Вопрос доверия

— Поверить не могу, что ты тратишь на это своë время, — бормочет Авантюрин, дëргая рукой. Ему отчего-то душно, а кровь жарко приливает к щекам, хотя стыд — это не та эмоция, к которой он привык. Веритас целует его в плечо — скорее, клюёт сухими, тонкими губами, — посылая табун мурашек по всему телу. — Не шевелись, — просит он, и Авантюрин послушно пытается расслабить руки за спиной. Следующий виток верëвки ложится выше запястий, на предплечьях. Расслабить ладони не получается, и Авантюрин перебирает пальцами, выдавая с головой своë неясное, смутное волнение. Вместо привычных перчаток и украшений на руках только крепкий джутовый шнур, завязанный бесчисленным множеством сложных, изящных симметричных узлов, и вся мнимая защита спадает, отлетает ненужной шелухой. Стоит признать, что Рацио неожиданно хорош в том, что делает. (Разбирает Авантюрина на запчасти) Спальне Рацио удручающе не хватает ярких деталей. Холодная, функциональная и простая, и только барельеф с греческим сюжетом выдаёт крупицы информации о своём хозяине. Сейчас, в тёплом свете нескольких ламп, барельеф играет причудливыми тенями, и Авантюрин даже немного жалеет, что сидит к нему спиной. На кровати белое покрывало и матрас, достаточно жёсткий, чтобы не проваливаться, и достаточно мягкий, чтобы Авантюрин мог долго стоять на коленях. Пахнет чистотой и немного — старыми книгами. Авантюрин запрокидывает голову, чтобы не смотреть на свои обнажённые бёдра, и елозит, стягивая покрывало: колени затекли из-за неудобной позы. Рацио считывает это по-своему, как всегда излишне бережный и перестраховывающийся: — Если что-то не так, мы можем сейчас же прекратить. — Всё в порядке, — не задумываясь, откликается Авантюрин, и лишь спустя пару секунд понимает, что всë действительно в порядке. Веритас в шестой раз напоминает: — Скажи мне, если тебе не понравится. Авантюрин кивает, отклоняется назад, чтобы видеть лицо Рацио, и смазано тычется губами в его щëку, требуя внимания непосредственно к себе, а не к плетению. Веритас подхватывает его под плечи, второй рукой удерживая концы верёвки, медленно целует. Рацио красивый, как бог. Авантюрин мог бы ему поклоняться или принадлежать, но его божество оказалось земным. И — милосердным. А значит, всё гораздо, гораздо сложнее. Альтруизм доктора Рацио стелется гораздо дальше, чем у людей, подбирающих котят. Авантюрин не знает никого, кто бы одновременно так ненавидел человечество и каждого человека в частности, и вместе с тем так самоотверженно и трогательно их любил. Рацио бросает всего себя на алтарь будущего людей, прекрасно зная, что по достоинству его жертва никогда оценена не будет. Авантюрин раньше думал, что попал под радиус действия этого самого альтруизма, и однажды Рацио просто надоест вытаскивать его из передряг. Но Веритас — вот он, касается его кожи, словно самого хрупкого фарфора. — В чëм вообще смысл? В смысле, понятно, зачем нужны игрушки, плëтки, всë такое. Почему не просто наручники? — интересуется Авантюрин. У него богатый опыт. Закостеневшая, постыдная привычка говорит ему выгнуть спину дугой, развернуться в пол-оборота, и чуть склонить голову, чтобы не было видно клейма: так он покажет своё тело в самом выгодном ракурсе. Но это ведь Веритас, привычный и совсем непохожий на тех, перед кем нужно было выгибать спину. Веритас, которому признание в собственном безграничном одиночестве далось так тяжело, словно он сам себе проводил операцию на открытом сердце. — Это скорее философия, нежели сексуальная практика, — начинает Веритас, и интонация