запретный плод слишком сладок

зимний день кутает землю, крупа снега растекается по воздуху и проклятые минус двадцать пять для карамушкина — будто смертный приговор. зиму сережа не то что бы не любит, скорее старается избегать лишних поводов выбраться на улицу. организм у школьника слабый, а болеть каждую неделю он не хочет. вернее, мог бы, хотелось бы, но сердце отказывает ему в данном выборе. еще год назад сергею в целом не нравилась школа, не нравились люди там — и, вообще, ничего не нравилось. а в этом сентябре все изменилось. пришел он. пришел его любимый учитель. школа сразу стала местом интересным, он с радостью ходит туда каждый учебный день и, несмотря на осторожное поведение с учителем, он был, да и остается, слишком счастлив, когда находится в школе. и лучше, чем школа, теперь для сережи лишь одно место. куда и бежит сейчас сережа, укутанный в большую черную куртку, в летних спортивках и безмерной толстовке, растрепанный и уставший. к артему хореву. к своему новому историку. девятый этаж, середина лестничного пролета, и легко подрагивающий от холода сережка, который пытается отогреть свои замерзшие костяшки. прибежал мальчишка не просто постоять в чужом подъезде, поэтому, в предвкушении выдохнув перед дверью квартиры, карамушкин слегка стучит. он нервно мнется на месте, бегая глазами по двери и пребывая в ожидании. соскучился мелкий. в школе им видеться на переменах запрещено — могут забыться. поэтому несколько часов в день, что они проводят в школе, дабы не спалиться, артем делает из себя важного и уважаемого мужчину, занятого работой (ага, который сам переодически внаглую заглядывается на зад своего шкета), а карамушкин — прилежного, иногда не очень, ученика. в подъезде тепло и слишком сыро, но отчего-то уютно. и атмосфера умиротворяет, особенно под шум птиц на крыше. в такой атмосфере даже зимой, кажется, жить приятно. особенно, когда открывается дверь, а там — он, тот, ради кого и по зимней холодной улице пройтись не страшно. длинный черный халат, широкие пижамные штаны и красная в цвет футболка. перед ним артем, который выше школьника, наверное, больше, чем на голову. — привет, — проговаривает младший и осторожно ступает за порог. учитель лишь в ответ плавно улыбается, держа в своих пальцах капсульную сигарету со вкусом ментола. он пропускает ученика внутрь. сережу встречает еще более уютная квартира, хоревское тепло и тусклый свет. — а ты постоянно так одеваешься? слишком секси, — проговаривает шаловливый малый. — твой ведь, че не нравится шкету? — усмехается, разглядывая своего мальчишку, который сейчас выглядит слишком мило, — как там твоя домашка? закрыл долги? — с потом и кровью закрывал, — отшучивается, быстро скидывает зимнюю одежду и стягивает с себя обувь. у артема по квартире беспорядок. разбросанные книги, сломанная гитара, в уголках и у кровати мусор, а на кухне все забито посудой, пока на столе пылятся рабочие, детские тетрадки. — знакомься еще раз, – мой творческий беспорядок, — с умным выражением лица оправдывает свои неуспеваемость и нежелание что-либо делать. старая плита, заварные пакетики в кружках и пепельница, что ютится на гарнитуре — все это добавляет какой-то хмурости в обстановку. но менее уютно от этого вовсе не становится. а для артема — сам карамушкин словно ходячая эстетика: у него лицо красивое, милое и даже смазливое. по поведению как маленький послушный пес, и жил бы он с артемом — в квартире постоянно были бы чистота и кофе в постель, вместо тапок. но, пока, у них приторный период конфет и букетов, секса, милостей и прочих прелестей начала отношений. вообще, у них все очень забавно закрутилось — сначала ведь карамушкин был для артема головной болью, а каждая их встреча заканчивалась тем, что хорев срывался на крики и грубости. сергей был задирой для хорева, словно они не учитель-ученик, а одноклассники, в то время, как хорев — новенький в классе. новеньким артем и был, но вот сережа ему все же не одноклассник, да и хорев — уже не мальчишка в пубертате, а взрослый мужчина. однако, несмотря на разницу в возрасте, на запретность их отношений, еще на кучу факторов, они как-то слишком резко сблизились — причем скрывали это не только от окружающих, но и от себя. и много еще будет веселых моментов, будь-то школьные перепалки, где они играют в «артема евгеньевича» и «карамушкина», или двусмысленных шуток перед целым классом. и было веселого и завораживающего уже достаточно — запретный плод слишком сладок. но до серьезных разговоров у этих двоих не доходило. оба этого боялись и избегали, словно признать серьезность отношений равно тому, чтоб всем о них рассказать. — тем.. — карамушкин, что уже за столом пьет чай, обращается к артему, — а можно.. ну, спросить? — да, конечно, — а тот пугается. — а что дальше будет? — он уводит взгляд, будто спросил что-то постыдное. — ты что имеешь в виду, малыш? — я давно хотел спросить, да все не мог, тем. а если.. ну, вот, я школу закончу, да? — пытается сформулировать мысль, — то, получается, мы сможем нормально быть вместе? или как это работает? или нет? — сереж, — шквал тревожных вопросов артем останавливает, легко приложив палец к чужим губам, — не волнуйся, мне только один школьник нужен. — я же не про то, — а тот хмурится, — я просто не хочу, чтобы ты меня скрывал, понимаешь? хорев, не ожидающий такого настроя с чужой стороны, теряется, но быстро приходит в себя — он тянет мальчишку к себе, улыбается и нежно его целует. — сережа, — заговорчески так, шепчет, — не хочешь.. сходить в душ? — намекает на секс и, легко заведя своего мальчишку, уводит тему разговора. час, может, два они тратят на стоны и довольные возгласы. сначала, в душе, затем — в спальне. сергей послушно слизывает, глотает и старается радовать своего хозяина. и дело даже не в пятерке, как в настоящем уважении. — я все сд.. сделал, — голосок сережи дрожит, он откашливается, стараясь выбраться из-под сильного тела, — устал.. — жалуется, пытаясь отдышаться. артем ластится сзади. обнимает, прижимает парня спиной к своему торсу и целует сладким касанием в мягкое плечо, оглаживая кожу, что недавно бил в порыве страсти, — не злись, сереж, — тихо шепчет ему, — я люблю тебя. и, насчет.. того, о чем ты спрашивал, — вдруг напоминает, — мы что-нибудь придумаем.