Возле меня — лишь Смерть! и уже не избыть мне ужасной! Нет избавления! Так, без сомнения, боги судили, Зевс и от Зевса родившийся Феб; милосердые прежде Часто меня избавляли: судьба наконец постигает!
Гомер «Илиада»
Сколько бежала девушка, знала лишь луна, бесстрастно освещавшая спящий город. Распущенные волосы прилипали к губам, а сердце бешено колотилось. Ночью редкий прохожий попадался ей на узких улочках Фив, но и они не шарахались девушки. Те, кто разгуливал в такой час и не к такому привыкли, что им, ещё одна бегущая в слезах девушка? Эвтида бежала что есть мочи, мышцы в ногах болели от проделанного пути, но остановиться она не могла. Никак не могла. Знала, что на счету каждая секунда. Прядь упала на глаза. Быстрое движение рукой, чтобы убрать её, но тщетно, волнистые волосы прилипли к вспотевшему лбу. Ещё одна попытка убрать от глаз мешающие волосы, из-за которой Эвтида чуть не потеряла равновесие. Исфет с ними. Ладно. Ноги стали путаться, когда она наконец увидела его дом. Ещё чуть-чуть, она сможет, она уже почти на месте. Пожалуйста, пусть он будет дома. Пожалуйста, пусть не спит. Пожалуйста, пусть откроет ей… Неистовый стук в дверь кулаками, до боли в руках, сопровождаемый паникой и безысходностью, которые засели где-то в пищеводе, а потом чуть отступили, когда дверь распахнулась. Ливий и не ложился. — Милая госпожа, что… — он не успел договорить. Девушка, напуганная и измотанная, тут же кинулась ему на шею и повисла на ней. Вся мокрая. А в следующий миг она начала плакать. Громкие всхлипы. Мужчина, не понимающий, но догадывающийся, что произошло, несмело обнял её спину одной рукой, а другой порывисто захлопнул дверь и небрежно опустил щеколду. — Он… он всё узнал… Он пришел за мной, но я успела… В окно… — она задыхается от слёз. — Эва, я понял, — Ливий оборвал её тщетные попытки собрать мысли в одно осознанное предложение. Интуитивно он понял сразу, как только увидел заплаканную шезму на пороге, что случилось. Девушка с каждым всхлипом всё больше и больше ослабевала, сползая на пол, и начиная тянуть за собой мужчину. Её плач теперь напоминал истерику. Руки тряслись, а дыхание нарушилось настолько, что она вот-вот задохнётся. Секунда и её ноги окончательно подкосились, не то от пытки в виде безостановочного бега из Сет-Маата в Фивы, не то от той истерики, в которую она сейчас впала, когда наконец смогла выпустить все сдерживаемые на протяжении часа эмоции. Сначала лекарь пытался держать её на весу, но Эва быстро обмякла в его руках, точно безвозвратно завядший цветок. Да, вот кого она ему напоминала. Сесен. Подобно этому египетскому растению, что цвело днём и уходило в мутную воду на ночь, Эвтида была жизнерадостной и весёлой девушкой днём, и хитрой, изворотливой шезму ночью. Она так же совмещала в себе две ипостаси, одна из которых та мрачная, пережившая трагедию в детстве, чья жизнь была наполнена лишь калечащими событиями, и та вторая, которая, несмотря ни на что, продолжала улыбаться другим, которая смогла полюбить, смогла открыться и довериться другому человеку. Только сейчас этот цветок увядал, и Ливий ничего не мог сделать, чтобы оживить его. Точно постепенно опадающие отцветшие лепестки лотоса, с каждым днём обрывались её шансы на спасение. И вот настал тот самый день, когда оборвался последний шанс. Мгновенье, и они уже вдвоем сидели на полу в объятиях друг друга, облокотившись на шершавую стену. Эва всё так же крепко держала лекаря за шею. Будто боялась отпустить. Не будто. Она боялась. Знала, что придётся, что у них осталось каких-то жалких… она даже не знала, сколько. Но одно знала точно — утро они встретят порознь. — Давай сбежим! — она резким порывом отстранилась. Лицо её было залито слезами, а глаза красные, точно воды Нила. Дрожащие руки крепко вцепились в ткань зеленых одежд на плечах