--
Переодеваясь в форму, Лёня разворачивается вокруг собственной оси без какой-либо причины. Просто как-то само собой получается. Как оказывается через считанное мгновение, когда он взгляд поднимает, невольно на Воеводина его переведя, — совершенно вовремя и удачно. Не каждый всё-таки день увидишь изодранную — буквально исполосованную мелкими и протяжными царапинами, — и щедро раскрашенную зелёнкой спину товарища. Субботин глаза округляет и аж присвистывает, шокированный представшей перед ним картиной. — Ого! Смотрю, отгулы у кого-то горячие получились! — выпаливает старлей, не то и в мыслях даже не имея нужным утаивать не ангельски-задорного блеска в глазах, не то подумать не успевая, что проскользнувшие у него в голове логические (или не очень) цепочки видны и Олегу. — Ага, — кивает головой Воеводин, судя по тону и хмурости лица, не особо-то разделяя веселье напарника, едва ли не во всех красках уже представившего собственное предположение. Как будто бы на его месте Олег не поступил бы точно так же. Чего только стоит та его ухмылка, когда Юля за обедом рассуждала, что для пользы дела нужно будет на тантра-йогу сходить, а Субботин в предвкушении слюни пускал. Почти что буквально. — А ещё колючие и болючие. Незабываемые, в общем, — резюмирует он и прежде чем натянуть на себя футболку, отрезает: — хорош таращиться! — Прости, — поспешно бросает старлей, но на деле всё-таки не унимается. — Не думал я, что Белая — настолько дикая кошка, — сверкая ослепительной (а по мнению Воеводина — совершенно идиотской) улыбкой, как будто бы просто в пустоту бросает Субботин. — Вот и не думай, — советует напарнику Олег, почти что падая на банкетку у своего шкафчика и собираясь обуться. А уже через миг закатывает глаза на Лёнькино бесцеремонное и до заговорщицкого полутона пониженное: «Чего, не она, что ли?». — Да вообще двое, — серьёзно и так же полу шепча признаётся Воеводин, вытянувшись к наклонившемуся к нему старлею, — Шыпшына и Ассоль. Субботин плюхается на банкетку рядом с товарищем, осмыслить пытаясь услышанное, и на Олега смотрит непонимающими и словно бы и половины не видящими глазами. Воеводина это и подкашивает моментально — дальше на серьёзных щах рассказывать про иностранок не выйдет при всём желании. Он заливисто смеётся и в глазах Субботина видится полнейшим сумасшедшим. — Ассоль — это сорт вишни, — сжимая ладонью предплечье ничего не понимающего Лёньки, продолжающего недоверчиво коситься в его сторону, сквозь смех, но всё же принимается объяснять Воеводин, — а шыпшына — вообще шиповник по-белорусски. Мы ведь за город ездили — вот мне и посчастливилось… знакомство завести.--
— Олег! — зайдя на участок, Белая оглядывается по сторонам. — Олежек! — повторяет попытку дозваться до спутника Таня, и тот заявляет о себе буквально через пару мгновений — отозвавшись откуда-то сверху и почти тут же высунувшись из распахнутого окна второго этажа. — Поможешь мне соседке помочь? — прикрываясь ладонью от ослепительно-яркого солнца, но даже так всё равно прижмуриваясь, словно бы провокационно спрашивает она старлея. Воеводин усмехается, головой качнув каким-то собственным мыслям, но отказываться, кажется, даже и не подумывает. — Интересное предложение, — отмечает, откидывая разлохмаченные порывом задорного весеннего ветра волосы. — Сейчас спущусь. Спускается он и впрямь совершенно поспешно — Белой толком времени не хватает, чтобы насладиться абсолютным спокойствием, подставив лицо под ласковые лучи уже во всю разогревшего воздух солнца. Олег в один миг оплетает Танину талию, ловко пользуясь тем, что его приближения товарищ капитан не замечает, прижимает к себе, опасаясь как будто бы, что её дуновением ветра прочь от него унесёт, и на миг вспыхнувшего смущения в глазах её не замечает от слова совсем — утягивая избранницу в поцелуй, вообще сложно что-то вокруг рассмотреть. — Ну, кого спасаем? — У