***
Суна, наверное, выбрала не самую верную ночь для душевных исканий. Ветер выл так, что хотелось скорее вернуться домой, но девушка лишь упрямо куталась в свою куртку. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что алкоголь отлично спасает от холода. Даже, когда плескается на дне розового походного термоса. Да, виски был отвратителен на вкус, но с каждым глотком становился только приятнее, отправляя приятное горячительное тепло по всему телу. Убедившись, что мама и тетя уснули, Суна, воюя с колотящимся под ребрами сердцем, выбежала на улицу. Было за полночь, и она не стала ходить далеко. Да это было и не нужно. В двадцати минутах от дома, на набережной, она нашла уже знакомую лавочку с прекрасным видом на Босфор. Волны лениво бушевали перед ее глазами, но с каждым сделанным глотком яркое масло все быстрее превращалось в размытую акварель. Она все еще отчетливо помнила. Как сидела на этой же лавочке с отцом и тетей, пила остывший кофе и кормила голубей семечками, недоверчиво поглядывая на свою семью. Как с каждым движением ее руки мелко подрагивали, выставляя всю ее тревогу напоказ. Как она старалась лишний раз не разговаривать, лишь бы не спугнуть папину неожиданную ласку. Он никогда не звал ее с собой погулять, никогда не был так любезен к ней, как в тот пасмурный день. Тот был почти такой же, как сегодняшний. И ночь та была такой же. Холодной и сырой, проведенной в задушенных рыданиях где-то на самом краю огромной кровати сладко сопящего рядом Саффета Ихсанлы. Вот так папа обманул ее, продал, а она даже не успела допить свой кофе. Она умоляла, кричала, падала в ноги и готова была остаться там навечно, но он не хотел ее даже своей служанкой. Она не стоила ни отполированного паркета, ни своих бесполезных молитв, ни даже единого его взгляда. Папа даже не посмотрел на нее, после того как силой толкнул к столу, где от ветра разлетались бумаги о регистрации брака. Она не стоила ему ничего, кроме пары миллионов лир и новой машины. Суна резко открыла глаза, почувствовав на себе пристальный взгляд. И, наверное, если бы она не услышала шелест чьего-то пальто над своим ухом, то могла бы и не вспомнить, что тот кошмар уже закончился. Что там, где каждый день и каждую ночь были ее мысли, ее самой давно уже нет. Даже ветер уже стих. — Тяжелая ночка? — слова окутали ее эхом, и она наконец подняла заплаканные глаза, только чтобы увидеть стоящего в полуметре от себя высокого темноволосого мужчину. Он нависал над ней буквально скалой, таким огромным он ей показался. Одетый во все черное, в длинном развивающимся на ветру пальто и виднеющимися из-под полурасстегнутой рубашки татуировками, он обводил ее лицо своим обеспокоенным взглядом. — Мы знакомы? — тихо спросила Суна, стирая с щек слезы и, видимо, остатки туши, хотя вопрос и не требовал ответа. Она точно видела его впервые в жизни. Такое она бы запомнила. — Боюсь, что нет, — ответил он твердо, смерив ее все тем же встревоженным взглядом из-под нахмуренных бровей. — Но я не смог просто пройти мимо. Может, тебе нужна помощь? Суна горько усмехнулась, показательно обводя его фигуру оценивающим взглядом. И как долго этот шкаф тут стоял? Она не знала, кого винить в резко окутавшем ее раздражении, алкоголь или саму себя, которая не смогла даже спокойно пострадать, не привлекая к себе желающих ее пожалеть. — Не нужна. Да и доверия ты совсем не внушаешь, — твердо сказала она, закончив сканировать явно удивленного ее наглости незнакомца. И Суна ожидала, что после этого он уйдет, или, может, хотя бы, смутится приличия ради. Но он просто рассмеялся. Искренне рассмеялся, и, не мешкая, уверенно подсел к ней на лавочку. — Это мой вид тебя так не устроил? — спросил он, оперевшись локтями в колени, и все еще посмеиваясь. Суна, не