его голоса становится похожей на его обычные интонации во время лекций. Авантюрин находит это умиротворяющим. — Изначально шибари возникло, как способ обездвиживания пленников, а с помощью различных узлов показывался их статус. Авантюрин прислушивается к себе, но пленник — это не то, как он себя ощущает. Может, если только пленник очень высокого статуса, с которым продолжают обращаться, как с небожителем. В руках Веритаса, под звук его глубокого, бархатистого голоса он кажется сам себе скорее размягченной глиной. — Я надеюсь, ты связываешь меня, как императора. Рацио негромко усмехается, тянет за концы верëвки. Спиной Авантюрин остро ощущает близость и недосягаемость чужого тела. — Я связываю так, что в плену тебя бы носили на руках. — А кто будет носить меня на руках сейчас? — кокетливо оборачивается на него Авантюрин. — Я, — просто и коротко отвечает Рацио, выбивая воздух из лëгких Авантюрина, но спустя секунду продолжает, как ни в чем не бывало. — Но позже шибари приобрело иную трактовку. Оно превратилось в эстетику, мастерство, а затем обрело и буддистский смысл, как разновидность медитаций и способов лучше осознать своë тело. Верёвка символизирует связь с богом и полную покорность ему со стороны человека. — В прошлой трактовке была бóльшая доля эротики, — хихикает Авантюрин, сбивая серьёзный настрой Веритаса, хотя подсознательно уже понимает, о чëм тот говорит. Рацио почему-то медлит с ответом, наклоняясь к нему и наконец прижимаясь вплотную. — В данном прочтении в роли бога выступаю я, — медленно, низко произносит он, опаляя дыханием кожу Авантюрина. — Достаточно эротично? — Не слишком… самонадеянно? — Авантюрин вдруг чувствует натяжение верëвки. Он достаточно гибкий, чтобы Веритас мог свести его локти за спиной, но он продолжает делать то, о чем его никто не просил: беречь Авантюрина, поэтому верёвки не пережимают кожу слишком сильно. — Не слишком, — уверяет Рацио. — Дело совсем не в том, хочу ли я получить над тобой полную власть, а в том, готов ли ты дать еë мне. Авантюрин на пробу дëргает руками — узлы достаточно крепки, чтобы полностью лишить его возможности двигаться. Он медлит с ответом. — Помнишь, ты спросил, доверяю ли я тебе? — Рацио перекидывает верёвку через голову Авантюрина, и она росчерком пересекает его грудь. — Встречный вопрос. Доверяешь ли ты мне? Авантюрин набирает воздух в лëгкие, чтобы ответить — сам не знает что, но так и замирает, не в силах сказать ни слова. Авантюрин хорош во многих вещах. Но не в доверии. Он опускает глаза и смотрит на то, как верëвка опоясывает его грудь крест-накрест, и почему-то думает, что следующий виток ляжет вокруг шеи. Но этого не происходит. Рацио терпеливо ждëт ответа. Авантюрин больше не пытается пошевелить руками. — Я бы сделал на это ставку, — выдыхает он наконец. Рацио, в конце концов, тоже тогда ответил уклончиво. — Почему не шею? Веритас, кажется, слишком долго обрабатывает первую фразу, поэтому Авантюрину приходится повторить вопрос. — Слишком опасно. Можно передавить сонную артерию, — его пальцы скользят по ключице Авантюрина, с врачебной точностью находят размеренно бьющуюся жилку. Авантюрин ластится к прикосновению, оголодавший по ощущению кожи к коже. По правде говоря, Рацио сегодня касался его преступно мало. (Раньше никого не заботила возможность навредить. Это не предлог, чтобы отказываться от своих желаний) — Ты обещал мне асфиксию, — капризно напоминает Авантюрин, надеясь отвести разговор от вопроса, ставящего его в тупик. Ладонь Рацио смещается и обхватывает его шею чуть ниже