тёти Томы девичий виноград совсем атаковал вишню, — заглядывая в его с головой затягивающие глаза, Таня объясняется совершенно охотно. Из объятий не выпутывается и совершенно привычно голову задирает вверх. — Она снизу одёргивает, стараясь стянуть, а лианы эти то и дело обрываются. Я подумала, может, мы с тобой наверх заберёмся и оттуда почистим, как сможем? С предложением Олег, конечно же, соглашается… но Белую лазить по ветвям вишни не допускает. Не хватало ещё с ума сходить, наблюдая за ней со стороны, а после неудачи (всё ведь в таком деле возможно) в травмпункт мчаться по ухабистой дороге, мимо ушей пропуская её: «Да всё в порядке» и надеясь, что обошлось без перелома. — Да куда ж ты? Убьёшься же, — причитает тётя Тома, то не отводя взгляда от «Танечкиного жениха», перескочить намеревающегося со стремянки на, как кажется, не самую ближайшую ветку, то поспешно опуская голову, боясь смотреть на этого воздушного гимнаста. — Мамочки! — всплёскивает руками женщина, когда Воеводин всё же совершает почти что прыжок. — Ты секатор-то не забыл, Супер-кот? — в лёгкой усмешке растворяя волнение, спрашивает Воеводина Таня. Не ахает, как соседка, но всё же с опаской наблюдает за тем, как под старлеем чуть прогибается ветка, когда он тянется за ещё не распустившей свои резные листья лианой. — Да я всё так же стягивать буду, зачем он мне? — пожимает плечами опер, одной рукой получше ухватываясь за одеревеневший уже росток винограда, а второй держась за ветку под собой. — А вообще не забыл, — на миг перехватив Танин взгляд, улыбается во все тридцать два. Прежде чем легонько покачнуться, дёрнув заполоняющее всё на своём пути растение. — Лови! То совершенно длинные, то оборвавшиеся даже не в районе трети виноградные лианы теперь уже с большей высоты одна за одной падают на землю под ногами Белой и тёти Томы. И если вторая тихонько ахает, сначала отступая подальше, а после, когда плети уже не почти что не долетают до неё, провожая их взглядом, то Таня раз за разом вскидывает на Воеводина недовольно-прожигающий взгляд и грозится, что хорошеньких тумаков ему отвесит, едва только старлей успеет спуститься. Олег вот только обещаний этих не страшится совершенно. Да и как в их абсолютную серьёзность верить, если в глазах Таниных, даже на таком приличном расстоянии, им с лёгкостью озорные огоньки считываются? Ещё и улыбка эта её, то и дело плохо скрываемая… — А тут ветка… вот эта, — ладонью похлопав по шершавой, всей потрескавшейся коре, уточняет Воеводин, — сухая вся. Совершенно точно, ни одной почки нет. Может, отпилить её, чтобы не мешала и на голову потом не упала никому? Я с лёгкостью, — добавляет поспешно, чувствуя смущение тёти Томы. — Мне пилу бы только сюда. — Принесу сейчас, — глаз не отводя от продолжающего «ползать» в кроне вишни Олега, кивает Белая. — Слезь только пока оттуда. Ты минут сорок уже нормально не стоял, в полный рост и на ровной плоскости. Олег! — почти что командно выпаливает Таня, когда вместо того, чтобы спуститься, Воеводин забирается на ветвь выше. — Да нормально, — отмахивается, хмуря брови и уже по которому разу зачёсывая назад взмокшие волосы. — Пока я тут, нужно действовать. А то спустишься, расходишься… назад уже будет не залезть. Тащи пилу, Танюш! — Неугомонный, — негромко цокнув, качает головой Белая и, взметнув быстрый взгляд на ещё только собирающуюся цвести вишню, за пилой всё же поспешно удаляется. Не век же Воеводину на дереве сидеть. Не высиживает он там, к слову, и половины этого срока. Ограничивается какими-то пятью минутами — Тане как раз хватает их на то, чтобы почти что добежать до своего участка, что соседний, из кем-то совершенно давно сколоченного ящика выудить для верности сразу парочку пил с разными зубьями (пойди там разбери, какой удобнее орудовать будет) и вернуться к границе тёти Томиного сада. Она как раз успевает к моменту, когда Воеводин