дергаясь, пристально наблюдала за нарушителем своего покоя. Если вдруг он окажется сумасшедшим, то вряд ли она сможет далеко от него убежать. Но, справедливости ради, он казался ей скорее наглым, чем помешанным. — Думал, после сегодняшнего меня уже ничем не удивить. А оказывается, что в Турции люди до сих пор судят друг друга по одежде, — он на секунду замешкался, нахально прошелся по Суне взглядом на ее манер, чем моментально вызвал в ней неоднозначную реакцию, и снова несмело рассмеялся, — Хотя знаешь, дорогая, ты и сама как-то не по-монашески одета. Он, вроде как, пришел ее успокаивать. Но, с какого-то черта, теперь сидит и смеется над ней? Хотя, скорее всего, виновницей тому была не сама Суна, а ее… куртка. Огромная кожаная куртка. Они когда-то купили ее с Сейран, во время одной из немногочисленных вылазок в торговый центр. Сначала она дала Суне примерить черную и они так громко смеялись, что даже и слова сказать не могли. Суне было тяжело признаться и себе самой, что ей правда нравилось то, как это выглядело. Но едва ли она когда-нибудь позволила бы себе купить что-то настолько вызывающее. Это Сейран, увидев в глазах сестры непривычный огонек, уговорила ее на покупку, которая верно согревала ее последний час. Светлую, приятного глазу цвета слоновой кости, но все еще кожаную куртку. Более женственную, даже довольно изящную, но все еще вульгарно массивную и безумно удобную. О, отец бы прикончил ее на месте, если бы увидел! Так пусть Аллах дарует ему сладкий сон этой ночью. Такой крепкий, чтобы он о ней даже и не вспомнил. Иншааллах. — Слушай, я наблюдал за тобой, и не сочти за дерзость, но мне тяжело пройти мимо женщины в беде, — снова начал мужчина, пристально смотря на Суну. — Как тебя зовут? — Я не в беде. И меня зовут Суна, — твердо, будто бы с вызовом отвечает девушка, но он тут же сбивает с нее спесь своим выражением лица. На нем искреннее замешательство, смешанное с откровенной усмешкой. Чертеныш снова это делает! — Что-то не так? Что смешного я сказала? — Я просто никогда раньше не слышал такого имени. Суна, — произносит он снова, будто пробуя ее имя на вкус. И от его слегка удивленной улыбки ей кажется, что оно все же пришлось ему по душе. Это заставляет ее недовольно фыркнуть. — Что оно означает? — Понятия не имею, — отвечает Суна, продолжая раздраженно буравить взглядом линию горизонта. Ветер стих, но Босфор стал еще громче, словно его волны были предвестником бури. — Мама говорила, что это значит «солнце». Тетя, что «кончина». А папа всегда называл меня селезнем. Выбирай то, что по душе. — Ай, Суна. Такое красивое имя не может быть связано с селезнем, я отказываюсь в это верить. Меня зовут Кайя, но чур не смеяться. Я знаю, о чем думают в Турции сразу после того, как я представляюсь, — сказал он, выставив ладони в предупредительном жесте. Но Суна все же не сдержалась и несмело рассмеялась, хоть и промолчала. И действительно, скала. Хотя на месте его мамы она назвала бы его Шкафом. Она замечает, как его взгляд останавливается на ее розовом термосе и уголки его губ снова приподнимаются. — Что у тебя там, кстати? Сомневаюсь, что чай. — Ты кто, полицейский? — с упреком спрашивает она, и снова слышит его смех, который заставляет ее, наконец совсем забывшись, весело улыбнуться. Идиот со всего что-ли так смеется? — Если да, то мне уже давно есть восемнадцать, Кайя-бей. Ты и сам выглядишь так, будто тебе не помешал бы мой «чай». И я бы тебе предложила, да ты побрезгуешь. Видимо, ночка сегодня не только у меня не задалась, да? «Это такое у тебя воспитание, да, Суна? Это так тебе надо себя держать перед незнакомыми мужчинами? Молодец, хвала тебе, девочка» — Не могу поспорить, — отвечает Кайя, пожимая плечами. — У меня давно не было настолько херовых дней. Но в