○ ○ ○
Со Чанбину — двадцать семь лет. За спиной у него музыкальная школа, университет искусств, страдания и бесконечные боли. Он был одним из самых выдающихся пианистов Сеула. Все конкурсы, соревнования — всё! Абсолютно все мероприятия были только его. Только его. Всегда первые места. Медали, статуэтки, награждения, грамоты, сертификаты, дипломы. Он гипнотизировал людей своим творением, своей игрой. Мелодии лились не благодаря клавишам пианино, музыка вытекала из самих пальцев Чанбина. Его знал каждый. Люди, любившие утончённое искусство, — узнавали его на улицах. Человека такой красоты и огромного таланта было невозможно не заметить. Но в двадцать пять Судьба решила поиграть. Переломав Чанбину три пальца, Злодейка запустила механизм, который сломается в день рождение Со. Ровно тогда, когда двадцативосьмилетний Чанбин сядет вновь за п и а н и н о, р о я л ь. Всё произошло случайно. На одной из репетиций клавишный клап упал на нежные пальчики. Итог — девять переломов на трёх пальцах. Кости почти раздробило. Но всё обошлось, как думал Чанбин. Он ходил в гипсе. Отдыхал. Восстанавливался, а потом врач сказал, что пальцы не смогут функционировать, как раньше. Мышцы слабы. Связки к чёрту ушли. Это конец. Сколько бы Чанбин не пытался лечиться — ничего не выходило. Массаж, ванны, уколы, мази — огромные деньги. А толку от этого было ровным счётом никакого. Итогом всей его жизни стало отречение от музыки, которая была зависимостью. Рояль — наркотик Со Чанбина. Он больше не может играть. И никогда не сможет. Чанбин стал курить, даже начал употреблять, но благо его не затащило в эту яму. Он не мог смириться с мыслью о том, что больше никогда не сможет играть. Это же буквально его жизнь. Как быть когда то, чему ты посвятил себя, вдруг умирает? И так болезненно. Но время заставило принять неизбежность. В двадцать шесть Чанбин начал работать композитором. Он продолжил работать в театре, но уже в другом. Из того, где произошёл инцидент, он уволился. Стал преподавать в университете по субботам. Вроде продолжил жить, но ощущал, что давно мёртв. Он слышал музыку, он писал её. Но она была не его. Была ложной. Фальшивой, неправильной. Отвратительной. Сколько бы он не старался полюбить музыку других, Со так и не смог. Как может понравиться то, что нарушает гармонию чудесности этого мира? Пианисты вокруг звучали как похоронный марш и танец воскревших мертвецов. Они будто издевались над Чанбином. Словно все эти ошибки и невозможно правильные произведение были нацелены только на его слабую психику. Которая старательно покатилась вниз после переломов. Чанбину стала видеться музыка. Она была везде. А вместе с ней и отвратительная Тварь, которая не покидала Со. Была в тени, в зеркалах. Всегда рядом. Мерзкое отродье самого Люцифера, что появляется на зеркалах, была милее всех существ на этом Свете. Чанбин устал замечать гадость. Милая Сколопендра нашла новую жертву. И её жертва — Со, милашка, Чанбин! Чанбин покупал отраву, ловушки, но ничего не помогало. Она никуда не девалась. А после сессии с психологом ему рассказали, что сколопендра — его страх. Ведь если верить значениям данной твари — она означает неимоверный страх. И пошатанная психика Чанбина выбрала этот объект, чтобы показать его истинные реалии. Но таблетки не помогают. Психологу Со давно врёт, а Сколопендра всегда рядом. Всё вокруг него — тьма абсолютная. Сколько не строй лестницу к небу, к мечте — она рушится. Со снова падает. Снова ломает пальцы. Каждая ночь — кошмар, в котором тот день повторяется вновь. Даже сейчас… Чанбин открывает глаза. Внутри