sntmrt
12 марта 2024 г. в 23:45
Когда Даниэль пересекает границу, он понимает, что для него всё только начинается. Фортнуновское колесо делает новый оборот, разменивает карты. Ставка — жизнь, не его, не чужая, но слишком важная. Он потерял его. Того, кого нельзя было потерять, но это произошло, — и это не изменить.
Мне жаль вашу печаль, ведь сирота из города ангелов пришёл сюда, чтобы стереть вашу веру в порошок.
Даниэль — маленький новоявленный божок, силой мысли ломающий рёбра, своей любовью сдавливающий глотку, — и он своей силой упивается, вымещает сполна, тешит эго ребячье. Он — судья и закон. Одинокий волк в пустынях культистов отбился от стаи, разорвал узы крови в самый роковой момент без капли сожалений, чтобы вся его жизнь стала сама собой величайшим сожалением.
Капризный. «Шон, ты обещал!», и — «Шон, ты постоянно тусуешься со своими друзьями, а не со мной!». Шон занят, Шону некогда, Шону не до тебя.
Шона больше нет.
Мексика дала ему вдохнуть полной грудью (этого же вы так хотели?), и мгновение спустя всадила нож в лёгкие. Если ты в клетке, её размер не имеет значения, — от океана до океана, но он один и ему не спрятаться. Мальчик, которому вырвали крылья, вкусил цену свободы.
Дом Эстебана усыпан песком раскрошенных зеркал, Даниэль разбивал их с особым остервенением — хотя на деле даже не докоснулся и пальцем. Он зеркала ненавидит — ведь он со своим отражением — словно две Фриды. Одно и то же, но друг с другом непохожие. Он выкрасил волосы в светлый, чтобы чистым, белым полотном укрыться, начать с другого конца. Смыть кровь и грязь всю счистить — но не получается.
От секты к культу, святой к святому. На губах — молитва без слов, Даниэль зовёт его. Спрашивает, спрашивает, спрашивает — почему в Мексике все поклоняются смерти?
Никто не отвечает.
Не знает, как наделить смерть смыслом, он сам стал смертью, сам стал смыслом — своим, отцовским, Шона.
Над его головой ореол из могильных крестов, безымянных или с криво выцарапанными именами; гнилых, покосившихся, морилкой выкрашенных небрежно. Он собственными руками возвёл каждый из них, а один — с особенной нежностью. Венец его личного клабдища — Шон Диас.
сёрьезно, ты забываешь, как он выглядит? чувак, сделай с этим что-нибудь.
Эти слова он слышит каждый день в своей голове; от них саднит, словно от песка в глазах. Пулей в горло — то, что их вторит ему голос Шона, но это не его Шон. Он различил бы его в сонме голосов тысяч людей в токийском метро, у статуи Христа-Искупителя или в Америка Молл. Он бы шёл на этот зов, как преданный пёс, но этот зов разливался внутри него. От своих демонов не убежать, сколько не прячь голову в песок.
Белый шум в его голове распадался на стоны и хрипы. Эти незнакомые голоса превратили его жизнь в кошмар. Даниэль не спал сутки, вторые, третьи, вглядываясь в темноту бездумно, ворочался бесцельно, а плеск волн о берег затапливал его сознание. И шумит всё равно.
…а ощущать себя словно под водой приятно, утонуть хочется. Медленно уходит на дно; тише, так хорошо, так спокойно, остаётся там, не замечая, что дно мутное и тёмное от крови. Мысли блуждают, встряхивают песок и покрошенные кости чужие, утекают сквозь пальцы. Он тонет в собственной голове, — и это всё равно больно. Больнее сотни пуль. Больнее, чем любить. Больнее, чем осознать, что это вовсе не любовь.
отпусти меня и прости себя, — так бы сказал Шон. Его Шон.
Даниэль обещал себе больше не плакать над его могилой. Даниэль обещание не сдержал.