Отпуск

      Антонио Капелли совершенно не хотел сейчас открывать дверь и переступать порог — ведь там его ждал Верде. Не то, чтоб он его не любил, нет… Хотя ладно, синьор «Второй Да Винчи» ему не нравился совершенно. Антонио плохо переносил высокомерных ублюдков — а Верде был именно таким.       Всегда с брезгливо поджатыми губами, с презрительно опущенными вниз уголками рта, с надменным взглядом, что словно бы говорил «Все вокруг меня — полнейшие идиоты» он чертовски раздражал не только Антонио, но и всех окружающих. Ходили слухи, что Верде был роботом — настолько одинаково монотонным был его голос, когда он разговаривал. В нем не слышались никакие эмоции — разве что иногда, когда Верде объяснял им что-то, проскальзывало там пренебрежение.       А ему приходилось много объяснять. Верде, как это не прискорбно было признавать, был умным, чертовски умным, — казалось иногда, что мозг его работал на совершенно другом уровне, что остальные, по сравнению с ним, всего лишь младенцы. Пока они с трудом высчитывали простейшие уравнения, Верде успевал посчитать в уме биномиальные формулы с факториалами и натуральными логарифмами, говоря ответ так буднично и лениво, словно это не более чем простая обыденность. И разве это не было еще одним доказательством, что он был всего лишь компьютером, машиной в кожаной оболочке, неспособной на нормальные чувства и реакции?       Антонио ненавидел с ним работать, — иногда, в худшие дни, когда у них ничего не получалось, когда цифры не складывались, а вдруг заявившийся Верде появлялся и тыкал их носом в их же ошибку, заставляя программы работать так же легко, как он выпивал чашку кофе, Антонио ненавидел его самого. Ему хотелось кричать, хотелось швырнуть в Верде колбой, спрашивая, зачем тогда нужны они, если он, такой идеальный, мог решить все самостоятельно. Вокруг Верде все ощущали себя ничтожествами, — и он помнил, как главная из научных работников успокаивала младшего, которого Ведре своим пренебрежительным тоном довел до слез.       Вот и сейчас он стоял на пороге, отчаянно пытаясь заставить себя переступить через порог, — Верде приехал рано утром, но никто не желал видеться с ним лишний раз, не желая попасть под ужасающий высокомерный взгляд, и они каждый раз буквально тянули жребий, решая, кто пойдет с ним поговорить.       В этот раз короткую палочку вытянул он — а потому стоил сейчас перед дверью, отчаянно стараясь заставить себя постучать.       — Ну, не стойте на пороге, — голос, раздавшийся из комнаты, совершенно непохожий на въедливый, сухой, царапающий слух голос зеленоволосого ученого. Антонио вздрогнул.       В лаборатории его встретили двое. Верде стоял, скрестив руки на груди, — он, как всегда, опирался бедром на столик с пробирками, и казалось, что даже никуда не уезжал. Но вот другой мужчина, ниже даже самого Антонио, с яркими фиолетовыми волосами и достаточно дерзким макияжем совершенно не вписывался в атмосферу, выделяясь на фоне лаборатории, как игуана среди змей. Антонио видел его впервые — и сейчас отчаянно пытался понять, кто он такой и что делал на секретном охраняемом объекте.       — Надо же, неужели хоть кто-то решил показаться? — начал тем временем чужак, обличающе указывая на него пальцем. — Могу ли я узнать, какого дьявола никто не приходил сюда поприветствовать гостя? Верде работает здесь с самого утра, а ему мало того, что никто не предложил обед, так даже никто не соизволил вообще появится! И вот так вы относитесь к своим работникам?       Антонио нервно моргнул, напуганный даже не столько тем фактом, что он и правда слишком поздно пришел, оттягивая момент, столько агрессивным напором и обвиняющим тоном собеседника.       — Понимаете, я сам здесь работаю… — начал лебезить он, настолько судорожно пытаясь подобрать слова, что даже на миг забыв о том, что перед ним совершенно незнакомый, непонятно откуда взявшийся человек, — так что за обеды я не отвечаю, я сам сотрудник. Но у нас есть столовая, так что если синьор Верде голоден, он вполне бы мог…       — Ах, столовая? — перебил его совершенно невпечатлённый ответом чужак. — И как у вас там питание в этой самой столовой? Я надеюсь, Верде не приходится питаться одними сэндвичами, а?       Антонио заморгал еще отчаяние, нервно оглянулся себе за спину, отчаянно сейчас стремясь выбежать за дверь и спастись от этого требовательного, сердитого голоса. Он чувствовал себя ребенком, которого отчитывал строгий учитель.       — Да что вы, у нас там суп дают, каши… — забормотал он, тщетно пытаясь вспомнить, чем же кормили их в этой самой столовой. Честно сказать, обычно он, увлеченный собственной работой, даже не замечал, что ел, проглатывая все, что поставили перед ним, не отрываясь от бумаг.       Мужчина нахмурил тонкие брови, явно недовольный таким ответом, и уже открыл рот, собираясь что-то сказать, как его прервал сам Верде.       — Скалл, хватит вымещать свою злость на синьоре Антонио, — произнес он достаточно резким тоном, раздраженно поджав губы. — Я прекрасно могу сам есть, и тут абсолютно нормально кормят.       Скалл, как Верде назвал чужака, разочарованно закатил глаза, скрестив на груди руки, развернулся к Верде — сейчас они стояли, зеркально отражая позы, словно две статуи, и сердито пялились друг на друга. Антонио наконец сумел выдохнуть, обрадованный тем, что от него хоть немного до отстали — и такое сбавление темпа помогло ему вновь начать думать.       Судя по поведению чужака, тот был личным врачом Верде — иначе Антонио просто не мог понять, почему мужчина так въедливо уточнял, что же там у них с обедами и режимом питания, и каковы диеты. И быть может, его и пропустили сюда потому, что у синьора Верде была какая-то загадочная болезнь, и ему требовались уход и забота, слежение за режимом. Он даже сочувственно вздохнул, немного жалея последнего — но синьора Скалла ему было жалко гораздо больше, потому как быть вынужденным терпеть этого сухаря был двадцать четыре часа в сутки было, на взгляд Антонио, сущим мучением.       — Ах, хватит вымещать злость? — тем временем возмущенно начал Скалл, кажется, уже совершенно позабывший и о режиме питания и о самом Антонио. — Я не вымещаю злость, я негодую! Или что, мне не позволено уже сердится, от того что мне обещали совместную поездку в Альпы и катание на лыжах, а вместо этого я получил одиночество, потому что кто-то сразу же удрал в лабораторию, оставив мне лишь записку, так?       Верде нахмурился, отвел взгляд в сторону, — глаза его быстро бегали за толстыми стеклами очков.       — Мы в Альпах, — произнес он быстро, и эта торопливая речь настолько была не похожа на обычный размеренный голос ученого, что Антонио удивленно уставился ему в лицо, — и ты можешь кататься сколько хочешь, я не запрещаю. Просто мне потребовалось срочно отправиться сюда по работе, и я не хотел тебя будить.       Скалл что, не только личный врач Верде, но еще и его нянька? Иначе почему они спят вместе?       — О да, а я, знаешь, хотел ли кататься без тебя, да? — продолжил Скалл тем временем скандал. — И почему не разбудил? Неприятно просыпаться и получать вместо нормального разговора бумажку, а потом бегать и искать тебя по всему городу!       Верде отвел взгляд, но виноватым он не выглядел — скорее он напоминал раздраженного, но не желавшего тратить свои силы на драки кота.       — Я бы вернулся послезавтра, — проворчал он. — Я вообще не понимаю, как тебя сюда пустили.       Скалл только фыркнул, так же отведя глаза в сторону, начиная сурово сверлить взглядом белую стену.       — Я сказал, что я к тебе и меня пустили, — показательно безразлично произнес он, — с безопасностью тут, знаешь, тоже так себе.       