чего или лезть на рожон. Я уважаю тебя, Эжен. Уважаю Джулию. Вы мои коллеги. И своими чувствами ради здравого смысла я могу поступиться. Женя зажмуривается. Неожиданно ему хочется взвыть в голос. Чертов немец. Чертов благородный немец, которого в другой жизни он бы на руках носил. Но эта жизнь, увы, только одна, и своей, на самом деле, он вполне доволен. Он, конечно, немного мудак, что пошел на это, ведь для Аугуста оно будет не «опрокинутым стаканом». Но они оба взрослые люди и знают цену своих решений. - Никто ни в чем не виноват, - со всей серьезностью глядит на него Диль. - Это не грустно. Всего лишь одно мгновение. Зато оно было у нас. Их сыгранность никуда не исчезает. Дружеские разговоры, улыбки, похлопывания по плечам остаются на месте. Ни черта не меняется, будто и не было ничего. Единожды Женя проваливается. Они снимают сцену в психиатрической больнице. Еще одна студийная съемка. Воланд сидит за столом, читая роман Мастера, и в правом глазу его монокль. Вид у Аугуста, который вовсе и не похож на себя, величественный. Такой, что Цыганов невольно любуется. Щелкает фотоаппарат за их спинами. Должно быть, сцена нравится не ему одному. Начинается дубль. Мастер продолжает глядеть на Воланда, и тут Женя как на наяву видит, как способно это застывшее лицо меняться, как эмоции наполняют его, делая беззащитно открытым, полным страсти и жажды… Диль глядит на него в упор. - Ребят, ну что за дела-то? - Миша разбивает все вдребезги. – Вы оба заснули, что ли? - Нет, просто вошли в образы, - выворачивается Аугуст. – Извините. Можно нам еще дубль? И бросает выразительный взгляд на Цыганова. Тот кивает. Режиссер дает команду, и больше они не подводят. Себя, в особенности. Заканчиваются съемки, и группа собирается в очередном баре в свой последний вечер. Выпив, Женя становится мрачен и напряжен. В голову лезут мысли о том, что надо бы сказать хоть что-то Аугусту, поговорить перед его возвращением в Берлин. Хотя что он скажет? «Было здорово сниматься?». Это и так ясно. А другое… Не извиняться же, в конце концов, за секс, который понравился им обоим. Вот он и межуется до самого конца, чтобы на прощание обнять, обменяться краткими, ни к чему не обязывающими поцелуями в щеку и рукопожатием. По Дилю сложно прочитать хоть что-то. Он улыбчив, вежлив, и все от него в восхищении. Цыганов тоже в восхищении, в таком, что он заглядывает в светлые глаза и говорит: - До встречи? - Увидимся, - кивает Аугуст и садится в такси. Кто же знает тогда, осенью двадцать первого, что больше они не увидятся?