другом ты не права, — он снова кивает на стаканчик в ее руках. — Я бы не побрезговал, даже более того — в любой другой день отказался бы только из-за того, что много лет уже не пью. Но сегодня другой день, Суна-ханым. Кайя с виноватой улыбкой достает фляжку из полы своего пальто и делает один большой глоток, который заставляет его на секунду поморщиться. И Суна не сдерживается. Хохочет так сильно, что приходится даже беспомощно откинуться на спинку лавочки. — Не смейся, я серьезно, — и его тон действительно тверже, но и смех Суны обладает заразительным эффектом. — Хотя да, вкупе с последним заявлением звучит смешно, но все же, я предусмотрительно ушел из дома, чтобы ненароком ничего не учудить. Алкоголь — плохой друг, Суна. С ним не стоит заводить близких отношений. — Оф-ф! Тогда считай, что сегодня я с ним просто флиртую, — отвечает девушка, стараясь не рассмеяться снова. И когда он подносит свою фляжку к ее термосу, она, ни секунды не задумываясь позволяет им со звоном соприкоснуться и делает еще один уверенный глоток. — Это третий раз в моей жизни, когда я притронулась к алкоголю. Первый был катастрофой, второй заставил сильно обмануться, но сегодня… сегодня я просто скорблю. И что бы ни слетало с ее языка, она не собиралась стирать с лица эту глупую улыбку. Правда, в ее потухших глазах о ней не нашлось бы и воспоминания. — Так что у тебя случилось, Суна? — снова спрашивает он, но на лице ни тени улыбки. — Я понимаю, ты не фанатка моего образа, но раз уж я уже здесь… Может, если расскажешь, станет легче? Иногда легче выговориться незнакомцу, чем убиваться вот так в одиночестве, — и Суна очень надееться, что он особо не обратил внимание на то, как она убивалась. Что он там сказал, как долго он здесь? — Так что тебя сюда привело? — Ряд несчастливых случайностей, — не задумываясь отвечает она, вызывая улыбку на его лице. — Мне по жизни немного не везет, знаешь? Если бы мой отец узнал, что я здесь… О, Аллах, да мне не жить, если он узнает! — Суна снова, не сдерживаясь, смеется и Кайя машинально подхватывает ее настроение. Этот мужчина вообще довольно четко распознавал ее эмоции. Но вряд ли он догадывался, что она даже ни капли не преувеличила свой рассказ. — Говорю тебе, так и будет! Сначала в ход пойдет все, что под рукой, а потом… потом он придумает что-нибудь поизобретательнее, — ее улыбка тухнет так же быстро, как и расцветает, и это напрягает. — Сделает так, чтобы я кроме Антепа и тряпки с ведром ничего больше не видела. Найдет еще одного маньяка, которому можно будет меня продать, и дело с концом. Боюсь, он трех месяцев выжидать не будет, но пока еще терпит. — Суна, подожди, ты серьезно? — спрашивает он, резко оживившись. Суна и не собиралась продолжать. Хватит уже. — Ты не шутишь сейчас? — Если тебе от этого смешно, то у тебя спорное чувство юмора, Кайя-джим, — отвечает она ему, все с той же улыбкой на лице, и быстро моргает, стараясь как можно скорее избавиться от скопившихся в глазах слез. — Я уже успел забыть, что Турция — это все такой же пиздец, как и сто лет назад, — кратко резюмирует он, и Суне ничего не остается, кроме как признать, что он в этом очень даже неплох. Она бы лучше не сказала. — Частично, да. Но не думаю, что в Стамбуле так, — выдыхает она, делая очередной глоток. Осознание того, что на этот раз от алкоголя она даже не поморщилась, так и не приходит. — Значит, ты не из Турции? А откуда? — Я много откуда, — отвечает он, поддерживая ее идею выпить. — Но конкретно сегодня утром, я из Лондона. И знаешь, что впечатляет? За один день в Стамбуле я увидел больший пиздец, чем за последние три года жизни там. — Это объясняет твой вид, — не задумываясь отвечает Суна, и не может сдержать улыбки, когда видит выражение его лица. Они сидят так еще несколько