Ветер ужасающе завывал

Ветер ужасающе завывал, не сбавляя обороты вот уже несколько часов подряд. Иногда казалось что они вот-вот проломят стену чтобы сжать в свои леденые тески всё поместье, что они разобьют стёкла массивных окон чтобы присвоить дом себе заставив хозяев улететь в дали. В такую бурю Иван всегда вспоминал древние сказания о духах поедающих замерзших на смерть путников, о людях-перевёртышей сошедших с ума из-за мороза и голода или злобных богах-покровителей зимы, что каждый год снисходили на землю дабы покорать род людской за их грехи. Эти мифы пусть и оставляли неприятный след внутри, но больше всего его пугал сказ о последователей жестокой ведьмы, что в холодное время года забирали здоровье и дыхание у слабых людей. Иван боялся этой легенды, потому, то сам каждой зимой словно чувствовал её существование. Не на своей шкуре, но ему каждый раз приходилось лицезреть страдания её жертвы. Его господин отличался слабым здоровьем, частенько болел и в тёплое время, но зимой его самочувствие не завидно ухудшалось. От чего волнения Папы и всех священослужителей крепло, а числа зачитанных молитв в их церкви росли, не столько из-за голода принесённого им кошмарной зимой, сколько из-за тяжёлого положения всеми любимого юного господина. Поразительно сколько людей несмотря на вьюгу всё равно находят в себе силы посетить церковь, и речь шла даже не о простолюдинов что находят здесь пропитание и тепло, а о дворянинах. С момента представления сына Папы обществу, у всех вера окрепла так словно их представили самому Богу. Подобное не могло не радовать, народ встаёт на путь истинный, замаливают свои грехи и прислушиваются к словам божьим. Господин Достоевский горячо полюбился всеми, даже самой императорской семьёй что годами ранее так противилась церковной власти. Поговаривают, что даже старшую принцессу собираются помолвить с ним и невозможно описать насколько эта новость способна осчастливить толпу, хотя их брак в реальности был очень и очень маловероятен. Тем не менее, поклонниц у юного господина было предостаточно. Вот только... сердце его принадлежит лишь одному. Эта мысль всегда грела ему сердце. Сердце такого гениального и талантливого аристократа, холодного и нелюдимого Фёдора Достоевского билось быстрее лишь ради его слуги. Однако это, разумеется, было тайной, секретом, что разделяют они оба. А ведь когда-то, он считал это чем-то грязным. Раньше Иван считал своё влечение к господину порочным. Он давно это заметил, спустя уже четыре месяца прислужевания ему. Подобное порицалось не только народом, но и самим Гончаровым на тот момент. Ранее ему уже давалось спать со своими хозяевами, и с женщинами, и с мужчинами. Ради денег, ради положения и так далее. Он давно усвоил урок: утром аристократы могли брезгливо сообщить на публике что никогда не падут так низко чтобы разделить ложе со своими прислугами, но ночью принудят своих горничных к постели. Кто бы что не говорил, благородие аристократишек лишь пустые слова, на деле же никто не прочь податься блудливым ласкам с симпатичным дворецким. Из-за своей необычной внешности, длинных серебряных волос и зеленью глаз ему и приходилось страдать из-за этого. Это, конечно же, похоть, у него были более высокие чувства, и после разговора с Достоевским, он смог полностью принять их. Иван Гончаров был страстно влюблён в своего юного господина. Он был готов выполнить любой указ, совершить преступление, но на одном труду и решимости далеко не выйти к сожалению, ибо ему хотелось быть гораздо более сильной опорой для любимого. В такие моменты он как никогда жалел что не был рождён в знатной семье. Словно усмешка вредной судьбы он располагал всеми данными присваемыми благородным джентльменам. От выточенных манер, до уникальной внешности. Хотя из-за последнего его могли держать как экзотическое животное. Тем не менее, именно благодаря его харизме он и