него покой и гармония. Вкусный запах сухого театра. Громкие голоса актёров, которые готовятся к выступлению. Режиссёр-постановщик Минхо решил запихнуть в несчастную пьесу произведение «Полёт Шмеля». Ни труппа, ни остальные сотрудники так и не поняли, для чего в спектакле данная композиция. Их театр славился живой музыкой, настоящим оркестром, а от оперы их отличало только отсутствие пения. В действии Чанбин должен будет сыграть композицию, а вокруг него в этот момент будут актёры играть угнетённые проблемы и быстроразвивающиеся события. Чанбин чувствует свободу, когда слышит «Начали!». Он вновь кладёт красивые пальцы без шрамов на клавиши рояля и начинает играть. Всё хорошо, Со полностью в порядке. Вот только клавиатурный клап снова летит вниз, снова ломает пальцы. Кровь течёт по белой тревожности, по аккуратным клавишам. Паника накатывает, когда он поднимает ладони, а пальцы остались там. На клавишах. Со смотрит на свои обрубки, где косточки торчат. Секунду ничего не понимает, не осознаёт. Неприятно щиплет, а в принципе, всё хорошо. Стеклянный взгляд устремляется на чёрный хвостик на белой крышке рояля. А матушка кровь затекает по самый локоток. Сердце вдруг начинает жрать себя, а Чанбин осознаёт, что только что произошло. Он снова смотрит на культяпки. И боль, дошедшая до несчастного, начинает кричать о своём присутствие. Чанбин ревёт, крик вырывает его милые гланды. Живот скручивает, словно кто-то решил из кишков его заплести косички! Он подрывается с места, желает прочь бежать, вот только спотыкается о собственные ноги и летит глазами на угол банкетника. И звонко раскололся череп. И умертвилась его жизнь. Чанбин практически соскакивает с постели в холодном поту, хватаясь за сердце, которое с ума давно сходит. Он в своей квартире. Вокруг него яркий солнечный свет и тот же сухой запах непроветриваемого помещения. Белые шкафчики слишком яркие для недавнего кошмарного пробуждения. Чанбин падает обратно на кровать и, поднимая пальцы к потолку, разглядывает их. Шрамы на фалангах остались. Это был не сон. — Как же я устал от этого… — шепчет Со в потолок, когда осознаёт, что всё действительно произошло ещё два года назад. Ему скоро двадцать восемь, и играть он больше никогда не может. Чанбин выдыхает, поднимаясь в свой выходной с мокрой постели. Ему нужно в театр. Его университетский друг — Хёнджин готовится к спектаклю. Он играет «Полёт Шмеля». Хёнджин начинает занимать место Чанбина, а Со сделать что-либо с этим не может. Он только видит его успех. Завидует ему и ненавидит себя. Чанбин игнорирует снег за окном, одеваясь в лёгкое медовое пальто в середине декабря выходит на улицу, направляясь в место, которое когда-то было его настоящим домом. — Чанбин, здравствуйте! — здоровается охранник на входе, — Как давно я вас не видел в нашем театре! Неужто соскучились по нам? — Здравствуйте, дорогой Сынмин. Конечно, соскучился. Куда я без вас. — Да… Без вашей игры и мои дни стали тоскливы. Приходите почаще! Один ваш визит вновь возвращает меня к тому трепету, который вызывала ваша музыка! — Постараюсь! Спасибо за ваши слова! Они мне очень приятны. Охранник махнул головой в честь уважения, а Чанбин, проходя в сердце самого театра, зашёл за кулисы к Хёнджину. Он не был здесь около полугода, в последний раз он тоже заходил сюда к другу. Сразу после полученной травмы Со уволился. Место это приносило неимоверное количество боли. А смотреть на тот самый рояль — настоящее испытание. Потому сюда только по делу. Только если что-то действительно важно. — Чанбин! — вскрикивает Хёнджин, когда видит своего