не до смеха

      Джисону не до смеха.       Ему не смешно. И смешным он тоже быть не умеет. Глупо, да? Не может издать ни единого хихика, блять, когда кто-то обсуждает забавные фотографии, сделанные в какой-то нелепой позе или показывающие неровности кожи.       Только бы не его. Пожалуйста, главное, не фоткайте его исподтишка. Не надо. Джисон не посмеется, даже если умеет прекрасно делать вид, что да. Что смешно. Однако те слезы на глазах далеко не от этого будничного смеха.       Джисону больно.       Он не может принять ни одной шутки в свою сторону. А друзья-то могут. Собираются компанией, устраивают фотосет на камеру Хёнджина, а после кучкуются, чтобы посмотреть, что же вышло.       Джисон смотреть не хочет.       Всё, о чём он мечтает — спрятаться. От каждого щелчка камеры, от каждого неудачного ракурса, от каждой словленной случайно эмоции — от всего. Натянуть бы капюшон по самые уши и сидеть с краю, наблюдая издали за всем, что творят его друзья. Так спокойнее: не тогда, когда он в гуще событий.       — Ну же, Джисон, иди к нам, — кричит Хёнджин, подзывая. Снова они сидят в кафешке около их университета. Снова стараются запечатлеть момент искренней радости и безумия. Корчат рожицы, языки высовывают, ставят ебанные ноль пять на камере, чтобы смешнее вышло.       Джисон не хочет подходить.       Страшно-страшно-страшно.       Там смех. И будет смех над ним. Не потому, что как-то издеваются, нет. Его, наоборот, ценят и любят, всегда ждут, но только вот не понимают, что Джисону не до смеха. Не до словленных глупостей на камеру, не до скошенных и смазанных лиц в объективе, не до громкого смеха над всем этим безумием.       Джисону не нравится.       Джисон не может.       Не может смеяться искренне, когда дело касается смеха над ним. Смеха над его внешностью, искаженной телефоном с выставленным забавным фильтром.       — Джисон-а! — как и всегда подзывает Хёнджин, когда они расселись в столовой их университета. Всё обычно-привычно, Джисону нравится. Только вот не нужно фоткать. Тем более, когда он ест. У него и так каждый раз руки трясутся от того, что кто-то может смотреть на него, когда вилку ко рту подносит. А если обляпается случайно или, может, промажет мимо рта. Что угодно, что вызовет смех.       И это не издёвка, а просто другое видение ситуации.       Для друзей — забавный момент. Мимолётный повод похихикать.       Для Джисона — страх и ужас.       Для Джисона — причина не есть в кругу людей.       — Хан-и! — теперь зовет Минхо. И Джисон смотрит на него, а тот ладонью рот прикрывает. Хан знает, почему.       Потому что Минхо не любит свою улыбку.       — У тебя тут рис, — проговаривает и тянется рукой, чтобы смахнуть. Легонько и аккуратно. И Джисон бы подумал, что это мило и с заботой, но только вот это Джисон. И он думает лишь о том, как опозорился. Да, в такой мелочи, но уже хочется спрятаться.       Не смотрите. Не смотрите. Не смотрите.       — Пхах, Джисон, видел бы ты свои глаза, — ржёт Хёнджин, хватаясь за стол. И тот не со зла. Просто посмеяться любит, как и Джисона любит, правда.       — Ха, да, — тянет насильно улыбку на лицо, пока в глазах копятся слезы.       Джисон в руке сжимает вилку, стараясь хоть как-то переместить свои ощущения: с некомфортных на болезненные. Лучше пусть болит ладонь, чем сердце. Но оно продолжает: отбивает ритм, бьющий в грудную клетку, и ползёт-ползёт-ползёт под кожей страхом. Дрожит всем телом и, кажется, душой.       Джисону хочется сбежать.       — Хей, — тихо зовёт Минхо, укладывая руку на ногу Джисона. Ту, что отбивает нервный стук по кафелю. — Всё хорошо?       — Да, хён, не волнуйся, — и вот зачем Минхо это сказал? Джисону теперь хочется реветь во всё горло, потому что когда его спрашивают о таком, когда и так на грани балансирует, то сорваться хочется: на плач. — Не отвлекайся, там ребята что-то интересное рассказывают. Давай, послушаем, м? — только не смотри на меня.       — Хорошо, — недоверчиво отлипает, но руки не убирает. Держит, мягко поглаживая, пока сам действительно возвращается к диалогу. Смеётся так же громко, а ладонью прикрывает рот.       