лишается негласного договора с гравитацией, запутывается в длинной виноградной плети и собственных ногах, что-то неразборчивое вскрикивает и, попытавшись расправить крылья, грохается прямиков на ни в чём не повинный шиповник. — Олег! — Ой ты, Господи! Тётя Тома и Таня бросаются к негромко постанывающему Воеводину буквально со всех ног. Причитают что-то, справляются о здоровье, ругаются, что он не прислушивается к их словам… и буквально с ног до головы ощупывают его, в форме морской звезды распластавшегося по земле и нещадно смятому кусту. Переломов, вроде как, не обнаруживается. Ровно как и огромных кровоточащих ран. Не желая приравненным оказаться к списку беспомощных, долго валяться под кронами вишни Олег остаётся — бормоча что-то себе под нос и отчаянно подавляя тень боли, проскальзывающую по лицу, под этим самым деревом он занимает сидячее положение. Так ему ситуация видится куда более выигрышной. Ещё бы в спине так не саднило… — Как ты, милок? — по-матерински заботливо спрашивает тётя Тома, поглаживая «лётчика» по голове. — Живой? — Я тебя сейчас собственными руками добью! Сказала же слезть! — ругается Белая и, хорошенько припечатав старея ладонью по спине, осекается только после того, как Воеводин сквозь сомкнутые губы шумно втягивает воздух, прикрывая параллельно глаза. — Больно, да? — спрашивает взволнованно-перепугано, более не намереваясь от самой же себя укрывать степень эмоций, и только сейчас внимание обращает на изодранную у него на спине футболку. — Это что…? Господи, Олег! — Да нормально, — отмахивается в обычной мужской манере, не то руки Танины перехватить намереваясь, не то ткань собственной футболки, предательски так послушно задирающейся всё выше. — Какой «нормально»?! Вся спина изодрана, как будто ты с медведем дрался! — выпаливает Белая, вывернуться избраннику из её рук не позволяя и подушечками пальцев всё более уверенно проходясь по краям его «разношерстных» царапин. Игнорирует его разрядить обстановку призванный смешок — о том, что с медведем был бы совсем другой разговор, и весьма разумно отмечает: — хорошо от столбняка недавно прививались. Спорить с Белой — бесполезно. Пытаться вырваться из рук (и в прямом смысле тоже) двух заботливых женщин — ещё более пустая трата времени. — Вот и всё, — закрывая баночку с зелёнкой, констатирует тётя Тома. — Теперь попадание какой-нибудь заразы точно исключено, — окинув внимательным взглядом результат их с Таней труда, она удовлетворённо кивает, и все медикаменты один за одним возвращаются в пластиковый контейнер с ярким красным крестом. Всё так же и продолжая сидеть под кроной «сбросившей» его с себя вишни, Олег изворачивается, на собственную спину намереваясь взглянуть как будто бы со стороны, и с облегчением отмечает про себя (чтобы заботливо оказавших ему первую помощь ни в коем случае не обидеть), что он даже и на половину не оказался перекрашен в бриллиантовый зелёный. — Одеваться-то можно? — с надеждой спрашивает он, взглянув на в полный рост выпрямившихся женщин, и удовлетворённо получает от тёти Томы позволительный кивок. Уже потягивается — через миг вот только успевая пожалеть об этом манёвре, задевшем, как кажется, все без исключения раны на спине и плечах, — расправляет в руках измятую футболку… и лишается её совершенно стремительно. Буквально глазом не успев моргнуть. — Она грязная вся, — объясняет Белая в ответ на его ошарашенно-непонимающий взгляд. — Тебе царапины обрабатывали, чтобы ты тут же обтирал их чёрт знает чем? Чистую майку возьми и тогда уже одевайся. Зелёнка как раз окончательно подсохнет.--
