Любимая! Меня вы не любили...

POV Владимир Негромкий звук удаляющихся шагов за тяжелой деревянной дверью вырвал меня из легкой дремы, я открыл глаза и невольно уперся взглядом все в ту же кирпичную стену камеры в уездной тюрьме, где находился уже несколько дней. Из небольшого зарешеченного окошка у потолка лился блеклый свет пасмурного весеннего дня, на дворе стояло начало марта, выпавший за зиму снег при небольшой плюсовой температуре потихоньку таял, и на улице было еще мрачно и серо. Безжизненный, лишенный ярких живых красок серый цвет, цвет сгущающихся вечерних сумерек и оттенок темного предгрозового неба, окутанного тяжелыми свинцовыми тучами, именно с ним у меня прочно ассоциировалась эта тюремная камера и моя собственная жизнь в последние дни после Её ухода. Но здесь, по крайней мере, я находился в одиночестве и тишине, на каторге же в Сибири в общем бараке с узкими койками, продуваемом насквозь всеми ветрами, и такой привилегии, как тишина и уединение, у меня не будет, поэтому в какой-то степени я даже наслаждался оставшимися днями тишины до заседания суда. Расстрелять в Петропавловской крепости за убийство Андрея меня не расстреляют, а на каторгу за убийство аристократа сошлют по любому, и это будет вполне справедливо, хотя лично я предпочел бы расстрел, быструю смерть, чем медленно гнить заживо на каторге. Жаль только уездного судью не заинтересуют мои предпочтения… Сидя на узкой жесткой тюремной койке с ногами, согнутыми в коленях, в накинутом на плечи черном сюртуке, поскольку в камере было довольно прохладно, я откинул голову назад, касаясь затылком кирпичной стены, и прикрыл веки. Неожиданно пред моим внутренним взором всплыли стройные стихотворные строки, которым не суждено быть перенесенными на бумагу и услышанными кем-то. Я не был поэтом, и вдохновение посещало меня не так часто, но в сегодняшний хмурый серый день Муза вдруг решила зайти на огонек и скрасить мое одиночество… Я усталым таким ещё не был. В эту серую морозь и слизь Мне приснилось бескрайнее небо И моя непутёвая жизнь. Много женщин меня любило, Только сам я любил одну, Не от этого ль тёмная сила Приучила меня к вину. Бесконечные пьяные ночи И в разгуле тоска не впервь! Не с того ли глаза мне точит, Словно синие листья червь? Не больна мне ничья измена, И не радует легкость побед, Тех волос золотое сено Превращается в серый цвет. Превращается в пепел и воды, Когда цедит осенняя муть. Мне не жаль вас, прошедшие годы, Ничего не хочу вернуть. Я устал себя мучить бесцельно, И с улыбкою странной лица Полюбил я носить в лёгком теле Тихий свет и покой мертвеца… И теперь даже стало не тяжко Ковылять из притона в притон, Как в смирительную рубашку, Мы природу берем в бетон. И во мне, вот по тем же законам, Умиряется бешеный пыл. Но и все ж отношусь я с поклоном К тем полям, что когда-то любил. В те края, где я рос под кленом, Где резвился на желтой траве, Шлю привет воробьям и воронам, И рыдающей в ночь сове. Я кричу им в весенние дали: «Птицы милые, в синюю дрожь Передайте, что я отскандалил, Пусть хоть ветер теперь начинает Под микитки дубасить рожь».* Моральная усталость, усталость ото всего, даже от самой моей несчастливой жизни, накрывала меня подобно мутным серым осенним водам, приносящим с собой лишь пепел воспоминаний… Стихи получились явно не для чтения их прекрасным дамам в дорогих нарядах и сверкающих украшениях в светской гостиной с удобными диванчиками и роялем в ее центре, где в теплом свете горящих в бронзовых канделябрах свечей переливается хрусталь, а их золотистые огоньки отражаются в больших зеркалах. Но и я сам в данный момент находился не в светлой светской гостиной, а в мрачной тюремной камере, да, и настроение мое было крайне далеко от светского, потому и стихи вышли такими, какими уж сложились. Сейчас я бы с превеликим удовольствием испил даже не вина, а ароматного коньяка с кислым лимончиком в качестве закуски, хотелось выпить моего любимого крепкого терпкого