минут, каждый снова и снова переживая свою историю. И Суна с удивлением подмечает, что ей очень комфортно. Просто молчать с незнакомым человеком, который застал ее в минуту (ну, или звездный час) ее слабости. Ей было тихо, спокойно и свободно. И это было вновинку. — Ты сказала, что… он сделал то же самое с твоей сестрой, — наконец прерывает тишину Кайя. Неужели он все это время об этом думал? — И что сейчас с ней? Я в смысле… она в порядке? «Я надеюсь, Кайя-джим. Надеюсь». — Муж моей сестры оказался хорошим человеком, — говорит Суна, прикрывая глаза. Она не врет, но от чего-то ей кажется, что откровенно недоговаривает. Может, даже самой себе. — Немного глуповат, вспыльчив, но он добрый. Своего рода борец за справедливость. Проблема только в том, что справедливость, как и правда, у него всегда своя. Он привык получать то, что хочет. И теперь моя сестра стала подозрительно на него похожа. Сейчас она счастлива, слава Аллаху, но какой ценой. — Ты тоже будешь счастлива, Суна, — не задумываясь говорит Кайя, заставляя девушку уставиться на него в немом вопросе. — Все это не определяет тебя как человека. Твоя история тебя не определяет. Это мир вокруг тебя сходит с ума, а не ты. «Интересно, ты это говоришь мне или себе самому?». Потому что в последней его фразе она уверена совсем не была. Если она еще в сознании, то почему слова с языка слетают быстрее, чем разум успевает дать им зеленый свет? Тетя была права в своих опасения — у Суны был поганый язык. К тому же, без костей и никак не привязанный к мозгу. — Ты сказал, что мне должно было стать легче. И почему я тогда чувствую себя сейчас полной идиоткой, скажи-ка? — спрашивает она с задорной улыбкой. Кайя и сам ей улыбается, но так устало, что ей скорее хочется похлопать его по плечу, чем снова посмеяться с какой-нибудь нелепицы, которую он мог бы выдать. — Зато ты помогла мне понять, что мой день был не так уж и плох, — все же улыбается он, придвигаясь чуть ближе. Он долго смотрит на нее, будто умоляя разрешить ему просто заткнуться. Но выжидающий взгляд Суна заставляет его продолжить. — У меня тоже есть брат. Своего рода, — он глухо смеется, делая еще один большой глоток. Суна, конечно, не была гением, но поняла сразу, что брата своего этот ее Кайя мягко говоря не жаловал. И словно в подтверждение ее мыслей, он продолжил: — Но мне не хватит слов, чтобы его описать. Заносчивый, высокомерный, избалованный золотой мальчик. Но, знаешь, тоже счастливее, чем я. У него всегда все было в порядке, ему проложили дорогу в мир и укрыли задницу алмазной вышивкой. А мне пришлось жить немного иначе. Но, смотря на тебя, я еще раз убеждаюсь, что хорошим людям достается больше всего. И что он имел в виду? Суна было открыла рот, чтобы возразить, но что-то не позволило ей этого сделать. Но, знаешь, тоже счастливее, чем я. Она не считала себя несчастнее Сейран. Но считала ли она Сейран счастливее себя — это совсем другой вопрос. Им обеим досталось сполна, они обе всю жизнь прожили как две купеческие рабыни, только и делая, что кивая на все поручения и исполняя любые приказы. Кофе — пожалуйста, уборка — одну секунду, замуж — без возражений. Но их истории были разными и Суна понимала это. Когда на день рождения Сейран мама тайком покупала для нее карандаши и раскраски, на день рождения Суны она лишь поглаживала ее по голове и целовала в макушку. Когда отец избивал Сейран, мама не могла терпеть этого дольше минуты. Она закрывала сестру всем своим телом, прятала ее за своей спиной, иногда даже выкрикивая отцу что-то настолько обидное и отчаянное, что заставляло его в гневе оставить и на ее лице отвратительную красную ссадину. Но когда били Суну, мама старалась сделать вид, что она этого не слышит. Приходя к ней ночью, чтобы обработать рану, она