кадыка, несильно сдавливая. И тогда — только тогда — Авантюрин осознаёт масштаб того, насколько не контролирует ситуацию. Это почему-то выбивает из-под ног опору, хотя он сам согласился на этот эксперимент, когда Рацио в подробностях изложил ему, что хочет с ним сделать. Тогда это отдавало остротой и эротикой, казалось чем-то новым и ещё не испробованным, звучало чертовски привлекательно, особенно — из уст немного смущенного Рацио. Авантюрин, как любой порядочный азартный игрок, с радостью соглашался на необычный секс. Но вот он здесь, и ладонь Рацио на его шее несёт совершенно другой смысл: это не просто демонстрация власти. Это негласна просьба полностью отдаться в чужую волю, не только и не столько телом, сколько душой, хотя кто-то порой утверждал, что души у авгинов нет и быть не может. — Или так. Рацио смещает ладонь, чтобы она легла Авантюрину на лицо, прижимает еë ко рту и зажимает Авантюрину нос. Сначала ничего не происходит, но потом всë его существо сосредотачивается только на попытке вдохнуть, бьётся об плотно сжатые губы, но не может ухватить необходимого воздуха. Авантюрин следит за своими движениями, но всё равно инстинктивно пытается уйти от ладони Рацио, перекрывающей кислород, а когда Веритас позволяет ему вдохнуть, он на мгновение теряет координацию. Ярче, чётче чувствуется мир вокруг и верëвки, обвивающие кожу. Авантюрин, не ожидавший такой реакции своего тела, ошарашенно оглядывается на Рацио. — Сделай так снова, — хрипло требует он. Прошлые опыты с контролем дыхания, как правило, значили только необходимость давить панику и изображать удовольствие. — Терпение, — обещает Рацио, обводя пальцем контур его подрагивающих губ. Центр тяжести на кровати смещается. Рацио, не выпуская из ладоней концы верёвки, обходит кровать и садиться к нему лицом, подогнув ногу под себя. Авантюрин склоняет голову набок и цокает языком. — Ты в рубашке. Так нечестно. Острее вдруг ощущается собственная нагота, словно ещё один критерий власти. Веритас, полностью одетый, не просто держит конец верёвки, оплетающей тело Авантюрина, но ещё и выбирает, сколько себя может показать, насколько открыться, насколько довериться. Авантюрин не может даже закрыть себя руками. Рацио оценивающе оглядывает открывшийся перед собой вид на Авантюрина с недоплетённым рисунком на груди, и медленно, удручающе медленно стягивает с себя рубашку. Позднее, раздумывая над этим, Авантюрин решит, что Веритас просто решил дать ему время. Когда рубашка оказывается педантично перекинута через спинку кровати, становится и правда чуть легче дышать. — Так-то лучше, — удовлетворённо хмыкает Авантюрин, откровенно пялясь на сильные руки Веритаса. — Не прячь от меня такую красоту. Глупые замечания позволяют ему вернуться в свою колею, почти даже поверить в контроль над ситуацией. — Да, кстати об этом, — на лице Рацио появляется выражение, которое бывает у него обычно тогда, когда он знает больше, чем собеседник, за секунду до того, как он эту разницу продемонстрирует. Он снова исчезает за спиной Авантюрина, и возвращается с широкой чёрной лентой в руках. Он не произносит ни слова, но в воздухе молчаливо повисает вопрос, от которого у Авантюрина внутренности стягивает в скользкий узел. «Ты доверяешь мне?» Нет, слишком глубоко, слишком всепоглощающе. Не та формулировка. «Ты доверяешь мне достаточно, чтобы я сделал это?» Авантюрин глубоко вдыхает, стараясь скрыть дрожь. Он и сам прекрасно знает, в чём смысл: выбить у него из-под ног последнюю опору, оставить в невесомости, чтобы заострились все чувства, чтобы не