алкоголя с приятной благородной горчинкой, расслабиться и хоть на время забыться, отрешиться ото всего… Только заключенным подобных разносолов естественно не полагалось, потому приходилось довольствоваться слабо заваренным черным чаем, заварки и той жалели. До моего слуха донесся звук поворачиваемого в замке ключа, судя по времени, наверное, принесли обед, и я без особого желания открыл глаза, в тюрьме дурно кормят, дважды в день приносят лишь пресную безвкусную кашу практически без масла и вышеупомянутый мною чай, уже успевший почти полностью остыть. Однако в этот раз я ошибся, и к моему удивлению в камеру вошел Михаил в сером плаще, держа в руках фуражку и светлые кожаные перчатки, признаюсь, не ожидал его здесь увидеть. - Я еще вчера пытался пробиться к тебе, меня исправник не пускал, - заговорил Миша, когда дверь с шумом закрылась, прошел по тюремной камере и сел на узкую койку рядом со мной. - Да, не кисни ты, вытащу я тебя… - Мне не нужна помощь… - на одной ноте безразлично выдохнул я, обхватывая пальцами правой руки запястье левой, лежащих на согнутых коленях. Во-первых, я прекрасно понимал, что все усилия Репнина окажутся напрасными, ибо позиция исправника и Долгоруких мне была отлично известна, а во-вторых, я просто не желал обременять друга бесполезными хлопотами. Ну, а в-третьих, я действительно был виновен в смерти Андрея… - Владимир… - обратился ко мне князь, но я его перебил, в данный момент у меня не было ни моральных сил, ни желания с кем-либо общаться, даже с Мишей. - Я убил Андрея и получу по заслугам… Уходи, оставь меня… - также монотонно безучастно промолвил я, глядя перед собой, в душе я уже смирился с ожидающим меня наказанием за совершенное убийство, и оно будет вполне справедливым. Михаил встал с койки и подошел к двери, явно собираясь уходить, но вдруг передумал, вернулся обратно, бросил фуражку с лежащими в ней перчатками на небольшой деревянный стол с одинокой незажженной свечей на нем, следом снял плащ и кинул его на кровать неподалеку от меня. Репнин опустился на простой деревянный табурет около стола, расстегнул несколько верхних золотистых пуговиц темно-зеленого офицерского кителя с красным воротничком-стойкой и вновь заговорил: - Я отсюда никуда не уйду, пока мы с тобой не придумаем, как доказать твою невиновность… - Зачем?.. Пистолет был заряжен, раздался выстрел… - на пару мгновений обхватив голову руками, произнес я чуть раздраженно, после кладя руки обратно на согнутые колени. Через плотную пелену серого пепла равнодушия, окутавшую меня и заполнившую до краев, словно пустой сосуд, наружу прорвалось вспыхнувшее раздражение, ибо у меня не имелось ни малейшего желания всё это обсуждать, бесцельно переливать из пустого в порожнее. - Ты ведь сам сказал, это был несчастный случай. Не пытайся обманывать хотя бы меня. Расскажи всё, как было… - тоже повышая голос, изрек князь, желая узнать подробности произошедшего от меня, хотя, уверен, Долгорукие уже поведали ему о случившемся во всех красках. - Андрей разговаривал со мной на повышенных тонах из-за Лизы, из-за дуэли, из-за Наташи. Потом понял, как это глупо… – также слегка раздраженно пояснил я, поскольку весь этот разговор казался мне просто бессмысленным. - То есть ты хочешь сказать, что к моменту выстрела страсти улеглись, ты уже не злился… - более спокойным тоном сделал вывод из услышанного Миша, и его слова почему-то вызвали во мне новую вспышку раздражения, хотя, скорее всего, виной всему было мое не самое лучшее эмоциональное состояние. - Да, я вообще не злился… - сорвавшись на крик, после я на краткий миг прикрыл веки, провел по лицу ладонью, пытаясь взять себя в руки, открыл глаза и продолжил уже более-менее спокойно. - Мы договорились вместе поговорить с Петром Михайловичем, он зачем-то оставил на столе дуэльные пистолеты. Андрей решил их убрать, взял в руки один из них, раздался выстрел. Всё… - в конце фразы я вновь невольно почти сорвался на крик, плохой нынче