был достоин зваться личным слугой своего господина. Он один на постоянной основе подобно свите следовал за ним, потому что в ником другом молодой кардинал больше не нуждался. В душе Вани теплело от мысли что он у господина лишь один, других доверенных слуг у него никогда не было. И не будет, потому что он превзойдёт любого. И в умелости, и в верности, построенных на чистейших чувствах, а не неискренным желанием позаботиться о господине чтобы получить заслуженную зарплату. Такими были горничные что заботились о Достоевском в холодное время. Суровой зимой тяжело было всем, а господину – в стократ тяжелее от чего его буквально запирали дома не позволяя сделать и шагу без присмотра кого-нибудь из персонала. И Бог бы с ними будь они действительно бережны к кардиналу, но ведь эти несносные горничные лезущие к нему словно пчелы к распустившемуся цветку, не имели и доли осмотрительности характерной Гончарову. Они понятия не имели как правильно ухаживать за господином, даже банально не знали как нужно обходиться и считаться с больными. Они докучали ему своей навязчивой заботой и отбирали его силы коих в такое время года итак не хватало. Невоспитанные, неумелые, не опытные, они и в подмётку не годились его ласковой и скурпулезной опекой. Иногда складывалось ощущение что их специально приставили в момент слабости господина чтобы тот и дальше неважно себя чувствовал. На все его жалобы на не пригодность слуг ему лишь зачитали выговор о том, что зимой тяжело отыскать хороших рабочих, и что не должен привлекать к себе внимания, ведь в таком случае люди сочтут это как за превышение своих прав. Эта тихая угроза имела смысла, так как он в действительности вёл себя неподобающе. Правда насколько "неподобающе" ещё никто точно не знал и не узнает. Несмотря на то, что всё же пришлось отступить от плана "избавиться от надоедливых горничных",  он продолжит бороться за индивидуальное внимание господина и право ухаживать за ним. Следовало позволить ему отдохнуть от присутствия служанок. Гончаров шёл с гордо поднятой головой прекрасно понимая, что он будет делать на этот раз. Господин легко замерзает поэтому вынужден носить тёплую одежду даже в помещении. Из-за непогоды господин также не имел возможности выйти на покупку вещей самостоятельно, поэтому вынужден сделать заказ на портного. Для этого нужно было сделать мерки. Для этого нужно было оголить тело. Горничные – женщины, им не позволено смотреть на обнажённого и не женатого аристократа. Избавив господина от назойливого и утомляющего присутствия горничных, останется лишь он. Больше некому. – Всем горничным сейчас же выйти! – громко почти торжественно, но не позволяя себе несуразности, невозмутимо изрёк он. – Нужно снять мерки для заказа зимней одежды господину! Четыре пары женских глаз глянули на него с недовольством, но уже спустя пару минут они покинули покои сына священослужителя. Сам кардинал всё это время неподвижно сидевший на кресле, пустил ухмылку, но так и не удосужил своего подчинённого взглядом. Напоследок закрыв дверь на замок, он с хорошо скрываемым нетерпением устремился к господину. Подойдя ближе к креслу на котором отыдахет Фёдор, он уже обратился к нему лично. – Господин, нам сейчас необходимо снять мерки для портного. - начал он мягче и тише, разнительно отличаясь в интонации от того, как он говорил с горничными. Похоже что его господин счёл это забавным. – Вам нужно приобрести тёплые одеяния. Не могли бы вы раздеться? В ответ ему послышался тихий смешок и юный кардинал всё же соизволил поднять голову взглянуть в лицо своему слуге. Внешний вид Достоевского был мягким, но в глазах плесали черти, от этого становилось тревожно. Он погасил свечи на столе, оставив комнату с единственным источником света – камин. Дальние уголки комнаты наполнились сумраком. Спальня его господина уступала в своих размерах покоям остальным членам семьи, благодаря