друга, — Я так рад, что ты пришёл! Спасибо, что согласился послушать меня, ты ведь знаешь, какие тут наставники! — вдруг зашептал Хван, — От них ни помощи, ни критики не дождёшься! Когда ты был, ты всем помогал. А они — лентяи! Будто ничего и не знают вовсе! — Да, знаю, Хёнджин. Ты мне всё понятно в сообщении расписал. Давай не будем тянуть время, у меня сегодня выходной. Прошу, пройдём к роялю. Я тебя послушаю, а после отправлюсь домой. — Безусловно, друг мой! Идём! И, выходя из гримёрки, Со говорит: — Что за пьесу ставите? — Пьесу? — переспросил Хёнджин. — «Милая напоСледок и Р». — Странное название. Кто автор? — Ты, — голос Хёнджина стал страшен. Исковерканный отвратительным лепетом, вбрасывающий в неминуемый холод, он побуждал кожу покрыться мурашками от кошмара, которой предстал перед глазами. Чанбину представилась картина, что рот его друга покрыт множествами язв. На лице огромные жёлтые прыщи, полностью наполненные гноем. Стоит к ним прикоснуться, и они лопнут, забрызгав Со. Зубы чёрные, все в дырках, а вместо глаз —гнёзда опарышей. Руки стали дрожать, температура падать. Дыхание и вовсе затаить пришлось. Чанбин не мог поставить эту постановку. Он не работает в этом театре. Его появление в этом месте — редкость. — Что ты сказал? — остановился Чанбин, боясь увидеть Хвана. Он смотрит Хёнджину в спину и боится. Сердце начинает стучать в горле, во рту резко пересохло. Кажется, что ещё чуть-чуть и Чанбин сойдёт с ума. — Говорю, что, — он поворачивается к Чанбину, но на лице только лёгкая улыбка и чуть прищуренный взгляд, — Минхо ставил. Его постановка. Ты чего такой испуганный? — Нет, ничего, просто задумался. Не обращай внимания, пошли. — Хорошо, — Хёнджин пожимает плечами, идёт дальше. А Чанбина терзает только один вопрос: кто такой Минхо и откуда Чанбин знает его? — Хёнджин, а пианино то же? — Это рояль. Вечно же ты их путаешь! — Плевать! Тот же? — Да. Его никто не стал убирать. Только клавишный клап заменили после твоего случая. — Зачем… Зачем этот Минхо в обычную постановку запихнул композицию из оперы? — Это та же постановка, которую когда-то должен был ты играть. — Как та же… — Минхо слишком одержим её концепцией. Потому и заставил меня учить эту композицию. Труппа желала отказаться, но вопрос стоял так: либо мы играем этот спектакль, либо нас ждёт увольнение. И, как ты понимаешь, никто не захотел увольняться.○ ○ ○
Чанбин около десяти минут слушает игру Хёнджина. Он сел на стул недалеко от того самого рояля и стал слушать. Стоило только взглянуть на инструмент, как тут же необъяснимый холод окутал всё тело. Волосы на руках встали дыбом. Зубы заболели. Страх подпёр сердце своими зяблыми руками. На шее затянув ржавую гарроту. Глаза почему-то начали быстро пересыхать. Будто это помещение без окон стало неимоверно сухим. Его словно ни разу не проветривали. И даже шторы потеряли свой цвет. Когда-то они были ало-красные. Цвета венозной крови, а сейчас постаревшие — бледные. Но Чанбин терпит и сухость, и тяжесть давления его инструмента. Со не может пошевелиться. Он застыл в ожидании ужаса. Он слушает Хёнджина, но взгляд его устремлён только на тот самый клап, который упал вовсе не по своей воле. Чанбин провёл ни один час, ни один месяц за этим инструментом. Он знает абсолютно каждую трещинку и неровность на его рояле. Крышку никто не заменил. Она та же. Просто отмытая и, по всей видимости, с подкрученными шарнирами. В тот раз, когда Чанбин в последний раз исполнял «Полёт Шмеля», Со заметил, как нечто, что-то большое с мерзкими лапками выползает из ниоткуда. Он испугался. Но остановиться