— То, что ты тронулся умом, ещё не означает, что я буду потакать твоему сумасшествию, — буквально-таки отрезает Таня, шагами мерея расстояние от порога дома до неизменно прикрытого клеёнчатой скатертью кухонного стола. Быстро шагая, она не то поскорее добраться до кувшина с освежающей водой из колонки намеревается, не то от Воеводина с его пристальным, просяще-щенячьим взглядом наконец-то сбежать. Не хватало ещё влиянию этому поддаться, и дать-таки ему добро на новое взгромождение на соседскую вишню. Не то, чтобы Олег привык на всё спрашивать у Тани разрешение… просто на дерево без стремянки не забраться, стремянку без ключа от сарая не взять (ещё и отмычки как назло в поездку он с собою не взял, посчитав, что с ними они вероятнее какие-нибудь приключения накличут), а ключ у Белой, прекраснейше умеющей прятать, можно разве что вымолить. Получается вот только не так чтобы хоть минимально удачно. — Танюш, ну что это такое — бросать работу на половине? — до ныне лишь только следуя по пятам, в эту самую секунду старлей буквально вырастает перед Белой. Смотрит неотрывно… и взгляд её, старательно и словно бы безынтересно в сторону отводимый, через миг умудряется перехватить. — Там делов-то осталось минут на двадцать. Я буду крепче держаться и меньше испытывать силу равновесия, — зарекается опер, бережно сжимая Танины плечи. — Обещаю. Белая в ответ моментально качает головой — не то слова его на стадии мыслей успев считать, не то за годы службы натренировавшись решение принимать за доли секунды. Отрезает она стремительно и так же поспешно отводит в сторону взгляд. Пусть и на пару мгновений. — Тётя Тома больше не хочет видеть, как ты летаешь с дерева, — объясняет, не выдумывая ничего, и буквально тут же добавляет, коснувшись его ладони своей: — и я, кстати, тоже. Мне переживаний на службе хватает. В том числе за тебя, — признаётся капитан, точно зная, что слова эти не станут для Воеводина неожиданностью. — А вишню и так прилично освободили от винограда — ей вполне хватит. Чай будем пить? — Будем, — с лёгкой улыбкой, кажется, не задумавшись даже, кивает в ответ Воеводин. Но через пару секунд, всё так же не размыкая объятий и продолжая вглядываться в Танины глаза, на задуматься время всё-таки берёт. Какое-то совершенно ничтожное количество. Через считанный миг он уже сверкает улыбкой во все тридцать два, хитрюще прищуривается… и почти что неуловимо глазом успевает чмокнуть Белую в уголок улыбающихся губ, присесть, подхватить её на руки, крепко прижимая к себе и буквально на нет сводя её вырвавшийся было из груди вздох испуга, отполированный неожиданностью, и наконец уже полноценно накрыть губы возлюбленной поцелуем. Не обречённым быть разорванным спустя миг. — Но предлагаю попозже. — А ты умеешь уговаривать. В своём мастерстве Олег не сомневается. Как и в том, что на руках донести возлюбленную до ближайшей комнаты куда сподручнее и романтичнее, нежели возвращать ей ощущение земли под ногами, разрывать до невозможности тесные объятия и возможности то и дело продолжать обжигающий губы поцелуй лишаться. Тут главное со всем мебельно-декорным по пути разминуться… а в остальном трудностей не возникнет. Каких-то несколько десятков шагов, какой-то не к месту посреди комнаты ковёр с длинным ворсом, какой-то не поддающийся уже подсчёту поцелуй… для Тани — в совершенном полёте… и вот он уже бережно укладывает свою, как он когда-то доказывал самому же себе — лишь только для дела почти что соблазнённую, уж точно выдернутую из привычной для себя колеи Белую. Спустя месяцы он разве что закатывает глаза и усмехается собственной былой наивности и слепости, когда Таня изредка припоминает ему и те выходки, и те его заверения о невозбуждении и месте в очереди… кто ещё кому перевернул этот мир с ног на голову. Неумолимая близость будоражит… но операм какое-то особое удовольствие доставляет это хождение вокруг да около, растягивание времени на поцелуи да сладостно-обжигающие прикосновения — к бёдрам, груди, линии волос на затылке… заводит с каждым мгновением всё сильнее это негласное испытание на прочность — друг друга и себя же самих. — Это определённо самые страстные майские в моей жизни, — признаётся, кончиком