из меня собеседник. - Ну, ты хоть сказал это исправнику? – задал, наверное, вполне очевидный вопрос Михаил, вот только не в этой ситуации. - Зачем?.. Что толку, Миша?.. – спуская ноги с койки на пол, вопросом на вопрос ответил я. - Нет свидетелей, нет доказательств, есть пистолет, который выстрелил. Мои слова после этого пустой звук и для исправника, и для Долгоруких… - Ты, не должен отчаиваться, Володя… - поднявшись с табурета, Репнин подошел к стене, и на его лицо через небольшое зарешеченное окно у потолка упали золотистые лучи выглянувшего из-за плотных облаков, затянувших низкое серое небо, солнца. - Андрей погиб из-за несчастного случая, это очевидно… - А я не отчаиваюсь, Миша… Что это меняет?.. – невесело промолвил я. После всего произошедшего в моей жизни, начиная со смерти матери в детстве, продолжая Кавказом во взрослом возрасте, дуэлью с Цесаревичем из-за Ольги Калиновской, ожиданием расстрела в Петропавловской крепости, разжалованием, смертью отца, временной потерей родового поместья, дуэлью с лучшим другом из-за Неё, Её уходом, и заканчивая смертью Андрея, я просто устал отчаиваться и начал воспринимать приходящие в мою реальность негативные события, как данность бытия. Наверное, у меня плохая карма… Любопытно, что бы сказала по этому поводу Сычиха… А ведь тётя предупреждала меня, дабы я не ходил к Долгоруким, поскольку «там кровь, там всё в крови», вот и не верь после этого, что она – ведьма… - Как?.. – несколько пораженно выдохнул князь, более не найдя подходящих слов. - Так… Андрея не вернуть, мне ничего не надо… - поднявшись с узкой койки, я поправил на плечах сюртук и подошел к окну, мне вдруг захотелось погреться под теплыми золотистыми лучами, падающими в камеру через окошко, ибо солнце выглянуло впервые за последние дни. Опершись спиной на стену, чувствуя на лице их ласковое тепло, я без особых эмоций закончил свою мысль. - И твоя помощь тоже… Заканчивай свои расспросы и уходи. Спасибо, что пришел, Миш, спасибо. Уходи, пожалуйста… - Да, перестань ты… - неопределенно отозвался Михаил, прошелся по тюремной камере и присел на койку. - Этим делу не поможешь… - Да, да… Я не верну Долгоруким сына, брата, я не верну нашего друга. Ты знаешь, такие странные вещи вспоминаются, когда теряешь близкого человека… - задумчиво произнес я, скрестив руки на груди и наслаждаясь мягким теплом весеннего солнца. Мне почему-то вспоминались именно моменты из совместно проведенного с Андреем детства, наши семьи в то время дружили, и я знал Андрея, сколько себя помню, он был мне, как брат, мы выросли вместе… - Володя, ты не виноват… - возразил Репнин, но его слова не находили согласия в моей душе, скорее они диссонировали с моими собственными мыслями и ощущениями. - Виноват… Виноват, Миша, виноват… Я мог бы не приходить к ним, чёрт меня дернул, поделом мне за всё… - взглянув в небольшое зарешеченное окно у потолка, где можно было увидеть кусочек посветлевшего неба с караваном объемных облаков, безрадостно выдохнул я, погода начинала немного разгуливаться. - Нет, это всё из-за Анны. Ты потерял ее, теперь считаешь, что твоя жизнь ничего не стоит… - сделал свой собственный вывод из моих слов князь. Причем здесь вообще Она?.. Я сознательно старался не думать о Ней, не вспоминать, даже про себя не произносить Её имени, поскольку воспоминания отчетливо горчили предательством и вызывали острую боль в разбитом сердце. Безответная любовь стреляет прямо в сердце, пробивая его насквозь, оставляя после себя незаживающую ноющую кровоточащую рану… - Я не хочу о Ней говорить, Миш… - взглянув на друга, кратко изрек я, это точно не та тема, которую я в данный момент страстно желал бы обсудить. В следующую секунду тяжелая деревянная дверь довольно просторной тюремной камеры, и на том спасибо, отворилась, и внутрь вошел исправник, плотный седеющий мужчина с усами лет пятидесяти в темно-зеленом мундире и фуражке, и заговорил формальным тоном: - Прошу прощения, господа… Барон