не мог. Продолжая играть, игнорировал тварь, что мило улеглась у него на кистях. И, завершив гармонию, желал прибить клапом нечисть с другого мира, но переломал собственные пальцы, навсегда закрыв себе вход в Мир Искусства. Чанбин хочет, искренне желает восхититься другом, потому что игра его действительно хороша, не считая мелких ошибок. Но в то же время он его ненавидит. Презирает всей своей гниющей душой. Это Чанбин должен быть на месте Хёнджина! Но никак не наоборот! Именно Со должен касаться белых клавиш его инструмента. Он должен указывать нотам настоящую дорогу домой. Истинный путь. Очаровывать всех своей игрой! Хёнджин с этим не справится! Только Чанбин... смог бы… Но, увы, не может. — Ну, как тебе? — закончив, спросил его Хёнджин. — Х-хорошо, — приходя в себя, отвечал Чанбин. Когда вновь на инструменте он заметил ползущую тварь. — Тебе не кажется, что в… — Нет! — вскричал Со, — Не кажется! Ты справился. Ты молодец. Хорошая игра. Хёнджин, ты отлично поработал. Мне нужно домой. Извини. И, подрываясь с места, хватая свою сумку, Чанбин слышит: — Куда ты собрался, дружок? Чанбин заледенел от страха. Руки прекратили дрожать, а сердце биться. Он буквально застыл, когда нечто произнесло слова голосом Хёнджина. Со поворачивается к другу, смотрит в глаза Хёнджина, а в них — чернота. Пустота и ползущие лапки. В них отражалось само зло. Это был не Хёнджин. Это была она. Сколопендра. Улыбка на лице Хвана стала искажаться, будто отзеркаливаться. И вид, открывшийся на его чудесные омерзительно-жёлтые зубы, завораживал. Там тоже была она. Хёнджин продолжал сидеть за роялем и улыбаться чёрной пустотой. Настоящей бездной. Чанбин хотел встать, побежать, вот только тело было не в его распоряжении. Рот Хёнджина стал медленно открываться. Оттуда показались милые усики, лапки и не менее прекрасная мордочка. Сколопендра выползла изо рта и спряталась в волосах Хвана. — Она сказала, что ты должен довести дело до конца. Должен исполнить то, о чём ты так искренне желал и взывал. Ты должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен, должен. — Прекрати! Заткнись! Не разговаривай со мной! Верни Хёнджина! — Сделай то, что должен. — Нет! Никогда! Я больше никогда я не совершу этого! Верни Хёнджина! — Ты не оставил ей выбора. Хван стал настолько громко смеяться, что пришлось заткнуть уши руками. Ещё немного и барабанные перепонки Чанбина лопнут. Он теряется в звуках. Словно и вправду начинает оглухать. Хёнджин, подорвавшись с места, подбежал к Со и ударил настолько сильно, что Чанбин свалился со стула, больно ударяясь головой об пол. Он смотрит помутневшим взглядом остаточного сознания, а перед его взором красуется ползущая к нему Сколопендра. Он пытается встать, только не выходит. Удар, пришедший точно по виску, забрал всю силу. Чанбин пытается отвернуться, но так лишь открывает место, куда наметилась Сколопендра. Светлое ушко так и зовёт согрешить, окунуться в порок. И маленькие сорок ножек прекрасно помещаются в этом узеньком проходе. Чанбин начинает кричать от боли, от страха и отвращения. К нему в ухо заползла Сколопендра. Он чувствует её на стенке своего горла. В голове. Она пробралась в мозг! В теле дрожь. Она давно в аорте! Нет! Она точно в желудке, ползёт между кишков! Со дёргается, когда чувствует, как эта мерзость ползёт по его венам на руках. Он задыхается от слёз и боли. Желает криком подозвать кого-нибудь из персонала, вот только голоса нет. Чанбин на трясущихся ногах поднимается, встаёт на колени, а перед ним сидит Хёнджин. Друг также улыбается, его глаза всё также черны. В них