языка проходясь по соблазнительно изогнутой шее. Воеводин с наслаждением отмечает, как Таня блаженно прикрывает глаза, тая от его прикосновений, всё нетерпеливее теребит его футболку, не определившись как будто бы чего хочет больше — стянуть её наконец или так и продолжить невольно щекотать Олега где-то в районе ворота, жадно хватает поцелуи, чередуя их со своими собственными… как обаятельно улыбается, не то в мечты уносясь, не то в предвкушение. Старлей, подругу дразня и раззадоривая, сам же чар не выдерживает, сдаваясь не в их, а её (совершенно точно) власть. На деле подыгрывает, конечно же… но Белая слишком ловко, чтобы быть результатом «договорного матча», опрокидывает кавалера на совершенно наспех заправленную утром постель. Наклоняется было к Воеводину за поцелуем… но вместо безграничного наслаждения на лице его заметить успевает ещё тень проскользнувшей болезненности. — Олежек… спина, да? — смотрит на него виновато и словно в замедленном видео попытку предпринимает сползти с Воеводина на кровать. — Прости, пожалуйста. — Всё хорошо, — почти что не лукавит, удерживая Белую за запястье. — Просто тереться царапинами о покрывало — не самая приятная затея, — Олег улыбается, умудряясь усесться на кровати, Таню усаживая себе на колени, поглаживает её по спине и собственным спокойствием, щедро уверенностью сдобренным, успокаивает и её. Обжигает поцелуем губы и как-то уже привычно кончиком носа трётся об её носик. — Давай пока что я сверху. Таня не спорит. И вслед за поцелуем обратно в горизонтальную плоскость утягивает вместе с собой старлея.--
— Ну ты даёшь! — уже выруливая на неизменном внедорожнике со служебной парковки, восклицает Субботин. Другу он, конечно же, сочувствует, выслушав отобранные для чужих ушей моменты яркого отдыха… но усмешку, словно бы саму по себе рождающуюся где-то внутри, утаивать даже и не собирается. К чему эти условности, если все свои? — Лётчик-испытатель на полставки. — О, испытателем меня ещё не называли! — оживившись, рассекает рукой воздух Воеводин. Словно бы ему реальную должность дали, а не уже в который за три дня раз прокомментировали его «героический полёт» — с ветки и прямиком на раздирающие всё и вся шипы. — Только лётчиком. Ну, и ещё там… не важно, — отмахивает он в сторону собственное же на половине оборванное предложение. Нечего Лёньке всякие тонкости дела в полной их достоверности знать. — Я догадываюсь, — понимающе улыбнувшись уголком губ, кивает в ответ старлей. — Знаем — плавали. А то, что Таню на дерево не пустил — это ты молодец! — в один миг переключившись, с совершенной искренностью отмечает Субботин. Олег не только в голосе это слышит, но и в на пару секунд переведённом в свою сторону взгляде с лёгкостью разбирает. — Мы с Юлькой когда ещё не встречались даже, она мне правильную вещь сказала — если я с вышки упаду и переломаюсь, я героем буду, а если она… — он берёт небольшую паузу, как будто бы давая Воеводину возможность предположить продолжение фразы, но спустя какой-то считанный миг уже продолжает: — значит, я во всём виноват. Усмехнувшись, Воеводин встряхивает головой, одновременно и события того не виденного им дня представляя, и похожую хитрость женщин невольно отмечая — ему о виноватости Таня «тонко» намекала, когда участки леса для прочёсывания леса делили. Он правда и не собирался на болото её отправлять… но с озвучиванием решения этого заметно подопоздал. — Ловко. А я вот как знал, что не пустил, — продолжает уже серьёзнее, на несколько дней назад как будто бы мысленно возвращаясь. — Под деревом главное лежу там, тело ноет… а у меня в голове: «А если бы Таня полезла… а если упала бы… если…». — Это любовью называется, — серьёзно, но при этом не тая теплоты улыбки, отзывается Лёня. Поворачивает вправо голову и, моментально перехватив взгляд напарника, со знанием дела добавляет: — с детьми, кстати, такая же схема.