Корф, по вашему настоянию я отправил депешу в ваш полк и изложил все причины, по которым вы не можете прибыть на службу… - На службу? – поднявшись с узкой койки, спросил Михаил, на что получил следующий ответ представителя закона. - Барон Корф получил предписание, убыть в действующие войска на Кавказ… - бесстрастно промолвил исправник, а я прикрыл веки, откидывая голову назад и затылком касаясь стены, но уже через краткий миг открыл глаза, слушая его официальную речь. - Но в виду последних обстоятельств это не представляется возможным… - закончив говорить, представитель уездной власти отдал честь и покинул камеру, а тюремный охранник закрыл за ним дверь на ключ. - Ты же говорил, что собирался отдохнуть, развеяться… - подал голос несколько удивленный услышанным только что Репнин, а я молча подошел к столу и сел на табурет, переплетая пальцы рук на его деревянной поверхности. - А вместо этого хотел отправиться на Кавказ воевать?.. Ты знаешь, а я даже рад, что тебя заточили в камере. По крайней мере, я буду знать, что ты останешься цел… - от такой пламенной речи Репнина я даже невольно по-доброму усмехнулся уголком губ и следом произнес. - Не ожидал от тебя такого участия… - Зачем надо было лгать? Зачем нужны были эти разговоры о поездках на воды? Почему ты не сказал мне правды? Я не понимаю… - задумчиво заговорил князь, а в следующее мгновение его осенило, и он всё понял. - Хотя постой… Боже, да ты хотел поехать вместо меня… Владимир, я жду объяснений. Скажи, это из-за тебя Император отменил мое назначение? Ты хотел занять мое место в этом опасном предприятии?.. – к концу фразы голос друга зазвучал более твердо, он хотел знать правду, услышать ее от меня. - Уже никто никуда не едет, Миш… Я буду торчать здесь, по крайней мере, до суда, а тебе скоро предстоит свадьба с Лизой. По крайней мере, хоть кто-то должен быть счастлив… - спокойно изрек я, искренне желая Михаилу с Лизаветой счастья, их любовь взаимна, а это значит, у них есть все шансы быть счастливыми в браке. - Владимир, Анна еще для тебя не потеряна. Если ты только из-за этого хотел расстаться с жизнью… - вновь завел речь о Ней Репнин, и я тут же его перебил. - Хватит… Я просил тебя не говорить о Ней… - Значит, я прав. Поверь, я понимаю твое отчаяние, но из-за этого не стоит искать смерти на войне или на эшафоте… - возразил мне князь, а я ощутил, как во мне снова просыпается раздражение, нет и еще раз нет, мы не будем обсуждать Её, я этого не желаю от слова «совсем». - Если бы я нуждался в нравоучениях, я бы позвал попа… - чуть раздраженно промолвил я, желая закрыть эту тему и более ее не открывать. - Да, ты сейчас не сможешь рассуждать здраво… - парировал мои слова Михаил, на что я лишь внутренне усмехнулся, боюсь, на каторге в Сибири не найдется доктора, который решит заняться моим душевным здоровьем, так как там до него никому не будет никакого дела. - Оставь меня, сделай одолжение… - раздраженно произнес я, поднимаясь из-за стола, степень моего раздражения усилилась, и в эти минуты я ощущал его куда более явно. - Опомнись, Владимир… - попытался достучаться до меня Репнин, но более у меня не было желания его слушать, я хотел сейчас лишь одного, остаться в одиночестве и тишине. - Разве тебе непонятно, что я хочу побыть один… Брось хлопотать за меня, женись на Лизе, живи с ней долго и счастливо… - подойдя к двери, я пару раз с силой ударил ладонью по деревянной поверхности, дабы тюремный охранник отворил ее и выпустил Михаила из камеры, поскольку наш разговор при моем самом хорошем человеческом отношении к нему становится чересчур однообразен. - Скажи, почему ты отвергаешь мою помощь? Это меня оскорбляет… Ты – мой друг, ты – мой лучший друг. Будь я проклят, если я тебя сейчас оставлю. Я не сдамся, я докажу, что ты не виновен… - убежденно промолвил князь, а я прислонился спиной к кирпичной стене камеры неподалеку от закрытой двери. Миша, и ты – мой друг, именно поэтому я вызвался поехать на Кавказ, где