осталось ни одной привязки к реальности, кроме тех, которые даст ему Рацио. Полная, всепоглощающая власть. Как у настоящего бога. Возможность видоизменить реальность, пусть даже для одного человека и на недолгое время. Авантюрин вдруг вспоминает, что может отказаться. Оставить это на потом, или просто не делать никогда. Рацио, конечно, поймёт. Может, даже испугается за него так сильно, что срежет верёвки с его рук предусмотрительно оставленными на тумбочке ножницами. Не будет злиться и не убежит, если Авантюрину вдруг вздумается разрыдаться — а он, кажется, близок к этому, как никогда за последние годы. Это же не окончательное решение, верно? Согласие же можно будет отозвать в любой момент. Нет ничего плохого в том, если ему не понравится, и они прекратят. Авантюрин кивает. (Хуже, чем тогда, когда его забыли отвязать от кровати, точно не будет) Рацио выглядит так, словно точно знает, что делать. Авантюрин уговаривает себя, словно маленького ребёнка. Когда широкая полоска ткани ложится на глаза, и ладони Рацио завязывают узел на затылке, бережно убирая из него волосы, чтобы не было больно, Авантюрин уже теряется в пространстве. Веритас склоняется к нему, успокаивающе целует в висок и почти целомудренно — в уголок губ, гладит по голове. — Порядок? Авантюрин почти отвечает: «Да, пока ты здесь». — Не смей выходить из комнаты, — говорит он вместо этого. Получается слишком грубо и почти испуганно. — Я здесь, здесь, — Веритас позволяет ему уткнуться себе в плечо, оглаживает связанные руки, рёбра и бёдра. У Авантюрина кожа нежная и полупрозрачная, а сейчас прикосновения Рацио и вовсе ощущаются напрямую к душе. Веритас задолжал ему много, много касаний. — Можешь продолжать, — выдыхает Авантюрин, с сожалением отстраняясь от него, но едва не теряет равновесие. Рацио ловит его за плечи, но за тот миг свободного падения Авантюрин успевает испугаться. — Хочешь пить? — спрашивает Рацио, и Авантюрин обнаруживает, что во рту действительно пересохло. Он кивает, и Веритас перемещает ладонь на его бедро, кажется, силясь дотянуться до тумбочки, не разрывая при этом прикосновение. К губам Авантюрина прислоняется край прохладного стакана. Рацио поит его с рук, и это ощущается даже интимнее, чем секс. — Хочешь, я буду говорить, чтобы тебе было легче? — Рацио возвращается к верёвкам, натяжение который успело ослабнуть. Он затягивает их заново, но на этот раз все прикосновения ощущаются в разы сильнее. — Нет, — помедлив, откликается Авантюрин. — Ты начнёшь читать лекцию. Даже с завязанными глазами он видит, как Рацио усмехается. Усмехается и — продолжает сложную вязь узлов. Авантюрин немного подаётся вперёд, следуя за натяжением верёвок, но Рацио усаживает его обратно. Каждый новый виток, ложащийся на кожу, предваряет мимолётное прикосновение. А Авантюрин понимает, почему Рацио говорит об осознании своего тела. Теперь, когда он лишился зрения, границы восприятия резко сократились до кожи и слуха, чутко улавливающего дыхание Рацио. Все границы и изломы тела неожиданно оказываются подчёркнуты и для самого Авантюрина, верёвки обнажили и подчеркнули мельчайшие детали. Понемногу из пепла возрождается если не ощущение контроля над своим телом, то чувство его, а сознание, в свою очередь, уплывает в сторону, оставляя Авантюрина в лёгком подобии транса. И ещё кое-что. Правда в том, что Рацио отлично знает человеческую анатомию, и хуже того — знает тело Авантюрина. Поэтому каждый новый виток обнаруживает чувствительные точки, и Рацио, завязывая узлы в нужных местах, играет на этих точках, как на