лекаря. — Слишком поздно… — обречённый шёпот. Ливий старался сдерживать слёзы, но не мог. Понимал, что это их последняя совместная ночь, и от этого осознания слёзы горечи и сожаления сами бежали по щекам. А затем прозвучали страшные слова: — Мы не успели. Его голос стал хриплым. Говорить, когда боль печёт и изъедает грудь, а в горле стоит ком, невозможно. Его взгляд. Полный нежности и тоски. Такой смертельной тоски… В нём нет той искры жизни, которая есть у пары девичьих карих глаз, что с остатками надежды так по-детски наивно смотрят на него сейчас, освещаемые лунной из окна. Цветок хочет жить, хочет продолжать цвести и ловить своими лепестками лучики солнца, но правда в том, что ему это не суждено. И эту правду прекрасный сесен никак не хочет принимать. Ливий смотрел на человека, чья судьба уже предрешена. Он смотрел на свою возлюбленную, которой не суждено дожить до утра. — Тогда… — задыхаясь от непрекращающихся слёз, выдавила шёпотом она, — прошу тебя… Ливий, сделай… это сам, — она пыталась взять под контроль истерику, пыталась дышать ровно и считать, но всё это не работает, когда ты понимаешь, что скоро умрёшь. — Я… — лекарь знал, что она может попросить его об этом, заготовил давно на такой случай один бутылёк… но всё равно колебался сейчас. Длинные дорожки слёз бежали по его щекам, а глаза метались по лицу Эвы, будто пытаясь запечатлеть её черты в памяти. Все, без остатка. Девушка встряхнула мужчину за плечи и вдруг надрывно закричала: — Прошу тебя, Ливий! Ты же знаешь, эпистат будет меня пытать перед смертью! А казнь?! Я не вынесу этого всего! — от очередного судорожного и истеричного всхлипа её голос сорвался. Она обхватила лицо лекаря руками. Такими холодными и дрожащими. И снова умоляла: — Пожалуйста, сделай это сам, я… — хрипела: — Я умоляю тебя… Мужчина, который всё это время смотрел на неё стеклянными глазами, полными слёз, опустил голову. А потом, тяжело вдыхая полной грудью, ответил: — Хорошо. После этих слов он почувствовал, как хватка Эвтиды на его щеках стала слабее. Лекарь быстро встал и, хаотично роняя, а потом и раскидывая все остальные бутыльки на полках, наконец нашёл нужный пузырёк, хорошо припрятанный, и схватил его. Упал рядом с девушкой, которая, как завороженная, наблюдала за его движениями, а потом облокотился спиной на шершавую стену. — Послушай меня, моя луноликая госпожа, не плачь и не бойся… — он сжал в руке проклятый бутылёк и повернул голову к девушке: — Больно не будет, ты просто заснешь. Эва посмотрела на мужчину полными ужаса глазами. Только сейчас она осознала, что скоро умрёт. Уже не способная дышать носом, она делала глубокие вдохи ртом, попутно смахивая непослушными руками слёзы, которые собирались в веках и размывали всё перед глазами. — Ты меня слышишь? — Ливий обхватил холодные и мокрые щёки Эвтиды, прижимая к ледяной коже стеклянную поверхность пузырька, которую он сжимал в руке. — Мне страшно… — через силу прошептала она. Лекарь растерялся лишь на секунду, а потом мотнул головой, разбрызгивая слёзы, потоки которых только усиливались, когда он смотрел на Эву. Наконец, хоть как-то совладав с эмоциями, мужчина глубоко вдохнул и надломленным голосом спросил: — Ты помнишь себя до рождения? — Нет… — тут же ответила ему пара красных, доверяющих лишь ему, глаз. — Тогда чего же бояться? — он смазанным движением стёр слезу, которая пробежала по губе Эвы, затем вытер дорожку от неё. Ласково дотронулся до воспалённого нижнего века, задевая мокрые пучки ресниц. А потом осторожно взял её руку в свою и нежно прикоснулся к тыльной стороне ладони губами. Холодная, но нежная кожа, так по-родному пахнущая. Его слова успокоили, Эва забыла и про весы с пером Маат, на которых совсем скоро будет взвешиваться её сердце, и про Исповедь Отрицания, которую ей вскоре предстоит произносить на посмертном