Джисону больно на это смотреть.       Для него улыбка Минхо — самое прекрасное и искреннее, что он видел. И говорит ли в нём его влюбленность? Он не знает. Знает только то, что всегда возвращается глазами к искрящемуся Минхо. Тот всегда так светится, когда ребята смеются. И Джисон смотрит немного, осторожно и мало. Не хочет смущать, да и самому смущаться тоже не нравится.       А Минхо нравится.       Нравится и смех его, и шутки, и разговоры их ночные, и прогулки — всё нравится. Но Джисону не нравится, что он не может посмеяться вместе с ним, когда они неожиданно устраивают нелепый фотосет. Минхо ржёт откровенно и громко, а Джисон только и может сделать вид.       Вид, что смешно.       С Минхо хочется быть честным.       А Джисон не может.       Джисон много чего не может. Писать в чаты что-то тоже. Вдруг будет не смешно? А вдруг все промолчат? Или потом без него соберутся и обсудят, какой он клоун кринжовый? Джисон верит, что такого не будет, потому что не даёт ни единого повода.       Джисону бы выкинуть собственные страхи, но не получается. Его держит мысль о том, что, если он в какой-то день отпустит себя, настанет момент, когда его накроет осознанием, что зря. Что вся его мнимая уверенность именно такой и была: надуманной. На самом деле, он — трус.       И самому плохо. Джисону не хочется быть заложником своих страхов, но они всё так же управляют им: его эмоциями. Всем и даже больше. Джисон скован. Джисон тонет.       Тянет на дно в это болото липкого ужаса.       — Хан-и! — неожиданно подцепляет за руку Минхо в коридоре университета. Джисон дергается. — Прости, напугал? — и голос правда виноватый.       — Ничего-ничего, хён, — успокаивает. И кто так же успокоит сердце, что после каждого гулкого удара сжимает все внутренности? Да. Он так сильно испугался. — Ты меня взбодрил.       — Ох, ладно, — хихикает с такого комментария. И ладонью прикрывает рот. — Я чего подошёл-то. Не хочешь сходить в кафешку сегодня? Там скидки, говорят, будут, бешеные, — и смотрит, интуитивно огибая идущих навстречу студентов.       — Ну раз бешеные, то конечно, пойдём, — говорит, сжимая лямку рюкзака. Проводить время с Минхо хочется, а есть в кругу людей — нет.       Но Джисон отчаянный.       Джисон идёт в это кафе.       Идёт туда, где толкучка из людей, что жаждут так же успеть купить сладкое по большим скидкам. Туда, где столы плотно стоят, практически не разделенные спасительным метром. Туда, где громко и шумно, от чего уши закладывает, а чтобы услышать собеседника приходится наклоняться ближе.       — Давай ты займешь место, а я побегу куплю нам по чизкейку, да? — на подходе к кафе быстро проговаривает Минхо. И Джисон успевает лишь кивнуть автоматически согласно, прежде чем Минхо проскочит в скопление людей.       Джисон теряется. Теряется в пространстве. Слишком много чужих и незнакомых. Какие-то шумные подростки повсюду, а еще ощущение, будто они все смотрят на него, когда он протискивается рядом, чтобы пробраться к свободному столику. Благо такой всё-таки оказался.       Но.       Было одно огромное но.       Этот столик был в середине зала. Не прекрасный вариант в углу и у окна, нет. А тот, что снится Джисону в кошмарах. Тот, что пугает своей открытостью и тем, что с каждой стороны он окружен. Окружен бесконечным потоком людей, что толпятся в очереди и у барных столиков без стульев.       Руки непроизвольно начинают дрожать, а челюсть — сжиматься в попытках не разрыдаться в голос.       Страшно-страшно-страшно.       Джисон не готов.       Но приходится притвориться, что да. Что он может занять это злоебучее место в середине. Сделать вид, что руки не дрожат, покрываясь холодным потом. Джисон умеет улыбаться, когда в глазах читается страх и, наверное, уголки его губ всё же невольно опускаются вниз, поддаваясь настоящим эмоциям.       — Хан-и, — через время подсаживается Минхо, что приволок поднос, на котором красуются чизкейки и две кружки кофе. Дымящегося такого, и Джисон отсюда уже чует запах орехового сиропа. Его любимого.       Минхо запомнил.       