1
Очередная попытка выторговать время в поисках лекарства от Неисцелимого приводит их сюда, на Пик Тысячи Трав, в самое его сердце — сады лекарственных трав и цветов. Му Цинфан предполагает, что передача энергии в месте, наполненном лечебной ци, может помочь прогрессу. Шэнь Цинцю соглашается тут же. Лю Цингэ, глядя, как его глаза вспыхивают искрами и как веер прикрывает — мгновением позже, чем Лю Цингэ успевает заметить — довольную улыбку, подозревает, что тот просто хочет посмотреть на растения, выращенные поколениями владык Цяньцао. Лю Цингэ уже привык следить за ним, чтобы вовремя заметить, когда симптомы разгулявшегося яда станут настолько невыносимы, что Шэнь Цинцю не сможет их скрыть, хоть и попытается, и теперь, наверное, как никто другой в Цанцюн, может сказать, о чем думает владыка Цинцзин. Шэнь Цинцю замечает его взгляд, опускает веер и заговорщицки улыбается, словно приглашая стать соучастником преступления. Лю Цингэ отворачивается и молча направляется в сторону Цяньцао. Му Цинфан оставляет их одних. Шэнь Цинцю сидит рядом, впитывая энергию места. Получается плохо. Он то и дело поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть какую-то очередную невзрачную травинку. Дыхание его сбивается, будто у восторженного ребенка, впервые попавшего на фестиваль в большом городе. Лю Цингэ старается не смотреть на него. Он не знает, сколько времени прошло, но чувствует прикосновение к руке и пытается отодвинуться: Му Цинфан велел провести первую половину отведенного времени в раздельной медитации, чтобы настроиться на энергии Цяньцао. — Лю-шиди, — совершенно не сонным голосом говорит Шэнь Цинцю и подтягивает к себе руку Лю Цингэ, которую тот пытается убрать. Шэнь Цинцю совершенно точно спит. Бодрствующий Шэнь Цинцю старается его не касаться, будто после пещер Линси — после горячей руки на спине, после смеющихся глаз (близко, слишком близко), после "давай начнем все с начала" — вспомнил о приличиях и о том, что не должен так вести себя с боевым братом. Бодрствующий Шэнь Цинцю говорит, и каждое его слово — коварный трюк — выбивает почву из под ног не хуже лишающего равновесия талисмана. Спящий Шэнь Цинцю наконец молчит и держит его руку. Спящий Шэнь Цинцю тихо дышит, прижавшись лбом, и Лю Цингэ дышит с ним в такт.2
Шэнь Цинцю поправляет одежду. Лю Цингэ не видит, но слышит шорохи. Он стоит повернувшись спиной, чтобы не смущать Шэнь Цинцю, и разглядывает кусты с какими-то мелкими бордовым цветами. Шэнь Цинцю наверное знает и их название, и сотню способов применения. Если Лю Цингэ постоянно ищет, с кем бы ещё сразиться, то Шэнь Цинцю не может пройти мимо нового знания, и за время их регулярных визитов на Цяньцао успел выпытать у Му Цинфана все, что только можно о лекарственных садах. Движение воздуха от взмаха рукавом за плечом отрывает от созерцания. Лю Цингэ уже знает, что Шэнь Цинцю собирается прикоснуться. Он вообще в эти закатные часы ведёт себя свободнее, будто они не ступили всего лишь за ограду сада, а оказались в другом мире, где их титулы и обязанности не имеют значения. — Шиди… Шэнь Цинцю кладет руку на плечо, но это левая, пострадавшая от яда. Временами, когда очередное экспериментальное лечение не срабатывает, она плохо слушается. Вот и сейчас Шэнь Цинцю неловко задевает кончиками пальцев ворот верхнего халата, и рука его соскальзывает с плеча. Лю Цингэ ловит ее, прижимает раскрытой ладонью, не удерживая, лишь помогая, к груди и закрывает глаза. Шэнь Цинцю шагает ближе, непозволительно, протягивает вторую руку, заключая в кольцо недообъятия. Лю Цингэ чуть поворачивает голову, и Шэнь Цинцю должно быть привстает на цыпочки, потому что виском Лю Цингэ прижимается к нему. Чувствует дрожащие закрытые веки и дыхание — такое же неровное. — Шиди, — выдыхает Шэнь Цинцю. У Шэнь Цинцю ещё восемь шиди, но в этот момент, в этом месте, Лю Цингэ кажется, что это слово только для него одного.3
— Лю-шиди, — стонет Шэнь Цинцю. — Лю... Ааа. Он уже почти забыл, где находится. Пока не истечет отведенное Му Цинфаном время на парное совершенствование, их никто не посмеет побеспокоить, но Шэнь Цинцю всё равно старается сдерживать свои крики и стоны. Шэнь Цинцю уже раскрыт пальцами и нефритовой игрушкой, поэтому Лю Цингэ не сдерживаясь входит в него на всю длину. Шэнь Цинцю снова стонет и царапает ногтями спину. Лю Цингэ наклоняется ближе, так, чтобы ключица оказалась у рта Шэнь Цинцю, и приподнимает его голову, помогая приникнуть ртом. Шэнь Цинцю поначалу то ли не понимает, то ли слишком потерян в удовольствии, но только мажет чуть приоткрытыми губами по коже, касается робко языком и тихо хнычет, дёргая бедрами, чтобы получить еще, глубже и резче. — Шэнь Цинцю, — зовёт Лю Цингэ и чуть сжимает в кулаке его волосы. Шэнь Цинцю задыхается, цепляется одной рукой за лопатку, пальцы другой оставляют синяки на бедре, и кусает его за ключицу, глушит стоны. Тут же зализывает, как будто извиняется, но на особо сильном толчке снова впивается укусом в Лю Цингэ. Лю Цингэ не против. Он позволил бы Шэнь Цинцю что угодно, не только это. Да и укусы эти — свидетельства того, насколько Шэнь Цинцю ему доверяет, отпускает себя, перестает контролировать каждые жест и звук, вылетающие изо рта, — в такие моменты слаще поцелуев и наполняют Лю Цингэ тягучей истомой удовольствия.