о шрамах твоих

      У Авантюрина тело покрыто шрамами. Веритас поначалу пытался их считать: десять под левой лопаткой, пять в районе пупка, три на загривке; а потом понял — бессмысленно и просто закрыл на них глаза. А они — тонкие несуразные линии — отпечатались у него на веках, въелись в роговицу, растворились у зрачка.       У Авантюрина тело покрыто шрамами. Поначалу — опять же, — он стыдился их как прокаженный клейма: улыбался гадко и тянул рубашку до самых ягодиц, шутя что-то несуразное про новые правила: нагота к лицу лишь учёным. А потом прятал только лицо с тихим едва слышным: «не смотри на меня, пожалуйста, не смотри на меня».       У Авантюрина тело покрыто шрамами. Это факт. Это истина. Это отпечатки прошлого — синяки на бёдрах, отпечатки ногтей на спине, укусы на шее. Прошлое пахнет приторными духами и дешёвым алкоголем; прошлое помнится быстрым сексом без обязательств в ближайшем отеле, если, конечно, повезёт; прошлое режет — наживую тупым ножом, раздирая остатки плоти. Веритас это прошлое не видел, не слышал о нём даже; но он его чувствует в каждом вздроге, не аккуратном вздохе и тихих всхлипах, когда он, Веритас, спит.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, и сначала ему хотелось кричать. От боли. От своего положения. От слащавого «детка» на ухо противным голосом. От себя самого. А потом хотелось просто исчезнуть, раствориться в тени, забыться всем окружающим, остаться прощальным поцелуем на висках.       У Авантюрина тело покрыто шрамами. Они уродливы и отвратительны, как и он сам. Они отрава, яд, самое настоящее проклятье. Но Веритас, почему-то, их любит. Но Веритас, почему-то, целует каждый. Но Веритас, почему-то, от них не отворачивается. Но Веритас, почему-то, просит его, Авантюрина, смотреть на него и только на него.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, и лишь одно удивительно — как он не перестал бояться касаний. Лёгких. Нежных. Кожа о кожу. Веритас думает, что не смог бы так — не выдержал. Веритас думает, что Авантюрин сильный, что он смог то, что сломило бы многих. Веритас думает, что шрамы — не трещины; шрамы можно залечить.       Веритас думает, но вслух ничего не говорит.       Веритас целует его каждый раз как в первый — почти отчаянно; так словно это может спасти ему жизнь. Не спасёт, думает Авантюрин, только сгубит.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, у Веритаса от шрамов как раз есть мазь.       — Ты прекрасен, — шепчет он тихо, на выдохе, когда медленно входит в него. — Я люблю тебя.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, и ему очень хочется уткнуться Веритасу в шею и разрыдаться. От этой нежности. От этой щемящей любви. Впервые не хочется просто секса — хочется чувств, понимания, принятия, верности.       И Веритас, будто чувствует, будто знает, даёт ему это.       Даёт ему всего себя. В каждом поцелуе. В каждом толчке. В каждом трении между кожей.       И Авантюрин ему верит. Телу его верит. Шепоту его верит. Сердцу, звучащему так искренне в унисон с его собственным, верит.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, но разве шрамы не украшают мужчин?       У Авантюрина тело покрыто шрамами, но сильнее страдает душа. Тело можно вылечить, а душу спасти. Поцелуем. Коротким. Нежным. Тёплым как весенний ветер. С человеком, которому Авантюрин позволит заглянуть чуть дальше, чем положено. С именем Веритас Рацио.       У Авантюрина тело покрыто шрамами, но с ними вполне можно жить. С ними вполне можно любить и быть любимым.       И он будет. Обязательно будет.