уже много лет идет кровопролитная война с непокорным племенем горцев, вместо тебя, чтобы ты жил, дабы вы с Лизаветой могли сыграть свадьбу и обрести свое счастье. Мне же после Её ухода уже нечего терять, так хоть России будет от меня какая-то польза… Но сейчас неужели ты не понимаешь очевидного?.. - Долгорукие не обрадуются, если ты будешь защищать убийцу их сына, это помешает вашему союзу с Лизой… Тебе это не понятно?.. – все еще раздраженно изрек я, скрещивая руки на груди и поясняя, как по мне, совершенно очевидные вещи. - Мы с Лизаветой Петровной уже повздорили. Она считает, что это ты убил Андрея, и отказывается выйти за меня замуж, пока я не признаю этого. Но будь я проклят, если я это признаю, слышишь. Я не признаю этого никогда… - запальчивая речь Репнина лишний раз показала, что с другом мне действительно повезло, только мне не нужны от него такие колоссальные жертвы в виде своего личного счастья, да, я их и не стою ни разу. Лиза искренне любит тебя, цени это, Миша, ты даже не представляешь себе, как это много… В княжне сейчас говорит душевная боль из-за потери брата, и я абсолютно не виню Лизавету, ведь, по сути, она права, это я виноват в смерти Андрея… - Не сходи с ума, ты не можешь ради меня отказаться от любимой женщины. Я приношу всем несчастья… Неужели ты этого не понял?.. Уходи, Миш… - уже спокойно произнес я, грустно улыбнувшись уголком губ, раздражение во мне угасло, утонуло в сером пепле безразличия ко всему происходящему. - Чёрта с два… Я не только докажу, что ты не виновен, но и заставлю Лизу в это поверить… - убежденно промолвил Михаил, только вот я совершенно не разделял его воинственных идей. Не нужно пороть горячку, не надо никому ничего доказывать, Миш, просто отпусти эту ситуацию. Как суждено, так оно и будет, от своей судьбы никто не уйдет, ни ты, ни я. - Опомнись, что ты докажешь?.. Что пистолет не стрелял, а Андрей не умер?.. – с невольной печальной иронией касательно нашего тупикового разговора изрек я. По какому кругу мы обсуждаем одно и то же, по второму или уже по третьему пошли?.. - Клянусь, я вытащу тебя отсюда, и я заставлю тебя вернуть Анну… - также убежденно высказался князь, однако меня его последние слова заставили внутренне безрадостно усмехнуться. Может, ты еще заставишь Её полюбить меня?.. Право, это даже смешно… - Зачем мне женщина… Зачем мне женщина, которая так легко меня оставила?.. – подойдя к моему визави, четко и ясно произнес я. Зачем мне женщина, которая из-за такой сущей ерунды, как ссора с князем Долгоруким, легко и просто ушла от меня?.. Пётр Михайлович теперь печется о восстановлении доброго имени своего семейства, когда сам же его и замарал интрижкой на стороне с крепостной любовницей, еще и втянув в свои любовные похождения моего отца, из-за чего княгиня и решилась на отравление. Князь, прикинувшись мертвым, на местном кладбище даже есть его могила с высоким мраморным надгробием, скрывался невесть где с этой умалишенной Марфой, какая чуть ранее похитила Лизу, удерживая ее силой, и стреляла в Сычиху, и о его «чудесном воскрешении» теперь весь уезд судачит. И этот «высоконравственный» человек, виновный в смерти моего отца, пришел мне толковать о чести, долге и справедливости, будучи сам начисто лишен всего вышеперечисленного. Я долго молчал, но всему есть предел, и моему терпению в том числе, всё, сказанное мной в тот вечер, было чистой правдой, и я не отказываюсь ни от одного своего слова. И из-за нашей ссоры с этим человеком Она разорвала помолвку, вернула кольцо, собрала свои вещи и уехала в Петербург с Цесаревичем, никогда не скрывавшим к Ней своей мужской симпатии, ибо Наследнику Престола просто незачем это делать. Разве эта женщина любила меня?.. Она всегда стремилась уйти от меня при малейшем недопонимании, ранее уехала с полученной вольной в Императорские театры, а теперь отправилась во Дворец с Его Высочеством… Я устал гнаться за призрачной химерой, ускользающей сквозь пальцы, хочет