непременно плакала и сжимала ее ладошки, но всегда молчала. И в следующий раз, когда гнев отца падал на Сейран, Суна по одному взгляду своей матери понимала — ей нужно сейчас же принять удар на себя. Она старше, и она вытерпит это. А Сейран нужно защищать. — Жизнь немного несправедлива, да? — наконец ответила ему Суна, несмело улыбнувшись. — Жизнь очень несправедлива, Суна, — в тон ей ответил Кайя, в очередной раз поднося к губам фляжку. И Суна поймала себя на мысли, что засмотрелась. А он, вообще-то, был довольно красивый — этот ее Кайя. Не считая сходства со шкафом, у него были очень добрые глаза и пухлые губы. И эта легкая щетина его совсем не портила, даже наоборот — прибавляла шарма. Он не был похож на обычного турецкого мужчину, и в этом был виноват даже не спорный стиль в одежде и подозрительное количество колец на пальцах. Он просто был… Стоп. — Мне нужно домой, — говорит Суна, резко подрываясь с места. Она и сама не до конца отдавала себе отчет в своих действиях. Но желание сбежать вдруг стало неподвластным никаким другим мыслям. — Меня могут хватиться и… — Тогда позволь тебя проводить, — предлагает Кайя будничным тоном и встает вслед за ней. Но видимо, Суну выдало ее лицо. Он устало вздыхает, смотря на нее, и с усмешкой продолжает: — Послушай, я не большой фанат настаивать на чем-то, но на улице ночь. Это просто небезопасно, тем более у меня осталось мало уверенности в Стамбуле после нашего с тобой разговора. Если так будет легче, то даю обещание — адрес запоминать не стану. Сталкинг не входит в число моих хобби. Что ж, он снова вынуждает ее отключить мозг. Список причин, умоляющих ее отказать ему был почти бесконечен. Но Кайя смотрел на нее с такой комичной укоризненностью, что ей казалось, что если сейчас она откажет — он просто будет тенью Гамлета плестись за ней прямо до дома, лишь бы она не вляпалась в очередную интересную историю. Поэтому она лишь шумно вздыхает и с легкой улыбкой на губах протягивает ему свою руку. — Ну, хорошо, Кайя-бей. Провожайте.***
Пока они шли, Суна отчетливо чувствовала слабость в ногах. Она так долго просидела на той лавочке, что и не заметила, как много на самом деле выпила. Именно это, как она убеждала саму себя, и заставило ее мертвой хваткой вцепиться в его руку. Как ни странно, голова была чиста, по крайней мере, казалось таковой. Но, если уж виски не смог затуманить ей разум, то почему она согласилась, чтобы какой-то подозрительно выряженный незнакомый мужчина под руку вел ее прямо до ее квартирного комплекса?.. «Ты докатилась, Суна, докатилась», — подсказывал ей голос разума, но Суна старалась отогнать его, как назойливую мушку. В конце концов, он же обещал не запоминать ее адреса. Не сдержавшись, девушка улыбнулась своим мыслям, что сразу же было замечено ее галантным спутником. Хотя за их недолгую прогулку он и сам не единожды легкомысленно сбился с прямой дороги, потягивая этим из стороны в сторону свою не привыкшую к такой «галантности» спутницу. — Ты чего? — спросил Кайя, слегка улыбнувшись в ответ. — Да ничего. Просто задумалась, — пробурчала Суна, понимая, что ее щеки наверняка уже залил румянец. Ей вдруг стало очень смешно с нелепости всей этой истории. И слава Аллаху, что эта встреча была первой и последней в их жизни. Она даже не представляла, как бы смотрела этому Кайе в глаза, если бы судьба распорядилась иначе. Но так и должно быть. В конце концов, она вела себя постыдно, а он никак этого не пресекал, что было еще более постыдным с его стороны. Так бы сказала ей мама, если бы узнала о ее вылазке в подробностях. Но Суна, снова отказывая своему разуму, лишь сильнее обхватила его руку и прижалась к ней всем телом. С ним было на удивление легко. Комфортно даже вот так молчать, зачем-то крадя невесомые