Цзывэй дади

Человек приходит в Сици рано утром, когда тени ещё тянутся от крутых склонов, и половина полей окрест залита солнцем, а вторая половина затянута мглой. Воздух прохладный, рассветная роса отягощает колосья. Из-за этого гребни холмов сверкают, как золотые ожерелья. Стражи у ворот бдительнее обычного — вот уже целое семидневье, с тех самых пор, как измученный всадник на жеребце-сюэлуне въехал в город, — но на этого бродягу обращают мало внимания, а он и не пытается его привлечь. Да и на что там смотреть? Грязный, босой калека, прячущий лицо под волосами, а тощее тело под лохмотьями. Если бы стражи потрудились проследить за ним, они, возможно, удивились бы той уверенности, с которой он захромал прочь от ворот, целеустремлённости, которой не бывает у человека, оказавшегося в незнакомом городе. По улице к другой улице, оттуда к западному рынку, к храмовой площади... к дворцу. Там человек останавливается. Склоняется напротив ворот, тяжело падает на одно колено. К нему подбегают с копьями и мечами наперевес, кто-то уже заносит ногу для пинка. Человек поднимает голову, и становится видно лицо — бледное, осунувшееся, с запавшими щеками и густыми бровями. Наверное, молодое, но такое измученное, что сходу этого не понять. *** Он запрещает вести себя в павильон и, когда из галереи выбегает Второй царевич Цзи Фа, сидит в нише у ворот, где обычно отдыхали стражи между караулами. Кто-то из них успел накинуть ему на плечи поспешно содранный с себя простой солдатский плащ. Цзи Фа добегает. Останавливается. Грудь у него быстро поднимается и опускается, хотя бежать ему недалеко, а для бывшего государевого стража — и вовсе говорить не о чем. Смотрит на человека, на его впалые щёки, лихорадочно блестящие глаза, худую шею. Смотрит ниже. С хрипом валится на колени. Вцепляется ему в плечи обеими руками. — Ты жив. Ты жив. Человек проводит языком по сухим губам. — Глупый мальчишка. Разве я кажусь тебе живым? «Глупый мальчишка», когда-то давно — вечность назад — сказал Цзи Фа его старший брат в Чжаогэ, великой столице мира, пока оба они сидели в царской конюшне, среди запахов сена и лошадей. В детстве Цзи Фа любил прятаться там — это место напоминало ему о доме. «Глупый мальчишка. Наш отец стар и немощен — он не может ждать, пока ты придумаешь, как спасти его из темницы...» Цзи Фа крупно, всем телом вздрагивает. Больше он не видел своего старшего брата. А потом отец вышел из темницы, выкрикивая слова покаяния. Признавая вину в заговоре и клевете против государя. Отец, которого невозможно было напугать или сломить, который никогда и никому не уступал в том, что касалось принципов и убеждений. Бросивший слова обвинения государю в лицо прямо в тронной зале. Непоколебимый владыка Запада. Люди в толпе осыпали его бранью и насмешками, швыряли камни и гнилые овощи. Он вышел — и шёл, пока не упал в грязи. Что-то там случилось, в темнице, о чём отец ни за что не желал говорить. Что-то, из-за чего он считал Бо Икао мёртвым и до этого мига даже мысли об обратном не допускал. То, что заставило такого гордого человека, как Цзи Чан, сказать всё, что потребовал Инь Шао. Цзи Фа обхватывает ладонями худое лицо Бо Икао, вглядывается так, будто пытается вложить силу своего убеждения в душу, кости, разум брата: — Это неважно, — со всей этой силой говорит он. — Ничто не важно. Я найду тебе слуг, которые станут угадывать твои мысли. Ты ни в чём не будешь ощущать ущерба. Твой конь дожидается тебя в конюшнях — он станет слушаться даже одного твоего голоса. И отец... — голос Цзи Фа срывается. Он сухо сглатывает. Бо Икао мелко дрожит в его руках. Бо Икао, игравший на флейте так, что птицы слетались послушать, а на гуцине ещё лучше. Который владел луком так, что восемь лет назад Цзи Фа пришлось подпортить ему стрелы, чтобы выиграть соревнование по стрельбе — и добиться права поехать в Чжаогэ. Бо Икао, который на рассвете выходил вместе с крестьянами в поле, чтобы собрать первый урожай... Для всего этого нужны две руки. Цзи Фа не смотрит на пустой правый рукав брата. Отказывается смотреть. Но думает — впервые ясно и окончательно, — что хочет смерти Инь Шао. — Ты будешь царевичем Сици, образцом сыновней почтительности для тысячи поколений, самой яркой звездой в небе, — убеждённо говорит Цзи Фа, и Бо Икао обессиленно роняет лоб ему на плечо.