уйти, пусть уходит, я не стану насильно удерживать Её рядом с собой… Зачем мне женщина, которая просто играючи от меня ушла?.. - А ты хотя бы пробовал удержать ее?.. – возразил мне князь, и я невольно тихо выдохнув, «О, господи…», отошел обратно к стене у запертой двери. - Я уверен, ты был слишком горд, чтобы показать свою уязвимость. Ты просто стоял, смотрел ей вслед, верно?.. Ты даже не знаешь, какие чувства она при этом испытывала. Может, ей хотелось, чтобы ты побежал за ней, остановил. Да, она любит тебя до самозабвения… Верно говорят, «Сытый голодного не поймет», тебе легко говорить, Миш, Лиза не уходит, не бросает и не отрекается от тебя из-за малейшего пустяка, ты не проживал этих моментов, я же столько раз удерживал Её, останавливал, уговаривал остаться, сколько можно, всему есть предел, хватит, я не хочу всю жизнь прожить, догоняя, останавливая и уговаривая не уходить. Я желаю простых и банальных вещей, чтобы любимая женщина любила меня и в любой ситуации оставалась рядом со мной, только и всего, а не бежала скорее собирать свои вещи при любой ссоре. Я верил, я надеялся, что со временем Она тоже полюбит меня, но Она не полюбила, видимо, я слишком многого хотел… - Если она так легко ушла, Миша, то она не любит меня… Она боится любить… Она боится любить, ненавидеть, презирать, осуждать… Она боится всего… - проведя ладонью по лицу, опираясь спиной на прохладную кирпичную стену тюремной камеры, устало выдохнул я, этот пустой бесполезный разговор меня порядком утомил. Ты пришел сюда, Миш, потому что тебе не всё равно, а Ее здесь нет, и Она не появится здесь, ибо Ей, увы, всё равно… - Да, просто это ты – трус, ты слишком легко сдался. Неужели твоя любовь столь ничтожна, что за нее не стоит бороться?.. – взяв со стола фуражку с перчатками, убежденно произнес Репнин. - Любовь – это то, из-за чего хочется жить, а не умереть. Если ты действительно любишь Анну, перестань жалеть себя, искать смерти, ищи выход… - продолжил Михаил свою пламенную речь, а тюремный охранник Афанасьевич в это время распахнул дверь камеры, князь взял с койки плащ, подошел к двери и соответственно ко мне, остановился и воодушевленно добавил напоследок перед своим уходом. - Не стоит умирать из-за любви, надо ради нее жить… Дверь закрылась, ключ повернулся в замке, и я остался один в тишине, прикрывая тяжелые веки, чуть запрокидывая голову назад и касаясь затылком стены. Ты не понял меня, Миш, но я тебя и не виню, ибо каждый видит этот мир через призму своего собственного жизненного опыта… Ты думаешь, я не боролся за свою любовь?.. Ошибаешься, я боролся, как мог, как умел… Только Она не пожелала остаться со мной, а предпочла разорвать помолвку, вернуть кольцо и уехать в столицу, в свою новую жизнь, где нет места мне… Ты видишь выход из ситуации, когда заряженный пистолет выстрелил, Андрей умер, и нет свидетелей произошедшего?.. Уж, прости, но лично я не вижу никакого выхода, хоть убей, по-моему впереди лишь тупик… Ты всегда был оптимистом, Миша, а я скорее наоборот, говорят, «противоположности притягиваются», наверное, на этом мы и сошлись, и стали близкими друзьями. Я буду скучать по тебе в Сибири… Я строил мысленно мосты, Их измерения просты, Я строил их из пустоты, Чтобы идти туда, где Ты. Мостами землю перекрыв, Я так Тебя и не нашел, Открыл глаза, а там… обрыв, Мой путь закончен, я – пришел.** Через неопределенное время из памяти всплыли стихи одного поэта, поскольку они кратко и лаконично в точности описывали сложившуюся в моей жизни ситуацию, да, и всю мою жизнь в целом, «Я так Тебя и не нашел… Открыл глаза, а там… обрыв, мой путь закончен, я – пришел…». Вскоре принесли безвкусный обед, а ближе к вечеру такую же безвкусную кашу с остывшим бледным чаем, солнце плавно закатилось за далекий горизонт, серые густые сумерки окутали тюремную камеру, и лишь подрагивающий огонек одиноко горящей свечи на столе в простецком металлическом подсвечнике рассеивал своим теплым светом