И да, у Джисона сердце делает маленький кульбит, а после — крохотную остановку, потому что почему-то такие мелочи трогают слишком сильно.       — Ну и очередь там, жесть, — жалуется Минхо, поднося горячий напиток к губам. Отпивает осторожно, не замечая, как Джисон немного залипает. И сам не знает, почему. Джисону просто нравится смотреть. А ещё он оттягивает момент, когда нужно будет начать есть.       Джисон надеется, что не выронит десертную ложку. И молится, чтобы этот день поскорее закончился.       Чизкейк обсыпан вафельной крошкой разного размера, а сверху втыкнут лепесток молочного шоколада. И как это есть? Потому что Джисону это нужно сделать так, чтобы ни один кусок не остался на его рту. Чтобы всё было идеальным.       Трясущейся рукой Джисон отламывает махонький кусочек. Такой, чтобы рот широко не нужно было открывать и он спокойно прошел, не задевая уголки. Лишь бы он не изляпался.       Фух. Одна десятая пройдена.       Джисон заводит небольшой диалог, чтобы создать более спокойную атмосферу. Делится впечатлениями от дня, после интересуясь, как там всё у Минхо. Правда ведь любопытно. Джисона вообще всё-всё увлекает, что касается Минхо. Тот вдобавок говорит как-то по-особенному. Так, что Джисон объяснить не может. Способен только руками разводить да мямлить: Ну, вот, Минхо. Говорит, как… Как, ну, понимаете, да? Как что-то такое, во-от такое, да. Ага. Именно так.       И пока течёт диалог, чизкейк постепенно съедается, да ведь? Только вот Джисон за всё это время лишь надломил два крошечных кусочка и повалил всё на бок. Как будто ничего и не поменялось. А освобождать с таким количеством народа столик нужно было побыстрее. Джисон и сам не хотел находиться здесь дольше.       Однако торопиться Джисон не любит так же сильно, как и находиться в присутствии кого-то, пока он ест. Даже если это Минхо.       Надо всё доесть. Джисон ненавидит оставлять что-то после себя. Вроде и не заставляли в детстве давиться до последней крошки, но Джисон не может по-другому. Ему нужно, чтобы тарелка была пуста. Поэтому Джисон рискует, отламывая кусок побольше, тут же жалея, что не посмотрел, как он выглядел. Его внимание было полностью на Минхо, что увлеченно рассказывал про своего кота, что недавно заснул у него на руках. Джисон не заметил, как от чизкейка тянулась ниточка клубничного джема.       Джисон пачкается.       На подбородке и нижней губе выделяется красная полоска сладости. Такая липкая, что Хан тут же понимает, что то, чего он так упорно избегал, — настало.       Минхо же смотрит.       Первый удар сердца кажется оглушительным, а все остальные — такими, будто сейчас проломят грудную клетку. Джисон трясется.       Джисон понимает, что слёзы копятся на ресницах, а руки никак не могут подцепить салфетку из общей специальной подставки.       Минхо затихает.       — Хан-и? — голос уже менее весёлый, чем был всего пару секунд назад.       Джисон отказывается слышать. Отказывается воспринимать ситуацию как ту, что происходит «здесь и сейчас».       Отказывается-отказывается-отказывается.       Салфетка не вынимается, поэтому, от собственного бессилия и осознания, что его рот всё ещё грязный, Джисон дёргает с особой силой эти ебучие салфетки, что парочка вылетает из плотной композиции и валится на стол, пока Джисон всё же вытирает липкую клубничную нить.       Джисон не хочет смотреть.       Джисон хочет бежать.       — Пойдём домой, — шепчет Минхо, всё это время наблюдая за тем, каким бледным становится Хан. Болезненно-бледным.       — Но мы ещё не доели, — старается улыбаться и делает это куда-то в стол, неловко смотря на этот сраный чизкейк с начинкой внутри и вафельным покрытием сверху. Вкусно было. А еще — неудобно. Позорно.       — Хан-и, пойдем, ничего страшного, — Минхо берёт их тарелки, чтобы отнести к мусорке. Стаканчики с кофе Джисон придержал. Чтобы по пути было, что сжимать. И чтобы помогало делать вид, что он занят чем-то супер важным, чтобы не объяснять, что с ним произошло. Сам даже не знал, что.       — Вы уходите? — интересуется девушка, когда Джисон напяливает джинсовку, чтобы поскорее уйти как можно дальше отсюда.       — Да-да, уходим, — тараторит, стараясь сильно не открывать рот и не обнажать зубы: вдруг там что-то осталось? Джисон не хочет закапывать себя сильней, чем он уже сделал.       Не хочет. Не хочет. Не хочет.       Всё, что он хочет, умещается в тёплую ладонь, которая ведёт его к выходу из кафе. Минхо ведёт.       И Ли даже не спрашивает. Просто идёт рядом, не выпуская ледяных от страха пальцев. Джисон знает, куда они идут, поэтому позволяет себе расслабиться и отпить немного орехового кофе. Лишь бы Минхо не смотрел на него. Не сейчас и не в ближайшее время. Джисон боится, что его хрупкая стена контроля сломается под натиском взволнованных взглядов. Цепких и тех, что могут заметить неровности кожи при ярком солнце.       Джисон так сильно не любит, когда на него смотрят.       Даже Минхо.       Тем более Минхо.       Сердце постепенно принимает привычный ритм, а ладонь согревается в чужой руке. Стаканчик с кофе выброшен почти в самом конце их пути, потому что Джисон отчаянно мечтал сохранить этот спасительный круг для занимания тишины каким-то действием.       — Фух, на улице жарковато, согласись? — не вопрос, а способ погасить неловкость. Попытка Минхо.       Джисон благодарен, ведь так можно сделать вид, что ничего не произошло.       — Чаю? — предлагает Минхо, разуваясь. Шнурки не поддаются, поэтому он чуть валится вперёд, но вовремя успевает опереться о стену. Джисон невольно улыбается.       — Да, давай, — соглашается, так как правда хочется. В этой маленькой студии, которую снимает Ли, много чего хочется. Чаю — особенно.       И побыть с Минхо — тоже.       Джисон приседает на корточки, чтобы почесать за ушком прибежавшего на шум Суни. Тот ластится аккуратно: не слишком показательно. Видимо, чтобы не подумали, что он на самом деле жаден до внимания. Пытается сохранить свою котячью гордость.       Джисон подыгрывает. Минхо — тоже.       На фоне теперь тихо играет радио, а чайник начинает постепенно закипать. Джисон идет в освободившуюся ванную мыть руки и заодно — лицо. Ему нужно смыть с себя весь этот день холодной водой и ещё убедиться, что он полностью чист. Проверяет зубы на наличие застрявшей пищи; осматривает щеки и подбородок, чтобы не было застывшего клубничного джема; промывает глаза, а после — лоб, потому что жирная кожа дает о себе знать. Джисон проводит некоторое время у раковины, так как страх быть каким-то не таким каждый раз бьёт в виски.       Немножко потупив в зеркало, Джисон возвращается к Минхо. Тот уже разлил чай по кружкам, но внимание было прицеплено к любимому коту.       И Джисон замирает: любуется.       Он ненавидит, когда смотрят на него, но сам обожает смотреть на других. Вы только скажите ему: перестанет. Хотя и сам себя старается контролировать, так как смущать же не хочется да и вдруг другому так же это неприятно, как и ему. Поэтому садится за стол, подминая одну ногу под себя и делает первый сюрп явно горячего чая.       — Суни сегодня более ласковый, — комментирует Минхо, пока в его ладонь тычется сухой нос.       — Ага, я тоже заметил, — опирается подбородком на ладонь, чтобы было удобнее. Усталость клонит. Так вышло, что это место располагает к тому, чтобы расслабиться. — Давай, садись, а то чай остынет, — улыбается.       — Этого и жду, — взгляд поднимает и смотрит снизу вверх.       — Опять нет разбавки? — Джисон знает, что обычно у Минхо не доживает холодная вода из графина, так как парень пьёт почти каждый час. Привык так, да и организм просит.       — Не-а, — как только улыбка ползёт на его лицо, рука рефлекторно тянется к носу, чтобы легонько прикрыть рот.       — Хён, — Джисону больно. Он лишь тихо сползает на пол к Ли, садясь попой на пятки. Минхо замирает: перестает гладить Суни и рукой всё ещё прикрывает губы. Минхо в замешательстве.       Джисон не знает, что делать. Он сполз, чтобы быть ближе совершенно неосознанно. Как нужно действовать дальше?       — И чего ты спустился сюда, дурень, — Минхо говорит совершенно ласково, и в глазах плещется вопрос: почему ты так близко?       