отражалась глубина проклятия Чанбина. Хван, положив руки на свои колени, улыбался жутко, не моргая и не отводя взгляда от Со. Чанбин дёргается, он чувствует Сколопендру внутри. Но разорвать зрительный контакт с Хёнджином не может. Будто перед ним и есть та самая Сколопендра, а то, что заползло в ухо, что сейчас красиво блуждает внутри его тела — всего лишь маленькая часть несчастной проекции, которая только может быть. Да, перед Чанбином настоящая Сколопендра. Теперь он понимает точно. Она завладела разумом Хёнджина, стала паразитом, подчинив его тело себе. Эта красавица так просто не отстанет от Чанбина. Хёнджин продолжает смотреть в глаза Со. Тихо смеётся, улыбаясь, а после показательно вертит в руках ручку. Чанбин не понимает, к чему это? Для чего Сколопендре ручка? Он должен встать, уйти, убежать, спрятаться, только вот тело его парализовал опасный недуг. Чанбин устал. Он не может сделать что-либо, чтобы избежать продолжения шоу. Его насильно заставляют. Хёнджин вздыхает обречённо, привлекая внимание Чанбина. — У него были такие красивые глазки! — Говорит Хёнджин о себе в третьем лице, а Со понимает, что это слова Сколопендры, — Ну ничего! Пустота глазниц прекраснее белёсых яблочков! И с этими словами Хёнджин вонзает в правый глаз ручку. Ему смешно, он заливается хохотом! А у Чанбина кровь в жилах стынет. Он вмиг забывает про то, что внутри него тварь. Он заворожён кровью, вытекающей из бывшего глаза. Нижняя челюсть начинает дрожать от страха, а сердце и вовсе скоро разорвётся. Только Хван не останавливается, он вновь вонзает ручку, но уже во второй глаз. Чанбину плохо. Его тянет блевать. А друг в конвульсиях бьётся, в припадке смеха и боли. Хёнджин упал на пол и стал трястись. Чанбин молчит, дрожит и, кажется, начинает терять сознание. Секунда, две, три… Глаза закрываются, тело расслабляется. Со летит в неизвестность, напоследок ударяясь головой.○ ○ ○
Мягкий жёлтый театральный свет одаривает приятным свечением. Чанбин открывает глаза. Щурится, когда не может понять, где он. На потолке сценическое оборудование. Шторы снова те же — красные. Они не потеряли свой вид, они точно такие же. Пыли нет, а труппа вокруг продолжает репетировать. — Хёнджин! Ты чего разлёгся! Сейчас режиссёр придёт, нам всем всыпет по полное число! — говорит подходящий к нему Джисон. У Чанбина в голове диссонанс. Хёнджин? Но он же Чанбин! Джисон ошибся! Перепутал. Зачем он по-больному ходит? Чанбин и так ненавидит и себя, и Хёнджина. Ещё и Джисон этот! Погодите… Откуда Чанбин знает Джисона? Когда он увольнялся, этого парня не было в их коллективе. Кто такой Хан Джисон? — Чт… Что? — спрашивает Хёнджин. Страх резко вырос, когда Со услышал собственный голос не принадлежавший ему. Это был голос Хёнджина, а не его. — Ты не услышал? Я говорю: поднимайся, репетировать надо. Труппа отдохнула. Если режиссёр придёт и увидит, что мы не репетируем, нам всем не поздоровится. — Почему ты назвал меня Хёнджином? — Очень смешно, Хван, — смеялся Джисон. — Тебе пора прекращать спать во время репетиций. Чанбин не понимает, что происходит, почему его зовут Хёнджином. Он поднимается с пола, оглядывается сцену, осознаёт, что это тот самый день, когда он переломал себе пальцы. Хватая телефон, дрожащими руками, смотрит на дату — 2019.08.11. Чанбин продолжал глядеть на цифры, точно помня, что утром было 2021.12.12. Он убирает телефон в карман, убегая прочь со сцены. Бежит в уборную к зеркалам. Не может такого быть. Как Хёнджин смог оказаться в прошлом? Ровно два года назад, в свой же день рождение? Забегая в уборную, она оказывается