прикосновения кожи к коже. Какая уже разница? Это ведь никогда не повторится. Она чуть потянула его за предплечье, вынуждая остановиться. — Вот мой дом, дальше я сама, — проговорила она, так и не стерев с лица эту глупую улыбку. — Спасибо, что проводил и не запомнил адреса. Кайя лишь тихо рассмеялся и, не убирая своей руки с ее предплечья, положил вторую на ее талию, притягивая чуть ближе. И Суна поддалась, ведомая либо своим бесстыдством, либо каким-то не вовремя проснувшимся инстинктам. Встала прямо перед ним, позволяя приобнять себя и укрыть от легкого ветра, завывающего прямо за его спиной. Остался только этот ветер, отдаленные звуки дороги и спокойствие еще не проснувшегося города. — Ты уверена, что мне не стоит запомнить твой адрес? — вдруг спросил он, наклонившись чуть ближе. Чертеныш. Ощущать его так близко было по-странному приятным. Она глубже вдохнула уже привычный запах его одеколона, и обессилено прикрыла глаза. И, наверное, это было зря. Ведь уже в следующую секунду она почувствовала, как его губы проводят нежную линию по ее щеке, лишь едва касаясь кожи. И он беспрепятственно льнет ближе, сжимает руку на ее талии и притягивает к себе, пока она не оказывается бесстыдно вжатой в него настолько, что ей кажется, что они делят его пальто на двоих. И ей почти нравится то, как ощущается его теплое сбивчивое дыхание возле ушка. Ощущает, как он скользит носом ниже, к тонкой шее, лишь изредка позволяя себе невесомо прикоснуться к коже горячими губами. И в эту бездну она летит совсем не сопротивляясь. И наверное, следующий ход нужно было сделать ей. И ведь делает. — Уверена, — шепчет она и Кайя на секунду застывает, пытаясь вспомнить, чему это было адресовано. И уже спустя секунду она чувствует, как он улыбается, тихо смеется прямо ей в шею, прежде чем выпрямиться и вновь поднять на нее глаза. Он наверняка уверен, что она просто издевается. Ведь его рука двигается дальше, нагло пробирается под ткань ее кофты и опаляет жаром своих пальцев кожу поясницы, на которой он тут же начинает вырисовывать незамысловатые кружевные узоры. Нет, это он издевается. А вот она в своем шепоте уверена полностью. — Пусть все наши беды, вместе с этой ночью останутся в прошлом. А о прошлом жалеть нельзя. И Суна соврет, если скажет, что не знала, что так и будет. Что то ничтожное расстояние, которое было между ними до этого, мгновенно сократится до минимума, и он накроет ее губы своими. Но едва ли она догадывалась, что праведное робкое касание не было его планом. Что уже через несколько секунд он словно ненарочно скользнет языком по нижней губе, заставляя ее выдохнуть что-то неразборчивое ему в губы, и прижаться ближе, лишь бы эти ощущения ее не отпустили. И видел Аллах, она хотела отстраниться, но когда его ладонь переместилась с ее предплечья на затылок, в мягком и одновременно требовательном жесте притягивая ее ближе, Суне не оставалось ничего, кроме как поддаться. Поддаться жадным прикосновениям его губ и языка и, пусть неумело, но ответить тем же. Прижать ладони к его лицу, ощущая, как приятно покалывает кожу его легкая щетина. И тянуться ближе, оттягивать губу сильнее, целовать глубже, чувствуя, как он, откровенно не сдерживаясь, укрепляет хватку на ее теле. Опять, опять и опять. Это не было похоже на поцелуй, который она могла представить себе перед сном. Это было естественно, целовать Кайю казалось чем-то абсолютно натуральным, словно он мог предугадать любое расфокусированное желание ее тела и выполнить его еще до того, как она разрешила бы себе о нем думать. Его руки, запах, губы были настолько правильными на ней, что когда он нехотя отстранился, Суна сама подалась навстречу. Ровно на миллиметр, следуя за его дыханием на своих губах. Нежно провела ладонью по шее вниз, останавливаясь