суде, и про Поля Иалу, где души любящих могли бы встретиться, будь они одной веры. Всё это вылетело из головы, будто Эва никогда этого и не знала, а в памяти держала лишь слова лекаря: «Тогда чего же бояться?» — Стой! — она из последних сил схватила его запястье, останавливая руку, в которой он сжимал бутылёк. А потом умоляюще попросила: — Дай еще секундочку… Я так люблю эту жизнь… я сейчас поняла… — она посмотрела на него глазами, полными любви, нежности и печали, потом открыла рот в немом звуке, а после шепнула: — И тебя… люблю… От её признания у Ливия сжалось сердце, а дыхание будто прекратилось. Признание в любви… Так не вовремя. Или, наоборот, для них лучше момента теперь не было. Их чувства друг к другу, которым не суждено вылиться во что-то. Которым суждено погибнуть вот так, в зародыше. Не раздумывая и секунды, он тут же ответил: — И я люблю тебя, моя милая госпожа. Помню тебя с той самой нашей первой встречи, когда ты спряталась за меня, — он нашёл в себе силы слабо усмехнуться. Хотел, нет, пытался, подбодрить Эвтиду. — Точнее, когда во сне встретились… Жаль, что нам с тобой так мало времени было отведено, но наши души, я уверен, они… они обязательно встретятся, — он прижался губами к её солёной от слёз щеке, стал покрывать поцелуями её скулу, висок, лоб… Почти невесомые касания, но в этих касаниях было то, что просто невозможно выразить словами. Вся та любовь, которой не дано расцвести, она здесь, сейчас. В этих поцелуях и прикосновениях друг к другу. Эвтида что-то пыталась прошептать ему в ответ, но этих слов было не разобрать, поэтому она тут же начала покрывать ответными поцелуями его лицо. А затем мужчина отстранился. — Пора… — прошептал он и опустил взгляд на судьбоносный пузырёк в, уже и у него дрожащих, руках. Первая попытка откупорить. Нет. Пальцы, мокрые от недавно вытертых слёз, соскользнули. Вторая попытка. Третья. Ливий нервно закусил щеку до крови. — Т-ш-ш, — Эва накрыла своими, переставшими трястись, но всё ещё холодными, пальцами его руку, медленно погладила тыльную сторону ладони. И Ливий поднял глаза на неё. В её взгляде что-то поменялось. В нём больше не было того живого, борющегося за каждый вздох, огонька. Теперь взгляд этот был смирившимся и… спокойным. Поменялся и взгляд Ливия. Он тоже вдруг обрёл что-то новое, умиротворённое, будто лекарь за секунду вдруг что-то осознал. Успокоившись после нежного прикосновения Эвы, он медленно откупорил пузырек, содержимое которого должно было положить конец их истории любви, которая даже не успела толком начаться. Или это было началом чего-то бесконечного? Мужчина вопросительно посмотрел на глаза возлюбленной, на которых уже высыхали дорожки слёз. Она дышала глубоко и размеренно. Так глубоко, как только могла. Это были её последние глотки воздуха. Последние всхлипы. И девушка это понимала. Наконец Эвтида еле заметно кивнула, и тогда Ливий мягко положил одну руку на её затылок с растрепавшимися волосами, а другой поднёс стеклянный бутылёк к пересохшим губам Эвы. Та ещё раз глубоко вдохнула, будто решаясь, и уверенно подалась вперед. Глоток. Она была готова допить всё, но Ливий резко оторвал руку от её рта и тут же поднёс пузырёк ко своему рту, одним махом опустошая содержимое и отбрасывая стеклянный сосуд. — Ты… — попыталась сказать Эва, но так и не смогла. Вместо этого она лишь с трудом подняла руку и вытерла каплю бесцветного яда с уголка рта лекаря. — Неужели ты думала, что я брошу тебя на том свете одну? — скосив глаза на её пальцы, он слабо улыбнулся Эве. А та благодарно улыбнулась ему в ответ. Она не просила его, но, видимо, Ливий понимал, что дальнейшая его судьба была бы едва ли лучше судьбы Эвтиды. Он ведь покрывал шезму. А, может, просто не хотел жить без неё. Вдалеке стали слышаться голоса. Это охотники направлялись к дому лекаря, где