Хорошо, Антонио перестал хоть что-то понимать.       — Извините, — обратился он осторожно к Скаллу, — а вы, собственно, кто?       Скалл удивленно поднял брови — и этот маленький жест вдруг превратил его из сурового, даже высокомерного мужчину в достаточно милого молодого человека, словно кто-то внутри него переключил маленький тумблер.       — А, я, ну… — он оглянулся на Верде и вдруг весьма смущенно попросил, — Верде, ты не представишь нас?       Верде моргнул, — он поправил очки, встряхнулся, словно тоже переходя в свой стандартный режим, и весьма торжественно произнес.       — Скалл, это синьор Антонио Капелли, мой коллега, — он легонько прищелкнул языком на последнем слове, словно акцентируя внимание, на том, что Антонио все-таки коллега. Слышать это было весьма неожиданно и довольно приятно — как будто Верде показывал, что он считает его равным себе. Честно сказать, Антонио вполне ожидал, что его представят как «ничего не соображающего идиота».       — А это Скалл, — продолжил тем временем Верде совершенно буднично, — он мой муж.       Антонио бы подумал, что время застыло — но нет, в повисшей тишине часы, висевшие на стене, оглушительно громко отчитывали каждую секунду. Это он застыл, замер, когда его мозг совершенно отказывался обработать услышанное.       — Что…? — наконец сумел выдавить он из себя. — У вас… Есть муж?       Верде кивнул, кажется, совершенно не замечая его ступора, и очки его блеснули в свете ламп. Скалл вдруг фыркнул — и громкий смех пронесся по лаборатории. Антонио только и мог, что таращится на него, пока Скалл, сжимаясь, держался за живот, и отчаянно хихикал.       — Вы так удивлены, — наконец выдавил он из себя, но голос его все еще дрожал от сдерживаемого веселья. — Верде, ты что, не рассказывал им обо мне?       Верде пожал плечами — волосы его растрепались, упали на лоб, и он мотнул головой, стараясь откинуть пряди назад.       — А что, надо было? — спросил он, поджав губы, глядя на них всех сверху вниз. — Я даже не думал, что должен был.       Скалл фыркнул — он сделал пару шагов, подойдя к Верде практически в плотную, ласково провел рукой по его лицу, отводя зеленые волосы за ухо.       — Конечно, надо было, — произнес он нежно, — а то сейчас все будут думать, что такой прекрасный мужчина свободен, и уведут тебя куда-нибудь, как Скалл-сама будет один?       Лицо Верде практически не изменилось — он внимательно смотрел на своего мужа все с теми же поджатыми губами, нахмуренным лбом и пристальным, практически препарирующим взглядом зеленых глаз. Антонио не знал, чего он ожидал, — быть может, что Верде возмутиться и скажет, что все это, включая фразу про «мужа», чушь, или же что он просто развернется и отошлет их из лаборатории. Но уж точно он не ожидал, что он вдруг притянет Скалла к себе за край рукава, заставляя того прижаться к нему, и уткнется носом в пушистые фиолетовые волосы.       — Я от тебя ни к кому не уйду, — пробормотал он глухо, и Антонио с изумлением понял, что торчащие из-под зеленых прядей кончики ушей покраснели, — честное слово.       Скалл, уткнувшийся в грудь мужа, захихикал, поднял руки, обнимая его и прижимаясь еще ближе, — а все, что мог Антонио, это тупо смотреть на них, ощущая, как его привычная картина мира разрушается.       Сейчас, стоя вот так, в лаборатории, отчаянно ощущая себя лишним, он вдруг понял, что ненавидеть Верде не сможет больше никогда, чисто физически — перед глазами всегда будет стоять вот эта картинка, когда тот прижимал к себе мужа, смущенный, и просто тихо бурчал что-то абсолютно бессмысленное, но с такой сильной любовью в голосе, в интонациях, что Антонио сомневался, что когда-нибудь сможет услышать что-то настолько влюбленное вновь.       Вот тебе и ходячий бесчувственный компьютер.