на вырезе его рубашки, и мягко провела пальчиком по открытой коже. А он лишь задышал еще чаще, словно по инерции возвращаясь назад к ней, но больше… ничего. И она чувствовала на себе его взгляд, но не смела открыть глаза. — Что ты творишь? — шепотом сорвалось с ее губ, потому что ситуацию нужно было спасать. Свое имя обелять, а честь восстанавливать. — Что? — его голос звучит совершенно иначе, он буквально хрипит ей в губы. — Зачем ты это сделал? Зачем ты… — Ты уверена, что это был я, Суна? Вздрогнув, Суна открывает глаза и эта нахальная улыбка тут же с ума ее сводит. Если разум покинул ее, то сделал он это определенно не вовремя. Потому что она продолжала как последняя школьница пялиться на него снизу вверх, не моргая и, казалось, даже не дыша. «И как нам это реабилитировать?» — Об этом я жалеть точно не буду, — прошептал Кайя, чуть отстранившись. Он снова улыбался так же, как и там, на набережной. Так, что хотелось по голове его стукнуть, но выходило только взгляд отвести. — О чем? — Ты ведь сама сказала, что мы больше не увидимся. И что о прошлом нельзя жалеть. Но если бы я сейчас этого не сделал, то еще очень долго бы об этом жалел, — Кайя делает лишь шаг назад, а стоять самостоятельно становится заметно труднее. Он с улыбкой щипает ее за щеку, наверняка давно осознав, что нормально сформулировать свои мысли у нее уже не получится. — До встречи, Суна. Кайя отпустил ее, и все с той же мальчишеской улыбкой зашагал прочь, с каждой секундой безвозвратно растворяясь в густой темноте Стамбула. Суна неожиданно вспомнила, что ночь была холодной. Наблюдая за его удаляющимся силуэтом, она, как глупая девчонка, потеряла счет времени. А когда сама призраком поплыла назад домой, встретилась в отражении зеркала в лифте со своей странной давно потерянной сестрой-близнецом. Только эта идиотка была совсем другая — с распухшими, красными губами, свалявшимися от ветра волосами и абсолютно придурочной улыбкой на лице. Явно нетрезвая, крадущаяся по привычно ярко-освещенному коридору их этажа. Она каким-то чудом открыла дверь слишком громким ключом и пробралась в свою спальню. Тихо, на носочках, стараясь не дышать и не рассмеяться от того, как хорошо ей было. Получается, так ощущалась свобода? «До встречи, Суна» Она вспомнила об этом недоразумении только тогда, когда наконец забралась в постель, с головой укрывшись теплым одеялом. И, когда этот Кайя все же пришел к ней во сне, такой же улыбчивый и оживленный, каким он ее покинул, она поняла, насколько прорицательным был ее таинственный незнакомец. Настоящий джентельмен, даже не заставил долго себя ждать. Но сны заканчиваются. Странные дни тоже. И на смену им приходят осознания. Трезвые, чуть пахнущие перегаром и дорогим мужским одеколоном на спрятанной под кроватью куртке, заставляющие по утру зарывать лицо в ладонях и корить себя за отсутствие контроля и дрянной, незакрывающийся рот. Они вынуждают тянуться к стакану с водой, в тщетных попытках унять боль в висках, которая была вызвана отнюдь не алкоголем. И все же слегка улыбнуться предательски всплывающим воспоминаниям. Суне еще никогда не было настолько плевать на стыд. Потому что этот точно останется в прошлом.
***
— Я убью Казыма. И Суна настолько согласна со своей тетей, что готова захлопать в ладоши. Их такси уже подъезжало к особняку Корханов, когда девушка, сидящая сзади, внезапно ощутила щемящее чувство в груди. Это была тревога, и чем ближе они были к заветным воротам, тем сильнее она становилась. Это был новый перфоманс ее отца, сочиненный в содружестве с Феритом Корханом. И конкретно в этой экранизации ее тупоголовый зять отказался оставаться в особняке, если в нем не останется ее отец. Ну, в условии были выдвинуты еще и пассажирки такси, но Суна не считала себя