Жизнь полна красок

      Все когда-нибудь заканчивается — неважно, было оно хорошим или плохим.       Ничто не вечно. Никто не вечен.       Поэтому нельзя привязываться. Нельзя привыкать. Нельзя влюбляться. Нельзя строить планы на будущее и надеяться.       Прошлому место в прошлом. Будущее — туманно и изменчиво. Только настоящее имеет ценность.       Се Лянь знал это, как никто другой. После всего, что с ним случилось, было невозможно сохранить в душе наивность семнадцатилетнего подростка и веру в вечное.       Он не планировал возвращаться в криминальный мир. Его семья была убита, мафия — разорвана конкурентами, а сам он, уничтоженный и разбитый, остался валяться на дне мира, пытаясь найти хоть одну причину открывать глаза сквозь пелену боли и слез.       Каждый день был пыткой, недели — затянувшимся кошмаром, и даже одно маленькое везение раз в несколько месяцев было сродни чуду.       Се Лянь смог встать, смог создать новую фальшивую личность некого Хуа Се и даже устроиться на работу в какой-то детский сад. В конце концов, он все еще был слишком упрямым, чтобы легко сдаться, и очень любил детей.       Кажется, где-то в далеком прошлом, подернутом дымом взрывающегося пороха и оглушительными выстрелами, он знал одного ребенка.       Он не помнил.       Прошлое должно оставаться в прошлом.       И оно там и оставалось, пока на пороге его мертвого сердца не появился Сань Лан, ворвавшись в его будни красным всполохом жизни и ослепительными улыбками.       Этот юноша… настораживал. Весь его вид буквально сигнализировал об опасности, а редкие проколы в созданном им же амплуа — понять истинную картину его сущности.       Се Лянь был разбит и брошен, но он не был глуп и много в чем разбирался. Особенно в том, что касалось темной стороны Шанхая.       Догадаться о том, что от него пытались скрыть, не составило труда. И хоть Се Лянь должен был испугаться, он совершенно не ощущал угрозы перед Хуа Чэном.       Зато он ощущал кое-что другое.       Любовь.       Такая любовь, от которой кружилась голова и сжимались легкие, и весь мир казался таким глупым и ненужным в своей суете и извечных проблемах.       И Се Лянь снова был счастлив. Он снова улыбался и слишком громко смеялся. Он снова радовался жизни, словно подросток, которым он был 8 лет назад.       Он снова любил. И был любим в ответ.       Собиратель цветов под кровавым дождем — такое прозаичное прозвище, но оно очень подходило дикой натуре Сань Лана. Когда он хищно улыбался, направив пистолет меж испуганных глаз неудачливого киллера, Се Лянь чувствовал, как в нем пробуждается давно позабытое чувство азарта и тяги к чему-то опасному, как кровь закипает от адреналина и взволнованности.       Ах, Сань Лан будил в нем то, что, как казалось, было навсегда погребено под осколками его души.       Ему определённо нравилось снова чувствовать себя живым, снова ощущать вкусы и запахи, снова желать проснуться утром, снова искренне радоваться и улыбаться. Сань Лан был его солнцем, и Се Лянь переливался в лучах его любви. Казалось, Сань Лань вытащил его на свет из темной кладовки, точно старую поломанную вещь, и, смахнув пыль, вернул былой блеск.       Блеск наследника Сяньлэ.       Се Лянь не планировал воскрешать свое криминальное прошлое после всего, что произошло.       Но теперь рядом с ним был Хуа Чэн, и, хоть это и было неизбежно, он больше не боялся. Рядом с Хуа Чэном не нужно было бояться. Рядом с ним, казалось, все ему было по плечу.       Металл пистолета приятной тяжестью ощущается в руке, холодит пальцы, отправляя по всему телу маленькие импульсы. Се Лянь не думал, что когда-нибудь снова сможет взять оружие в руки.       Он скучал по ощущению того, как сила переполняет все его существо, как уверенность проникает в каждое его движение, как горделиво выпрямляется спина и мерцают взволнованным блеском глаза. Все это было частью наследника Сяньлэ — не ничтожества Се Ляня, но оно было тем, что заставляло его чувствовать себя целым, с удвоенной силой биться сердце.       Но он точно не скучал по виду того, как кровь заливает тело напротив, как маленькая пуля обрывает судорожные вздохи и душевные терзания. Он не скучал по тяжести в душе и противному комку в горле после каждого упавшего навзничь тела.       «Но может, оно и к лучшему», — меланхолично думает Се Лянь, поднимая пистолет на уровень глаз. В конце концов, смерть решает все проблемы. Это очень эгоистичная мысль, но, возможно (парень заставляет себя не думать о подобном, но в моменты душевного раздрая он оказывается бессилен против собственных демонов), эти люди даже были благодарны.       Он точно был бы благодарен.       По крайне мере, в эти мучительные, словно предсмертная агония, 8 лет.       