пустой. Хван аккуратно подходит к зеркалу. Не смотрит в него, боится. Взгляд блуждает везде, но только не в зеркале. Шипение с другой стороны начинает становиться чуть громче. И Минхо, не в силах удержаться, поднимает свой взгляд. А там на Чанбина с другой стороны глядит нечто. Это Хёнджин с выколотыми глазами. — Долго же ты, — начинает медленно говорить мерзкий Хван. — Я тебя уже заждался! — Кто ты… Почему все называют меня Хёнджином? Почему я вижу в отражении тебя? — Ну как тебе сказать, Минхо! Милый мой друг, сердца моего страдания товарищ! А всегда ли ты — это ты? — Я не понимаю, о чём ты… — Хёнджин смотрит в отражение, а рожа, которую скорчил Чанбин, настолько отвратительная, что тошнота подходит к горлу. — Ах! Ты не понимаешь! Какая досада! Ты не знаешь, кто ты! Как быть! — Прекрати из себя актёра строить! Ты Сколопендра? — А ты быстро соображаешь, — заулыбалась жёлтыми зубами Тварь. — Почему я — Хёнджин? — А почему ты — Минхо? — Что? М-Минхо? Да что за бред! Что ты хочешь от меня! — Я хочу, чтобы ты сыграл Полёт Шмеля. — Я не могу! — кричит Персонаж, — Мои пальцы! — Что с ними? — спрашивает Чудовище. Хёнджин в ненависти смотрит на свои руки, на свои пальцы, а там… Нет шрамов. Нет абсолютно ничего. Белоснежная кожа и аккуратно подстриженные ноготки. Сердце пропускает мысли. Чанбин не понимает. Только чувствует аппетитный запах ликования и совершенной свободы. — Где шрамы? — А ты уверен, что они были? — Два года назад, в свой день рождение, я уронил себе на пальцы клавишный клап рояля. Я помню это точно. Ты решила поиграть со мной! — Я показала тебе будущее во сне, глупый ты. Ничего не было. Всё было простым, но таким реалистичным сном! — отражение в зеркале сменилось. Перед Минхо предстала девушка в чёрном шёлковое платье на тонких бретельках. Её оголённые белые плечи отражали холодный свет лампочки. Глаза чернее самой ночи, опаснее кладбищенских воронов. Такие же чёрные волосы, достающие тех самых плеч, кудрявые, запутавшиеся. Девушка, подняв свою руку, коснулась чуть розовых губ. Ногти её были острей топора. Чанбин почувствовал неимоверную опасность, но в то же время безумное восхищение. — Ты и есть Сколопендра? — Да, милый. Я и есть Сколопендра. Приятно познакомиться, — Смеётся Тварь. — Я не понимаю… — говорил Персонаж, когда за спиной её увидел себя, Минхо и Хёнджина. — Всё ты понимаешь, Бинни. Ты — и есть все те, кого ты видишь сейчас. Ты — Хёнджин. Ты — Чанбин. Ты — Минхо. Ты — Я. Понимаешь, как бы ты не старался защитить свою психику, я давно в тебе. Я — твоя одержимость. Я — твоя музыка. Без меня ты бы не стал тем, кем ты являешься сейчас. В голове что-то щёлкает. Превращается в медовое вино. Опьяняя рассудок. — Да, точно… — взгляд Чанбина застыл на её чёрных глазах. Они гипнотезировали. Мысли провались в преисподнюю. Ими овладела сама Великая Хтонь. Это больше не Хёнджин. — Моя умница, — шептала Сколопендра, приложив свои длинные пальцы к стеклу с другой стороны зеркала. — А теперь сделай то, что должен. Помнишь, что мы обсуждали? — Помню. — Тогда ступай, голубчик. Покажи этому Миру настоящее искусство! Резкая боль, дошедшая до сознания, скрутила в голове побеги сумасшествия. Хёнджин сел на корточки, взявшись за виски. Зачем он приходил в туалет? Сейчас же постановка будет. Надо репетировать! Какой же он безответственный артист! Хван умывается прохладной водой, не замечая тень уродства за своей спиной. А Милая Сколопендра улыбается белыми зубками и, превращаясь снова в Тварь Господа, заползает по штанине Чанбина, прячась в его волосах. — Труппа! Я надеюсь, все отдохнули? Приступим к репетиции! Это последний прогон. Вечером спектакль, соберитесь все! — мотивировал Персонаж. Артисты начали свистеть и хлопать, не зная того, что ожидает их во время премьеры.○ ○ ○