в той степени дурой, чтобы в это поверить. Ферит собирался насолить своему брату и его матери, используя ее отца. Наполнить этот дом на дух не переносящими друг друга людьми до той критической точки, что он станет больше похожим на отель, в котором выживут только самые достойные. Корханы ведь так и определяли своих истинных родственников. Сами присуждали им звания, и выгоняли тех, кто начинал действовать на нервы. Когда такси наконец остановилось, Суне потребовалась ровно секунда, чтобы перевести дух. Будь, что будет. Выходя из машины, она зажмурилась от яркого солнца. От вчерашней прохлады осталось одно воспоминание и медленно надвигающиеся на Стамбул тучи, но едва ли они успеют нагнать их до вечера. И только чуть не столкнувшись лбами, Суна поняла, кто открыл ей дверь. Неизменно во всем черном перед ней предстал абсолютно ошарашенный Абидин. Черт. Конечно, Суна знала, что не сможет избежать встречи с ним. Если уж быть честной, его имя первым пришло ей на ум, когда мама сказала собирать вещи. Она как дура ждала встречи с ним, по непонятной причине хотела увидеть его и поговорить. Может, даже объяснится. Еще раз. Но едва ли он хотел того же. Абидин трусливо расставил точки только над теми «i», которые были ему удобны. И в конце этого уравнения она становилась последней шлюхой, которая без зазрений совести продалась вместо того, чтобы сбежать с ним в светлое будущее, а он сам — отвергнутым рыцарем, который был готов свернуть ради нее горы. Да только свернул он разве что свою шею, когда с отвращением поглядывал на нее в их последнюю встречу. И Суна все понимала. И ее гордости даже хватило на то, чтобы несколько раз проклясть его имя перед сном, вытирая слезы с лица краешком одеяла. На свадьбе Сейран и Ферита он выглядел смелее, буквально втаптывая ее в землю одним своим взглядом. А сейчас стоял, и как вкопанный смотрел на нее, словно видел впервые в жизни. — Абидин-бей, заберите пожалуйста сумки и отнесите их в дом, — наконец отмерла Суна, окинув его пренебрежительным взглядом. И когда его лицо исказило истинное удивление, снова перемешанное с каким-то паршивым разочарованием, она не сдержалась и отвернулась, уверенно следуя за мамой и тетей к особняку. «Что, не ожидал? Теперь-то ты заговоришь со мной первым. Будешь просить прощения ты, а не я, чертов осел. И это я подумаю, стоит ли мне тебя прощать. Помяни мое слово, Абидин, ты будешь долго умолять меня тебя простить, очень долго». Около дверей уже собирались люди. Целая толпа, к которой они должны были присоединиться. Сейран с Феритом, с довольными улыбками на лицах, стояли рядом с Гюльгун и Орхан-беем. Латиф и Ифакат неизменно позади Халиса Корхана. Ну ничего себе, какая честь! Даже дед решил спуститься из своей норы, чтобы поприветствовать прибывших дам. А рядом с ним два незнакомых Суне силуэта, переговаривающихся между собой, и, казалось, совсем незамечающих происходящего. С иголочки одетая женщина и… Нет. Ха-ха! Нет, нет нет… Нет, этого быть не могло. Все что угодно — метеоритный дождь, зеленые облака, яд вместо воды Босфора, но только не это. Сейчас шутка закончится, ее реакцию снимут на видео, и все разойдутся. Но лицо Суны исказилось и перекосилось в таком количестве эмоций, что она абсолютно точно не хотела бы, чтобы кто-то это запечатлел. Среди давно знакомых ей людей, которых она считала почти что своей семьей, прямо по правую руку от Халиса Корхана стоит его новоиспеченный наследник. Заранее презираемый половиной своей семьи, он что-то нашептывает красиво одетой женщине средних лет, стоящей рядом. Должно быть, второй драгоценной гостье — своей матери. Ее имени Суна пока не знает. Но его имя весь день прожигает сетчатку ее глаза. Кайя. Тот Кайя, который вчера делил с ней лавочку, дорогу до дома и этот