Но не сейчас. Не сейчас, когда его подтянутое тело в разношенной одежде держат, словно великую драгоценность, прижимая к себе со спины. Не когда вокруг его талии смыкаются сильные и заботливые руки, а шаловливый голос шепчет, опаляя ухо горячим дыханием, всякие смущающие вещи, заставляя Се Ляня краснеть, словно подросток.       — Гэгэ устал? — заботливо спрашивал Хуа Чэн, не скрывая хитрецу в голосе. — Поехали домой. Примем душ, выкинем эту старую кофту, поваляемся на диване и посмотрим какую-нибудь мелодраму. Можем что-нибудь приготовить или заказать доставку, что думаешь?       Се Лянь благодарно кивает и, вывернувшись в объятиях, утыкается в плечо возлюбленного. Эти теплые объятия — самое безопасное место во всех трех мирах, даже если все вокруг будет разлетаться на куски.       Это ведь Сань Лан. Самый замечательный, самый сильный, самый заботливый, самый искренний.       Его Сань Лан.       Они и правда возвращаются домой, по дороге к которому Се Лянь заснул, прислонившись лбом к холодному стеклу. Он проснулся как раз вовремя, когда их машина уже подъезжала к подъезду. Сань Лан выглядел слегка расстроенным — он хотел донести его до квартиры, ведь «гэгэ выглядел особенно подавленным сегодня». Се Лянь мягко улыбнулся своему невероятно заботливому любимому и оставил на его щеке нежный поцелуй. Говорить о причинах своей подавленности он не хотел — теперь уже редкие мысли о смерти неизбежно испортили бы романтичную атмосферу между ними, да и видеть боль на прекрасном лице сродни удару под дых.       Горячая вода смыла всю грязь, кровь и предсмертные хрипы, которыми Се Лянь пропитался буквально насквозь, оставив лишь легкую сонливость и усталость. После непродолжительной борьбы с Сань Ланом старая растянутая кофта все же отправилась в мусорное ведро — по словам юноши, эта «отвратительная тряпка недостойна находиться на прекрасном теле гэгэ». Се Лянь улыбнулся на эти слова, но говорить о том, что эта кофта, возможно, была самой лучшей одеждой из всего, что он носил за последние года. Он знал, что после этого его невероятно щедрый парень подарит ему не только повседневный гардероб, но и филиал какого-нибудь Gucci или Calvin Klein. Се Лянь больше не разбирался во всем, что касалось внешнего проявления престижа — мода наверняка сильно поменялась за то время, которое он провел вдали от криминала. Но Хуа Чэн, его Хуа Чэн, словно сошедший со страниц самого модного журнала, был невероятно богат и отлично осведомлен о всех последних событиях не только в Шанхае или Китае, но и во всем мире. Се Лянь не уставал восхищаться им.       Они действительно повалялись на диване, дурачась, словно дети, включили какой-то фильм, но забросили его на середине из-за скучного сюжета и огромного количества клише.       То, что они выбрали вместо фильма, было гораздо интереснее.       Рядом с Сань Ланом каждый день был ярким, словно вспышка, невероятно интересным и запоминающимся. Се Лянь никогда не думал, что человеческая память способна вместить столько информации — он хотел сохранить в своем сердце каждое шутливое слово, каждый нежный взгляд, каждое трепетное касание, каждый чувственный поцелуй.       Рядом с Сань Ланом было уютно и хорошо. Счастливо. Безопасно.       Пусть Собиратель цветов и был главой самой крупной мафии Шанхая.       Ведь в итоге тем, кто привел беду в их хрупкий мир, стал Се Лянь. Все-таки, он действительно был духом поветрия, приносящим несчастья.       — Сяньлэ, — противный голос из-за белой маски с пугающим оскалом зовет так нежно, что Се Ляня передергивает. Он надеялся, что больше никогда не услышит этот голос вне своих частых кошмаров, но реальность оказалась куда более жуткой. — Ты так разочаровал меня, Сяньлэ. Сбежал на столько лет, скрылся где-то в канаве, словно крыса. Разве это достойно? А я ведь так тосковал…       Сань Лан, нет, Хуа Чэн, до хруста костяшек стискивает рукоять пистолета, уверенной рукой наставленный прямо на грудь Бедствия. Се Лянь не может удержать саркастичного смешка.       Тосковал?       О Небо, если ужасные извращенные фантазии этого больного ублюдка можно назвать тоской, но любви не существует. Се Лянь прекрасно знал, зачем Безликий Бай его разыскивал, судя по всему, эти последние восемь лет, и он определенно не хотел снова испытать это на себе.       «Ах, Сяньлэ, ты так прекрасно выглядишь, когда плачешь, ты знал? И так идеально принимаешь меня… ты создан для этого, создан для меня. Ну-ну, к чему эти капризы? Не разочаровывай меня, я не хочу оставлять шрамы на твоей прекрасной коже…»       — Ты принадлежишь мне, Сяньлэ, — тон с нежного сменяется агрессивным и озлобленным, и Се Лянь выныривает из жутких воспоминаний, задыхаясь, как после долгого пребывания под водой. Взволнованный взгляд Сань Лана удерживает его на поверхности лучше любого якоря, и парню приходится всего несколько раз напомнить себе о том, что этот кошмар — не более чем прошлое.       