— И в завершении спектакля, Дорогие Зрители, хотим показать вам совершенно новый, абсолютно уникальный номер под руководством Со Чанбина! «Танец мёртвых опарышей»! Легендарный пианист и его труппа! Поприветствуем же громкими аплодисментами! Минхо заворожён. Он наконец-то сможет исполнить свою мечту. Наконец-то сможет показать этому Миру свою настоящую любовь! Не было никаких двух лет. Были только наркотики и психотропные препараты. Минхо, Хёнджин — это Со Чанбин. Пианист сошедший с ума. Персонаж — это альтер эго всех трёх личностей. А Сколопендра... Сколопендра реальна. Чанбин начал сходить с ума ещё в музыкальной школе. Постоянное давление со стороны преподавателей. Удары железной линейкой по предплечьям за любую ошибку, маленькую оплошность. Крики, ругань, скандалы. А потом его растлил его преподаватель. Психика просто не могла выносить всё это. Он придумал себе подругу, которая всегда будет рядом — его Милая Сколопендра. Он придумал парня, который бы ценил его, восхищался им — Хван Хёнджин. Он придумал режиссёра, который бы с точностью смог ставить те постановки, которые будут интересны Чанбину — И Минхо. Чанбин стал многогранной личностью с собственным Миром внутри. И пора прекратить играть в шута. И завершить начатое искусство! Труппа наготове. Все на своих местах. Чанбин, одетый в белый смокинг, выходит из-за кулис под неимоверно громкие овации. Публика ликует. Спектакль прошёл идеально! Осталась последняя, заключительная часть. Да наступит конец всей жизни! Чанбин садится за пианино, но Хёнджин бесконечно твердит, что это рояль. Минхо стоит в сторонке, наблюдая за ними. И только Милая Сколопендра, расположившись рядом на банкетнике, предлагает сыграть в четыре руки. На Чанбина светят прожектора, он тихо шепчет, что справится сам, помощь ему не нужна. Он считает до трёх. Раз — загорелся левый глаз. Два — сломана одна душа. Три — пальцы свои отруби! Быстрая, резкая, опасная мелодия мёртвого танца растекается по залу сладостью чужого сумасшествия. Пальцы Чанбина — проклятие. Звонкие клавиши бьются, ломаются под тяжестью его игры. Рояль не настроен. Звуки выходят ужасные. Отвратительные. Персонаж пытается справиться с неудачей его произведения. На лбу появляются капельки пота. Костяшки готовы вырваться, пуститься в самостоятельный пляс. Актёры танцуют, публика прикрывает рот рукой. Персонаж видит. Он видит абсолютно всё. Все начинают сходить с ума от его игры! Вот мужчина в зале подскочил с места и вонзил себе в грудь нож. На втором ряду, на четвёртом месте девушка стала биться головой о другую девушку. На восьмом ряду, на шестом месте мужчина откусил ухо своей даме. Публика ликует! Они кричат и восхищаются! Актёры не могут остановиться танцевать. К ним в пляс отправилась прекрасная Милая Сколопендра. Красота нот льётся кровью сквозь пальцы Со Чанбина. Как же замечательно, что всё это был просто сон, что теперь всё будет ещё лучше! Люди одержимы его музыкой. Одержимы им! Это правильно! Так нужно! Персонаж завершает мелодию своей истинной гибели. На секунду он отрывает взгляд от клавиш — половина зала мертва! Какой конец! Какой итог! До чего же больно искусство Чанбина. Как же оно смогло заразить всех своей любовью. Чанбин выдыхает, твёрдо нажимая на последнюю клавишу. Это конец его мелодии и жизни. Актёры встают на поклон — овации глушат сердечные ритмы. Чанбин смотрит на зал — все живы. Только