сгущающуюся тьму. Примерно через час свеча сгорит, растаяв восковыми слезами, и погаснет, и я останусь в кромешной темноте, освещаемой лишь слабым лунным светом из зарешеченного окошка у потолка, а новой свечи до завтра не принесут. Ночная тьма не пугала меня, даже в раннем детстве я почему-то совершенно не боялся темноты, быть может, у меня даже получится уснуть и проспать до следующего утра, а может, и нет, бессонница – дама весьма капризная и непостоянная. «Ты не умеешь прощать…», неожиданно вспыхнули в сознании Её обвиняющие, пропитанные осуждением, ядовитые слова, брошенные в тот самый роковой вечер… Анна, я всё-таки позволил себе мысленно назвать тебя по имени, и это принесло мне лишь новую вспышку мучительной душевной боли из-за твоего ухода. Да, я никогда не был и не стану святым и всепрощающим, я – живой грешный человек и нравлюсь себе таким, какой уж есть. И вообще, любимого человека нужно принимать таким, каков он есть… И с чего бы мне прощать княгиню Долгорукую, безжалостно отравившую моего отца?.. Я не стал настаивать на тюремном заключении и позволил Марье Алексеевне избежать наказания только из-за Лизы, но это вовсе не означает, что я простил и забыл то, что сделала ее мать. И с какой стати мне прощать Петра Михайловича, виновного в смерти моего отца?.. Из-за любовной интрижки князя Долгорукого с крепостной девкой на стороне, куда он вмешал и моего отца, княгиня решилась на убийство, и отец погиб. Я не простил, ничего не забыл и не собираюсь забывать… И это мое право, никто не может обязать меня их прощать… Пусть Господь Бог их прощает и отпускает им грехи… Отец, я всегда хотел, чтобы ты гордился мной, старался, дабы тебе никогда не было за меня стыдно… Как и полагается офицеру Царской армии, я бы предпочел погибнуть на Кавказе за Государя, за Россию, сражаясь с непокорным племенем горцев, но мне придется заживо гнить на каторге в Сибири. Видимо, такова моя судьба… Прости, что приходится разочаровывать тебя, папа… Сидя на узкой жесткой койке, опираясь спиной на кирпичную стену, я прикрыл веки, чуть запрокидывая голову назад и касаясь затылком стены, вокруг разливалась тишина, утопающая в ночной тьме, и я в какой-то степени даже наслаждался безмолвием и уединением. Скоро я лишусь и этой малости… Внезапно в моём окутанном легкой дымкой дрёмы сознании, подобно яркому праздничному фейерверку на черном ночном небе, вспыхнули строчки стихов о моей жизни в целом и горькой любви к Ней в частности… Вы помните, Вы всё, конечно, помните, Как я стоял, Приблизившись к стене, Взволнованно ходили вы по комнате И что-то резкое В лицо бросали мне. Вы говорили: Нам пора расстаться, Что вас измучила моя шальная жизнь, Что вам пора за дело приниматься, А мой удел – Катиться дальше, вниз. Любимая! Меня вы не любили. Не знали вы, что в сонмище людском Я был, как лошадь, загнанная в мыле, Пришпоренная смелым ездоком. Не знали вы, Что я в сплошном дыму, В развороченном бурей быте С того и мучаюсь, что не пойму – Куда несет нас рок событий. Лицом к лицу Лица не увидать. Большое видится на расстоянье. Когда кипит морская гладь – Корабль в плачевном состоянье. Земля – корабль! Но кто-то вдруг За новой жизнью, новой славой В прямую гущу бурь и вьюг Ее направил величаво. Ну, кто ж из нас на палубе большой Не падал, не блевал и не ругался? Их мало, с опытной душой, Кто крепким в качке оставался. Тогда и я Под дикий шум, Но зрело знающий работу, Спустился в корабельный трюм, Чтоб не смотреть людскую рвоту. Тот трюм был – Русским кабаком. И я склонился над стаканом, Чтоб, не страдая ни о ком, Себя сгубить В угаре пьяном. Любимая! Я мучил вас, У вас была тоска В глазах усталых: Что я пред вами напоказ Себя растрачивал в скандалах. Но вы не знали, Что я в сплошном дыму, В развороченном бурей быте С того и мучаюсь, Что не пойму, Куда несет нас рок событий… Живите так, Как вас ведет звезда, Под кущей обновленной сени. И не нужна вам наша маета, И сам я вам Ни капельки не нужен…*