Terror of the night

— Мне очень важна твоя преданность, отец Пуччи. В ушах рокочет низкий, полный вожделения голос; шею его обвивает ладонь; острые, словно кинжалы, ногти вонзаются в нежную кожу. Энрико выгибает шею, позволяя диаволу льнуть к его плечу. Дыхание его обжигает, плавит янтарь его кожи не хуже языков пламени. — Как легко падешь ты в глазах Божьих? — слова эхом отдаются в голове, пустой от всяких связных мыслей. — Ты сам и есть бог, не так ли, Дио? — осмеливается говорить Энрико, найдя уверенность в глубинах своего естества. В его черных глазах поблескивает вызов, и Дио ухмыляется, впиваясь клыками в изгиб его шеи. Слизывает капли крови; по венам его растекается желание. — Как всегда очарователен, Энрико Пуччи. Он вновь погружает клыки в плоть: вкус охватывает его глотку — вкус крови, исполненный божественности и святости. Он ведет Энрико к алтарю, там же укладывает; черные от помады губы его запятнаны алым. Берет со стола полную чашу. На жертву глядит развращенно, глазами будто бы раздевая. — Хочу, чтобы ты обнажился, — велит ему Дио, жестикулируя уже пустой чашей. Золото его бижутерии красиво поблескивает на лунном свету, льющемся сквозь витражное стекло. Энрико ничего не остается, кроме как повиноваться: он снимает сутану и аккуратно кладет подле алтаря, белье отправляется следом. Истинным наслаждение было созерцать священническое тело, распластанное перед ним, слегка подрагивающее от холода алтарного камня. Дио приближается, язык его бегло проскальзывает меж губ. Он зажигает спичку, чиркая ею о гранит; медленно движет ею вдоль алтаря и зажигает все до единой ритуальные свечи. Все это он делает, яшмовых глаз не сводя с черного омута очей своей жертвы. Он ставит чашу подле юношеской головы. Свечи озаряют алтарь теплым призрачным пламенем. Мгновение проходит в тишине, прежде чем Дио говорит вновь, голосом глубоким и распаляющим: — Приими, ешь, сие есть Тело Мое; сие твори в Мое воспоминание. Он льнет губами к Энрико, из-за пояса доставая кинжал. Чашу берет снова, к шее священника поднося сталь. — Сия чаша есть Кровь Моя; сие твори в Мое воспоминание. Он рассекает Энрико глотку и чашу наполняет кровью. Рот Дио заполняет слюна, струится с уголков его губ. Энрико истекает, глаза его расширяются, кровь так и хлещет. Дио испивает из чаши, исступление его одновременно ужасает и захватывает. Он лижет губы; тонкую струйку крови, текшую по ним, тут же ловит языком. Чашу ставит на место, и, кинжала из рук не выпуская, вгрызается в плоть юного священника. Энрико вскакивает в холодном поту, сбивчиво дыша. Он осматривает окружение: знакомые картины на стенах, слева — окно; ощущение себя в своей постели охватывает покоем. Он делает глубокий вдох, пытаясь успокоить безумно колотящееся сердце; пальцами касается кожи на шее. То было лишь диким ночным кошмаром. Рядом, спиной к нему, мирным сном спал Дио; свет луны серебрил фарфор его кожи. Выдохнув, Энрико наклоняется и целует его висок. — Другого мира я не желаю…