Сколопендра спрятавшись среди труппы, указывает на крышку белого рояля. Чанбин всё понимает и осознаёт. Она его зовёт. Он оставляет руку на клавишах, нажимая на одну, чтобы привлечь к себе внимания. Публика резко замолкает. Все смотрят только на Чанбина. Он начинает громко смеяться, настолько, что зал ошарашен. Его звонкий голос отражается от стен, вызывает испуг. Чанбин, оглядев всех, со всей силы захлопывает клап рояля. Его пальцы хрустят, кости ломаются. Он поднимает белую гельотину, смотрит на пальцы — там красные подтёки и синеющая кожа! Какое счастье! В груди взрываются эмоции. Ему нужно ещё! Нужно больше! Намного больше! Чанбин снова роняет крышку на пальцы. Публика кричит, актёры боятся подходить, а свет направлен только на белый рояль и его кровавый грех. Чанбин открывает и закрывает клап с невозможной скоростью. Быстро, беспринципно. Мизинец и средний пальцы одиноко лежат на клавишах. Он отрубил их. Какой восторг! Чанбин приступает ко второй руке, начиная играть в прятки с Милой Сколопендрой. Она бегает по клавишам, Чанбин пытается её убить. Убить своё творение. Он должен уничтожить свет. Сожрать свой истинный талант, иначе он умрёт. Кровь капает на чёрные лаковые туфли. Всё буквально залито этой глупостью, всё залито истинным искусством. Вот, каким должно быть подлинное Искусство! Всё остальное — ложь и враки. Каждый пианист обязан сломать и отрубить свои пальцы клавиатурным клапом рояля! Это его святая миссия — обязанность. Чанбин — настоящий, он делает всё правильно. Он завершает карьеру смертью. Он гордится собой. Поднимая свои ладошки, он смотрит на пальцы. На оставшиеся культяпки. Рассудка — ни толики. Шесть пальцев остались доигрывать композицию на клавишах. Смокинг залит красной бесконечностью, рояль в крови. Зал и актёры в ужасе. А Чанбин, ощущает себя Богом, буквально Святым. Ему весело. До чего же искусство восхитительно! У Чанбина внутри трепет волнения, ликование и голоса его друзей в голове. Они кричат, они зовут. Со не может им отказать. Кто он такой, чтобы отказать своим танцующим демонам! Никто. Он не имеет право. Чанбин, ещё раз ударяя клапом по левой руке, открывает вид на залитые кровью красные клавиши. Сейчас кладбищенские духи восхищаются им. Со обходит рояль, подходит к крышке, оглядывая публику. Она заворожена! Все ждут продолжения его сольного выступления! Чанбин ставит голову под крышку рояля. И начинается отсчёт: «Раз — кровью залит левый глаз. Два — отрубил все пальцы я. Три — казнь героя — посмотри!» Со всей силы ударяет по штицу. От такой мощи он хрустит, ломается пополам. Несчастный деревянный брусок не в силе выдержать обезумевший удар. Крышка летит на голову Чанбина. Он улыбается. Машет публике культяпкой, а после его обезглавленное тело падает на пол. Голова звонко прыгает по струнам в закрытом рояле. А Сколопендра, поправляя волосы, становится вновь Божьей Тварью и уползает прочь со сцены. Кровь растекается мелодией мотива и красотой противоречий. Со Чанбин сыграл лучшую композицию. Сполна проклял себя! Публика разбегается в стороны. Люди сносят двери с петель. Актёры в ужасе убегают прочь. А Жизнь сумасшедшего Со Чанбина подошла к Великому и Прекрасному концу! Чанбина признают невменяемым, похоронят, а театр закроют. Это и вправду был последний спектакль. Он отыграл сполна! Он показал публике настоящее Искусство. Со Чанбин такой один. Ему никто не сможет подражать. Проклятие неистовой нежности поработила разум больного Чанбина. Милая, прекрасная Сколопендра пронзила своим мягким безумием. И положила конец ещё одному уроду в этом больном мире.