чему Иван и мог с трудом, но всё же мог различать объекты. – Эх, не хочу я снимать одежду, мне без неё будет очень холодно. - нарочито горестно произнёс он. Его голос был приторно сладостен как медовый сироп. Уголки его пухлых губ слегка поднялись, но это не выглядело как улыбка и вовсе, словно кто-то дёрнул за нитки марионетки и её деревянные ручки поднялись вверх. Подобное означало то редкое поведение господина когда он становился капризнее, фривольнее и лукавее. Хозяин вёл себя так когда чувствовал себе дурно, от плохого сна или усталости. В такие редкие моменты господин походил на дитё ищущее ласки от старшего. Поначалу он был расстерян от такого несвойственного его господину поведения, но быстро адаптировался выработав особую тактику на такие случаи. Можно сказать что на всё касающиеся его хозяина он продумывал записывая в невидимую книгу под названием "свод правил об уходе за господином Фёдором". В такие моменты нужно было вести как родитель, но не проявлять строгость. Господин ведь итак не в хорошем расположений луха. – Уверен, что если мы поспешим вы не успеете замёрзнуть. – учтиво уверил он. Несмотря на официальность, говорил словно с маленьким ребёнком. – Думаю твой поцелуй согреет меня в случае чего...‐ Фёдор покорно встал с засиженного места и направился к разженному очагу. Гончаров подтянул стол и стул к нему, убрав оттуда всё лишнее чтобы положить туда принадлежности для снятия мерок и одеяния господина. Та часть помещения что была ближе к камину, окрасилась в медно-коричневые оттенки. Когда Иван разложил бумагу с пером и рулетку. Господин к тому времени уже снял свой овчинный плащ и слуга, повернувшись к нему, чтобы помочь раздеться, пришёл в ужас. Господин был легко одет, слишком легко. Он фактический уже предстоял перед ним в белье, а из всей тёплой одежды всё это время у него был только тёмная накидка. – Господин! Вам стоило одеться в несколько слоев. ‐ обеспокоенно прокричал он, тут же закрывая рот руками. Он простой слуга, он не имел права повышать голос на своего хозяина. Как он после этого смеет ругать тех вездесущих горничных? Он стыдливо зажмурился, что опять же не укрылось от внимательных глаз аристократа. Тот лишь в очередной раз усмехнулся. – Я знал что тебе нужно будет обмерить меня, поэтому сразу легко оделся. ‐ начал объясняться господин. Ивану захотелось вновь прокричать чтобы остановить его. Нет нужды отчитываться перед слугой. За этот приступ волнения господин не стал смеяться, лишь вернул себе своего привычное состояние – отрешённость. – Прошу, давай начнём как можно скорее. Мои босые стопы уже чувствуют холод половиц сквозь ковёр. Не дождавшись ответной реакции своего прислужника, тот уже снял нательную рубашку, приступив к кальсонам. Обножившись, господин выглядел ещё болезненней. Кожа была бледная как полотно, настолько тонкая что через неё были точно видны кровеносные сосуды. Тело было усыпано кровоподтёки, легкими, от слишком крепкой хватки кого-нибудь из служителей или он сам случайно наткнулся на что-нибудь. Сам господин был худой и определённо имел недовес. Его ноги размером были с шеи бравых гвордейцев. Он был таким хрупким, что Гончарову казалось что он мог бы запросто сломаться. Пламя очага придавала белесой кожи желто-оранжевый отлив, словно вся его болезненная бледнота исчезла в миг. Обстановка в комнате так не кстати наколилась, хоть и причин для этого не было. Ему бесчисленное количество раз давалось видеть своего господина обнажённым. Работая здесь уже продолжительное время, ему приходилось помогать тому раздеваться, одеваться, купать его и снятие мерок ему не впервой. И не впервой его хозяин лезет к нему за ещё более большой порцией ласок. Сейчас же почти всё тело открыто, а значит и оставлять поцелуи будет легче. Гончаров не стал бы отказывать своему господину в такой просьбе, но сперва... – Давайте лучше в кровати. Так теплее.