пианино, ненавязчиво, но ощутимо заставляя тело Авантюрина жарче реагировать на каждое касание. Тягучая щекотная патока поселяется внизу живота, когда Рацио неумолимо, беспощадно тянет за джутовый жгут. Авантюрин даже не помнит, в какой момент он стал чаще и тяжелее дышать. Когда пришлось шумно сглотнуть слюну. Рацио, чёрт бы его побрал, точно знает, что делает. Авантюрину кажется, что ещё один оборот верёвки, и это станет невыносимым. Но жгут в руках Рацио проскальзывает ещё на один круг, на второй, на третий, а Авантюрин закусывает губу, несдержанно выдыхая, когда Веритас — неслучайно, разумеется — задевает один из самых проблемных узлов. Веритас придвигается к нему ближе, жарко выдыхает ему в губы и медленно целует, и Авантюрин чувствует, как он улыбается. Рацио спускается ниже, к шее, едва касаясь кожи, не заостряет внимания на татуировке — за что Авантюрин в сотый раз мысленно говорит ему «спасибо» — и совершает первый за сегодня акт собственничества: ставит метку ниже чёрных, невыцветающих букв. Авантюрин утыкается ему в макушку. После этого Рацио отстраняется от него только один раз: чтобы закрепить верёвки, стянув последний узел на рёбрах Авантюрина. Авантюрин прижимается к нему вплотную в поисках опоры. — Как ты? — Рацио почему-то переходит на шёпот. Авантюрина ведёт носом по его шее, вдыхая еле ощутимый запах парфюма, притирается верёвками к разгорячённой коже Веритаса. — Хочу тебя, — выдыхает он наконец, наугад прикусывает его ключицу. Желание обнажено и оформлено в слова. — Тихо, тихо, — Рацио подхватывает его за талию, и Авантюрин приподнимается на коленях, позволяя ему скользнуть ладонями под бёдра. Веритас опрокидывает его на подушки, придерживая за плечи, чтобы не травмировать ему руки, и едва ощутимо царапает впалый живот, заставляя Авантюрина вздрогнуть от щекотки. Опирается по бокам от головы Авантюрина и склоняется к нему, выцеловывая линию подбородка. Авантюрин скрещивает ноги у него на пояснице, подставляясь под ласку. — Невероятно, — шепчет Веритас, — ты произведение искусства. Прекрасный. Обычно он скуп на комплименты, но когда он вот так выкладывает их, словно выигрышную комбинацию в покер, Авантюрину ничего не остаётся, кроме как сдаться. Быть в центре внимания Рацио ощущается как быть в центре рождения новой галактики: обжигающе горячо и неповторимо прекрасно. У Авантюрина алеют скулы, когда он думает об этом. Слишком много чувств и многоуровневых подтекстов, которые Рацио вкладывает в каждое прикосновение, и которые Авантюрин, наверное, никогда не поймёт до конца, но продолжит собирать, словно коллекцию драгоценных камней. Может, он и не так хорош, чтобы понять всё до капли, но он купается в этой любви, которая никогда не уместится в словах: «Я тебя люблю». Авантюрин плавится, плавится в его руках и падает, падает спиной в пустоту, разверзающуюся за его спиной, а чувство врезающихся в тело верёвок заостряется настолько, что им можно резать вены. Веритас и правда — режет. Вскрывает, препарирует Авантюрина, пока тот мечется под ним, заходясь в приглушённых и звонких стонах, пока чувствует всем своим естеством, пока органы восприятия вопят ему о том, что каждая секунда толкает его на край и за грань. Авантюрин бродит в пустоте, и Веритас, многорукий мудрый бог, дарит ему путеводную нить. Теперь Авантюрин понимает, в чëм истинная связь между тем, у кого связаны руки, и тем, кто держит конец верëвки. Когда Веритас кладëт ладонь ему на шею, на секунду возвращая его в реальность, он спрашивает только: — Хочешь.? Авантюрин вдруг понимает, что