Но Минхо мечтает быть ближе.       — К тебе захотел, — Джисон привык смотреть глаза в глаза, поэтому сейчас он может наблюдать каждую эмоцию, что проскальзывает на лице Минхо. А там — смущение.       — Ко мне, так ко мне, — и прижимается чуть плотнее к губам самыми костяшками.       Джисон осторожно тянется пальцами к руке Минхо: той, что скрывает улыбку.       — Мне нравится твоя улыбка, — Джисон не отодвигает, а наоборот прикрывает и своей рукой. Прячет. — Просто, чтобы ты знал. Нравится смотреть на тебя, но ты скрываешь самое красивое. Ты, вообще-то, весь красивый, не подумай. Но когда улыбаешься... Понимаешь, будто совсем по-другому смотришься... Ой, всё, начинаю говорить и сам путаюсь, что говорю. Не слушай, — выдыхает обреченно, сдаваясь.       Минхо смеется. Тихо-тихо.       Отодвигает ладонь, переплетая их пальцы. Они сидят друг напротив друга, смотрят.       — Улыбка, значит, нравится? — голову чуть наклоняет. В голосе нет усмешки, лишь умиление, интерес и, кажется, что-то ещё.       — Нравится, — нет смысла отступать назад. Тем более врать Минхо совсем не хочется. Да и они же про улыбку говорят, а не про чувства, да? Что может пойти не так…       — А мне ты, — … вот, что, — нравишься.       Джисону не до смеха.       — Хён, ты говоришь, что… — сглатывает, стараясь не обращать внимания на то, как холодеют собственные руки, потому что эти руки сейчас держит Минхо. Точнее, одну. — Я тебе нравлюсь?       — Да, говорю, — уже более робко повторяет, так как тоже страшно. И такая реакция Джисона не даёт быть уверенным.       — А ты мне тоже, — Джисон бегает глазами, смотря то в правый, то в левый зрачок. И куда ему вообще смотреть?!       — Нравлюсь?       — Нравишься.       И сидят дальше на этом холодном кафеле, пока на столе стынет чай. Джисону не важно сейчас абсолютно ничего, потому что Минхо улыбается.       Улыбается, не прикрывая рот рукой.       Это лишь пара секунд перед тем, как Ли всё же отвернёт голову и скроется в изгибе своего плеча, но Джисону хватит. Ему уже показали достаточно.       — Хан-и, — зовёт, снова возвращая взгляд на карие радужки. И те светятся как будто. — Почему ты так трясся сегодня в кафе? — интересуется, и видно, как жмётся, так как не понимает: уместно ли вообще такое сейчас спрашивать? Тот ли момент, и достаточно ли они близки для такого?       — Мне не нравится есть, когда смотрят. И вообще, когда на меня смотрят, — делится, так как верит, что над ним не посмеются. Точно не Минхо. Точно не над таким.       Минхо понимающе кивает, а после свободной рукой тянется к своим глазам, закрывая.       — Тогда я не смотрю, — тон серьезный и решительно настроенный.       А Джисон плавится.       — Глупый, — хихикает, чуть подвигаясь ближе, чтобы оставить крохотный поцелуй на тыльной стороне ладони, закрывающей такие красивые глаза. — Но спасибо.       — Есть что-то еще, что тебе не нравится? — выглядывает немного Минхо, делая щель из пальцев. Уши уже покраснели.       — Не нравится смеяться над собой. Точнее, я просто не умею этого делать. Совсем, — Джисон честно старается держаться, но такой Минхо топит его сердце.       — Понял, — кивает, постепенно убирая руку с лица, чтобы потянуться к Джисону. Так же, как и Хан до этого. Только Минхо касается щеки. — Будем смеяться надо мной. Ты будешь видеть мою улыбку, а я буду слышать твой смех. Настоящий, — предлагает, игнорируя бешено бьющееся сердце. Вся ситуация такая громкая и ломающая их прежние отношения, но, кажется, их всё устраивает. — Мне он тоже, кстати, нравится.       Джисону не до смеха.       Ему до улыбок, объятий, поцелуев и до ответного взгляда кофейных глаз.       Джисон с Минхо рядом. И Минхо с Джисоном бок о бок. Теперь в компании Минхо лично следит за тем, чтобы Джисона не фоткали резко и из-за кривых ракурсов. А Джисон подставляет плечо, чтобы Минхо прятался за ним, когда захочет улыбаться.       Спасают друг друга, аккуратно стараясь перелезть через собственные страхи. И торопиться никуда не надо, поэтому всё происходит постепенно, пока каждый помогает спрятать и укрыть парочку заморочек.