внутри, облокотившись спинами на стену, сидели двое любящих. Сидели на полу, освещаемые лишь слабым ликом луны. Держались друг за друга, знали, что это их последние мгновения. Агония прошла, сейчас оба, смирённые со своей судьбой, лишь умиротворённо ждали неминуемого. Или наслаждались последними совместными минутами? Эва чувствовала, как с каждым вдохом, жизнь покидала её. Тело слабело, а держать голову прямо становилось непосильно тяжело, поэтому она опустила её на плечо лекаря. Тот же нащупал её руку и крепко взял в свою. В нём сил было больше, но он тоже чувствовал, как кончики пальцев начинают поглощаться покалывающим онемением. Дыхание лекаря стало размеренным, а сердцебиение, Эва отчётливо слышала, стало реже. Своего же сердца она не слышала, лишь ощущала, как становилось сложнее дышать. Будто всю грудную клетку спёрло. Когда девушка поняла, что конец близок, она сделала над собой огромное усилие и подняла голову, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленного. Ливий. Её Ливий. Он смотрел на неё, слабо улыбаясь только одним уголком побледневших губ. Черты его лица немного заострились, в глазах было умиротворение и немного печали. И Эва знала, что она сейчас выглядела так же. Девушка сделала ещё одно титаническое усилие и подняла мертвеющую руку к его лицу, но та остановилась и упала, едва достигла шеи. Сил не хватало. — До… вст… речи, любовь моя… — тяжело выдавила Эва, и Ливий тут же накрыл её холодную руку на своей шее, переплетая их пальцы. Он видел, что она с трудом держит глаза открытыми, веки упорно закрываются, но Эвтида продолжает бороться с приближающейся смертью. Она хочет видеть его до конца. — До встречи, любовь моя… — он смотрит в её полуприкрытые глаза, в которых он нашёл, пускай и на столь непродолжительное время, покой, нашёл дом, нашёл всё, что ему было нужно. И безвозвратно терял сейчас. Рука Эвы в конце концов ослабла настолько, что упала с шеи Ливия на пол, вместе с ладонью мужчины, но даже так их пальцы не расцепились. Глаза девушки плавно закрылись, однако уголки губ ещё подрагивали. Она хотела улыбнуться, но не могла, тело больше не слушалось её. Эва резко вдохнула и в последний раз открыла глаза, чтобы заглянуть в полуприкрытые веками глаза мужчины, направленные прямо на неё и полные любви. А потом голова её упала набок, на плечо Ливия, и для Эвтиды наступила чернота. Пальцы руки разжались. Её не стало. Последняя слеза скатилась по бледному лицу мужчины. Глаза закрылись, то ли от неспособности видеть мёртвую возлюбленную, то ли от неспособности больше держать их открытыми. Голова мягко опустилась набок, на мёртвую голову Эвы. Пальцы, сжимающие холодные пальцы возлюбленной, слегка разжались. Но их руки по-прежнему накрывали друг друга. Жизнь покинула Ливия Пеллийского с его последним скромным выдохом ртом. Пустой пузырёк валялся возле ноги бывшего лекаря.***
— Раз не отвечает — ломай, — громкий грозный голос эпистата прозвучал в ночи, точно гром в тишине, будя людей в соседних домах и заставляя их тревожно и опасливо высовываться из окон. Отряд стоял поодаль от эпистата в попытках отдышаться после погони, и только верный помощник Тизиан был рядом, держа в руке факел и неуверенно смотря на Амена. Тот повторил приказ. — Ломай, — напрягаясь от гнева так, что все мышцы стали трястись, процедил он, и помощник, коротко кивнув, подошёл к двери в дом Пеллийского лекаря. Одно движение сильной ноги, и дверь с грохотом слетела с петель, будто её никогда там и не было. Тизиан вошёл внутрь, и его силуэт тут же скрылся в пыли от рухнувшей двери. — Господин… — раздался через мгновенье неуверенный голос охотника. Амен, в праведном гневе сжимающий рукой до побеления кожи эфес клинка на поясе, зло рявкнул: — Что?! А потом широкими шагами переступил через порог под любопытные взгляды и шёпот отряда.