не боится. Веритас выведет его из необъятной, холодной пустоты, может, даже вынесëт на руках, если это потребуется. Но не оставит одного, беспомощного и обездвиженного. Не будет боли. Не будет одиночества — для них обоих. — Да, — сухими губами откликается Авантюрин. Из-за тяжёлого дыхания «а» выходит смазанным, задыхающимся, поэтому он повторяет, громче, твëрже, — да. — Хорошо, — откликается Рацио, сжимая пальцы. И под повязкой расцветают фейерверки. Авантюрин жадно хватается за ещё одно чувство, подаренное им Рацио, и так же жадно пытается схватить кислород. Воздуха не хватает, но Авантюрин почему-то всё равно хочет озвучить бессвязное, не готовое к озвучке нечто, что плавит его мозг. Если Рацио и отвечает, то Авантюрин всё равно не слышит его из-за гудения крови в ушах. Он весь умещается между пальцами Веритаса на шее и внутри. Воздух, жаркий, раскалённый, царапает горло, когда Авантюрину удаётся — нет, Рацио позволяет — вдохнуть. А потом только снова заходящееся в истерике сердце в висках и электрическое, выплавляющее кости удовольствие, и желанный воздух где-то за не пересекаемой границей ладони Веритаса. Его прикосновения расходятся по телу жгучим ядом, а касается Веритас везде, сразу, постоянно, не отрываясь ни на секунду, как обещал. Авантюрин выгибается навстречу, добровольно распиная себя на чужих руках. И когда Веритас толкает его за край, для Авантюрина перестают существовать и повязка, и подушки, на которые он опирается спиной, всё, кроме человека, который держит конец верёвки. Кажется, он даже теряет сознание. Его выбивает, выдёргивает из реальности, тащит по разбитому стеклу, чтобы вернуть в мир новым, склеенным, заштопанным заново. Когда Авантюрин приходит в себя, Веритаса на первый взгляд рядом нет, и горло успевает стянуть удавкой липкая паника с оттенком разочарования, пока Авантюрин не понимает, что лежит головой на его коленях. Его тело по пояс укрыто халатом, а верёвку на груди Рацио успел снять, и теперь распутывает затёкшие руки. Вместо первых слов выходит хрип. Он разрывает тишину пополам, и Рацио обеспокоенно склоняется над Авантюрином. — Воды? Авантюрин мотает головой. Хочется коснуться лица Веритаса, убедиться, что тот настоящий, но руки всё ещё не принадлежат ему. — Ты не ушёл, — констатирует факт Авантюрин. Рацио медленно качает головой. — Не ушёл. — И не уйдёшь? — полусонно спрашивает Авантюрин. — Не уйду, — обещает Рацио, и под его рукам расходится очередной узел. Авантюрин, кажется, снова проваливается в сон. Первое, что спрашивает у него Веритас, когда он снова приходит в себя: — Ты думал, что я уйду? — Нет, — безмятежно откликается Авантюрин. — Просто удивился, что ты остался. Рацио вздыхает. Может, они с Авантюрином в чём-то похожи, и не всегда понимают смыслы, которые вкладывает в свои слова другой. Авантюрин поднимает руку, рассматривая следы верёвки на своём предплечье. Тело наполняется чувством свободы и одновременно с этим — земной тяжести. Авантюрин думает, что его рука так тяжела, что он сейчас уронит её. Веритас обхватывает неожиданно тонкое в его руках запястье, невесомо оглаживая пересеченную кожу. — Мои ставки всегда выигрышные, — хрипит Авантюрин, и фраза даётся ему слишком большими усилиями — он устаёт уже на середине. — Я доверяю тебе. Рацио прижимает его запястье к губам так же нежно, как обнажал несколько часов назад тонкие, затянувшиеся шрамы от кандалов, которые Авантюрин прячет под украшениями, как стягивал тонкие перчатки, обнажая ещё более тонкую кожу. Губы Авантюрина трогает слабая улыбка. Альтруист.