Прошлое должно оставаться в прошлом. Будущее — туманно и изменчиво. Лишь настоящее имеет ценность.       И Се Лянь направляет свой пистолет в центр ухмыляющейся маски игнорируя направленный на него черный глаз металлического орудия.       Всего три выстрела, оборвавшие многолетнюю драму в мгновение.       Но для Се Ляня эти выстрелы ознаменовали начало новой агонии.       Теперь его новым домом стала больница. Дорогая частная клиника с белыми стенами и обходительными медсестрами, которые всегда смотрели на него с сочувствием и пониманием. Чаще всего пустые коридоры, самый длинный из которых можно пройти за сорок два больших шага. Автомат со снэками, горящий нездоровым белоснежным светом и делая человека, стоящего напротив, похожим на призрака.       Се Лянь подходил к нему очень редко, но по шепоткам персонала знал, что итак выглядит более мертвым, чем человек, лежащий в единственной интересующей его палате.       Се Лянь был здесь столько раз, что мог дойти с закрытыми глазами. Зона регистрации, поворот направо, одиннадцать шагов до лифта, кнопка третьего этажа сверху справа, огромное зеркало, в которое он предпочитает не смотреть, поворот налево, восемь шагов до стены, поворот направо и еще двадцать три шага.       Этот маршрут никогда не менялся.       Спустя три месяца комы состояние Сань Лана окончательно стабилизировалось. По словам врачей, его жизни больше ничего не угрожало, а вот на вопрос «тогда когда он проснется?» отвечали уклончиво и все по-разному. Се Ляня бесило это снисходительное отношение к его несчастной страдающей персоне, но натягивал вымученную улыбку и благодарил врачей за какую-никакую, но информацию.       Через четыре месяца Се Лянь нашел постоянную работу, вернулся в свою маленькую квартирку и посмотрелся в зеркало.       Через пять месяцев он провел генеральную уборку и выкинул все лишнее. Квартира сильно опустела, но Се Ляня это устраивало — это значительно упрощало процесс уборки.       Здесь он только спал. Его новым домом стала больница.       Через шесть месяцев и две недели он вылетел с работы и попал в больницу с истощением — как сказали врачи, «нервным на фоне физического».       Его выписали только через месяц и пять дней, но Се Лянь не жаловался — так он мог целыми днями проводить у постели Сань Лана.       Он держал его бледную руку с изящными пальцами в своих маленьких израненных тяжелой работой ладонях, читал ему книги, рассказывал забавные истории из детства, делился событиями прошедшего дня, зачитывал новости из мира моды и культуры и пел ему песни, которые сам мог вспомнить.       Иногда он тихо плакал, мягко поглаживая тыльную сторону узкой ладони, что стала теперь такой холодной.       Иногда плакал навзрыд, роняя голову на грудь и будучи не в силах справиться с переполняющими его эмоциями.       Раньше он ничего не чувствовал. А теперь этих чувств стало слишком много.       На десятый месяц все новости об убийстве одного из крупнейших наркодилеров Китая оказались обсуждены на несколько раз, а крупные сплетни отжили свой краткий срок. Се Лянь узнал об этом по невзначай брошенной каким-то стажером фразе.       «Ха, Безликий Бай теперь — не более чем страшилка в детских играх!»       В тот день эта фраза стала единственным, что Се Лянь сказал своему Сань Лану.       К двенадцатому месяцу Се Лянь привык к мерно пикающему аппарату, ощущению неподвижной холодной руки в своей и отрешенному молчанию со стороны собеседника. Он нашел новую работу, на которой держался уже третий месяц и чувствовал невероятную гордость за это. Все, что он рассказывал Сань Лану, сводилось к бытовым мелочам и небольшим проблескам положительных эмоций.       Без Сань Лана жизнь стала практически однотонной. Он расцвечивал ее яркими всполохами впечатлений и ощущений, и Се Лянь не знал, как раньше жил без этого света.       День, когда его будни вновь вспыхнули огнем чувств, Се Лянь запомнил навсегда.       Нервно запиликал аппарат, сообщая об учащении сердцебиения.       Дрогнули, чуть сжавшись пальцы.       Затрепетали длинные ресницы, качнулись веки.       Чуть подернутый от лекарств и долгого сна взгляд столкнулся с медово-золотыми глазами, в которых стояли застывшие слезы.       Тонкие мягкие губы растянулись в очень легкой и нежной улыбке. Слегка качнувшись, она выпустила наружу ломкий шершавый шепот, показавшийся Се Ляню ослепительным смехом, воскресившим его омертвевшее сердце:       «Доброе утро, гэгэ».