Солнце Совсем Одиноко

      После Часа Радости и заточения ДогДэя, первая попытка побега обернулась для него мучениями: КэтНап своими острейшими когтями с такой безжалостностью растерзал его нос, что ДогДэй не мог унюхать ничего, окромя острого запаха собственной крови. Вторая попытка предстала лишением зрения: тогда ДогДэю казалось, что он точно сойдёт с ума, если не сбежит. Теперь, когда пёс не чувствовал ног, а руки были твердо подвешены, он наконец-то понял – выхода нет.       ДогДэю оставалось висеть здесь, совершенно беспомощно и одиноко. Он слышал исключительно свое тяжкое дыхание и потрескивание ремней на запястьях, а чуял единственное железное зловоние, хотя нос его давно зажил. Отвратным смрадом провоняло все это место. Даже ДогДэй и КэтНап; они стали лишь небольшой частью этого незамысловатого кровавого антуража. Пёс не может ощущать ничего помимо гнили, такой нездоровой и ужасной, тянущейся сквозь коридоры Игровой. И именно в тот момент, когда ничто иное он почувствовать не смог, настигло отчаяние, протяжно сворачивая у него внутри ещё живущее. Облаченный в неестественную оболочку, в мире, ныне всецело темном, потерянном, он сыскал одно развлечение – воспоминания. Пробуждающие некоторый детский трепет, который надавливает на раны, но так очаровательно, как беспокоит душу мысль о свободе, о возможном существовании ангелов, о спасении. И вот ДогДэй вновь подрагивает, окружение безвозвратно извратилось, но память, что он берег, продолжает сверкать в нем. Как сладкому сну остаётся поддаться ей, начиная вспоминать.       Тогда был день. Он сидит на траве будучи ребенком, а рядом с ним другой ребенок, кто-то на «Т», кто-то очень умный на «Т». ДогДэй не помнит его лица, осталось чёрное пятно волос и родное в настроении. Ландшафт сменился зелёной каракулей с оттенками голубого и желтого, пёс уже не помнит пейзажи приюта. Он прижался к «Т» в воспоминании, может быть даже сильнее, чем было на самом деле, в руках того книга, взгляд обоих направлен в поддельное небо.       – Ты знал, что на самом деле луна не светится? – сказал «Т».       – А?       – Луна не светится, просто отражает свет солнца, – его голос тихий и ровный, – а ещё ты никогда не сможешь посмотреть на солнце в телескоп или больше пары секунд, это лишит тебя зрения.       – Ох, но почему же я могу смотреть на него не ослепнув? – ребенок, коим был в то время ДогДэй, указывает на панели, которые изображают нарисованное солнце.       – Потому что ты дурашка, – буркнул темноволосый мальчик уперевшись в книгу.       – Эй, ты должен дать мне ответ! Всегда говоришь как взрослые, ничего не объясняя!       – Ладно-ладно, но давай попозже. Я просто хотел сказать, что не понимаю, почему некоторые дети хотят увидеть солнце, ведь у меня есть собственное, – «Т» приподнимает уголки губ и странно смотрит на маленькую, человеческую версию ДогДэя, которая прячет глаза, накрывая их руками.       Забавно становится от осознания того, что тот мальчик совсем не понял, какое значение вкладывал «Т» в слова, просто по привычке прикрыл глаза ладонями, изображая комичное смущение. ДогДэй, кажется, помнит, кем являлся «Т», пусть решительно убеждает себя в обратном, растворяясь в давней любви. Те два мальчика итак умерли, когда вместо человеческого тела их накрыло мехом, а затем багряным.       Ныне ночь. ДогДэй, уже игрушка, лежит в своей кровати, очерчивая невнятные фигуры на потолке лапкой, а КэтНап сидит подле. Его лицо в предельной задумчивости, хвост стучит по одеялу, уши прижаты к голове. Пёс наблюдает за серьёзностью духа кота, не произнося и слова; КэтНап вряд-ли ответит на вопросы сейчас. Лапа ДогДэя движется дугой, позже второй. «Похоже на луну» – проносится мысль. Теперь лапа чертит импровизированный круг, добавляя треугольники по краям. «А это солнце» – игрушка посмеивается, рисуя цветок, молнию, сердце, яблоко, звезду и лампочку, пока руку не останавливает небольшое покалывание чужих когтей. Спустя пару секунд замешательства, КэтНап с волнительностью прильнул к ДогДэю, сминая простыни, свернувшись в клубок. Он в полудрёме прикрывает глаза, уши навострились в нервности. Пёс приобнимает друга, мягко поглаживая фиолетовую шёрстку. От КэтНапа веет лавандой, этот аромат ДогДэй запомнит на всю жизнь. Кот глухо мурлычет, его хвост будто лиана охватывает ногу пса в желании никогда не отпускать. Бывает слышен скрип досок и петель, четкое постукивание копыт и слабые смешки, где-то на секунду загорается свет и что-то падает, кто-то вздыхает и водит графитом о шершавую бумагу, храп отдается эхом.       – Обратная сторона луны не изучена, – негромко говорит КэтНап, – однако это не мешает людям строить теории. И, я как-то заметил, что мой кулон олицетворяет только светлую часть луны. Та, что отражает свет солнца, я уже рассказывал тебе от этом. Как ты думаешь, без тебя меня бы не существовало?       – А ты разве перестаешь быть луной без меня? Если уж и так, я бы без тебя тоже не существовал! Мы как комплект, я с тобой, а ты со мной и иначе быть не может, – ДогДэй чувствует, как его подвигают ближе, словно они одно целое. На его щеках приятный жар, сердце стучит быстрее, а в груди неясно покалывает, от упоения не давая вздохнуть. Они редко настолько близ друг друга.       – Ты мне нравишься.       Игрушка прикрывает своими ушами глаза в застенчивости, игриво виляя хвостом и хихикая. Он никогда не понимал до конца, было ли это признание ребяческой шуткой, проявлением привязанности или симпатии. Ремни жмут жёстче, вырывая из приятного, но пёс продолжает вспоминать.       – Ты мне тоже, – стоило ли ему отвечать взаимностью?       – Если..если бы случилось что-то по-настоящему плохое, ты бы остался на моей стороне? – зачем он спросил это перед тем, как убить их друзей?       – Конечно! Я всегда на твоей стороне, дружище, будь она темная или любая другая, – маленький ДогДэй не знал, чем это закончится.       Это не было любовью, а извращённой попыткой в начало игры, которая продолжается больше десятка лет. Разлагаясь в тюрьме, порождённой преступлением над человечностью, ДогДэй как никогда ясно осознает, что ждёт смерти. Может быть, это снимет с него ремни, которые продолжают больно тереться об кожу и грязный мех, может быть, он навсегда останется в нежных мечтах. Пёс попал в ловушку впервые оказавшись в «Playtime Co.», а окончательно потерял возможность на побег, когда утратил человеческое тело. Пусть ему правда нравилось здесь: играть с детьми, быть с улыбающимися зверятами и оставаться ночью с КэтНапом. Боже, ему правда нравился КэтНап, а в особенности его тяга к космологии.       ДогДэй услышал свой скулеж не сразу, сначала не замечая его вовсе. Ему думалось, что он потерял всякую возможность на собачьи повадки. Не противясь им, пёс позволил тоскливому вою распространиться по разрушенным коридорам грустной песней. Хватался он за одну думу, мрачно теснившую любые искры грез, – смерть. ДогДэю казалось, что если он до сих пор держит мысли в голове, не превращая их в смешение крови и внутренностей, значит, его разум функционирует вполне исправно. Сейчас, когда в слухе путался стон, крик и рев, уничтожая остаток сознания, он беспокойно метался к воспоминаниям и целям, что сменялись одним выводом:«Мне придётся умереть».       – Почему ты плачешь? – отстраненный голос, не способный на эмоции больше, такой обезличенный и равнодушный, будто совсем не причастный к происходящему, но явно доминирующий, разрезал печальную тишину.       – Мы не можем плакать, КэтНап, – и его, хриплый, почти мертвый. Сжимая лапы крепче, меж старыми друзьями нарастает напряжение. Если ДогДэй не видит его, то определенно знает, насколько это тощее подобие кошки опасно.       – Все огрызаешься как озлобленная бездомная псина. Бедняжка, – вновь произнес кот безучастно. Догдэй слышит, как он идет кругами на расстоянии, точно вот-вот и нападет. – я думал, что одиночество приручит тебя, признаю, недооценивал-       – Когда ты убьешь меня? – выпаливает пёс. Скрежет когтей о пол приближается, а ремни с новой силой давят.       – Я не распоряжаюсь подобным.       – И вопреки этому убил наших друзей? Зачем-то оставив меня?       – Первого и второго хотел Прототип. Он хотел ещё кого-нибудь из нас, кого-нибудь крепкого. Я предложил тебя. Ты всегда был излишне настырным и стойким, – ДогДэй чувствует, как КэтНап пялится на его отсутствующие ноги, – но я не учел факт того, что ты предан глупым принципам. Ты слепой на очевидное дурак, поэтому все это происходит. Впрочем, не стану отрицать, что за это ты мне раньше нравился. По глупости смелая собака, которой нужен был поводок, дабы она не попала в неприятности. Помнишь, как учителям в школе постоянно приходилось направлять твою гиперактивность в учебу?       – Нет. Зато я помню, как один раз украл книги из библиотеки для тебя, потому что тебе не хватало срока, на который они выдавались. Позже их все равно нашли, нас отругали, – ДогДэй поддается вперёд, с такой увлеченностью и быстротой рассказывая, подобно заново щенок. Если КэтНап не заткнет его сейчас же, он лишиться рассудка. – о! Также я помню то, как мы прятались от взрослых из-за того, что тебе эта затея показалась смешной. Я взял вину на себя. Или не сдал тебя, после твоей глупой драки с КиккенЧикен. Или искал тебя в Доме Милом Доме, когда какие-то идиоты бросали в тебя мусор. Или знакомил тебя с другими ребятами, ведь ты боялся каждого из-за пережитой травли. Или, например, оставался с тобой на протяжении всего дня, когда ты чувствовал себя плохо. Или слушал, как ты читал очередную книгу по космологии. Или..или любил тебя. Я не могу перестать думать о тебе!       Он замолк, тело ослабло, делая его по виду сродни тряпичной куклы, с которой неаккуратно поиграли, бросили в грязь и выкинули. ДогДэй отдался режущей боли, что тупым ножом пронзало его существо. Не больше чем игрушка, что слышала шаги в свою сторону. Сил думать над жестокостью следующей расправы у этой игрушки нет. Над ним возвыщается КэтНап, дыша в макушку головы. Он хищник, привык играть с жертвой, поэтому так медленно проводит когтем от носа до лба, заставляя трястись в треморе. Его ловкий хвост обвивает змеёй прямо до шеи, придерживая голову, надавливая, но слишком нежно. Характерный щелчок и ДогДэй более не скован, руки с плюшевым звуком падают, тело поддерживают. Он не может противиться этому, апатично вслушиваясь в окружение. Если КэтНап хотел его сломать, то достиг намерения в самом прекрасном исполнении.       ДогДэя положили на что-то костлявое, холодное, принюхавшись, он почувствовал отдаленный аромат лаванды. Хвост держал свободно, его хозяин, по видимости, улёгся калачиком. Тревога и непонимание настигли неожиданно, однако пёс оставался с КэтНапом подле, слабо сжимая сиреневую шерсть в лапах.       – Ты когда-нибудь сожалел о том, что случилось между нами годами назад? – голос кота ближе чем когда-либо за последнее время. Проносятся мурашки и ДогДэй вдыхает, чувствуя почесывание за ухом. Он расположил его как излюбленную безделушку, принуждая перестать думать.       – Я не знаю.       – Ты когда-нибудь ненавидел меня?       – Я не знаю, честно не знаю. А ты когда-нибудь любил меня?       – Да. Продолжаю любить.       ДогДэй прячет глаза в ушах, грубо царапая их и тихо поскуливая.       – Это бессмыслица какая-то, ты опять морочишь мне голову. Так не поступают влюбленные люди, Нап.       – Мы уже не люди.       – Были ими!       Пёс спешит сорваться, однако фиолетовый хвост лёгким движением вновь приземляет его на пол. Он хрипит в ломоте, пресмыкаясь и неуклюже дергаясь, возвращаясь к запаху лаванды, что среди крови кажется эфемерным. Прислоняясь к КэтНапу тесно, ДогДэй замечает мурлыканье, отводящее сердце. Ощущая поглаживания за столь долгое время, он утыкается носом возле живота кота. Хныча, будто малое беззащитное дитя.       – Я..я так устал, я очень сильно устал. Я не переживу это, я не смогу. Это..это слишком жестоко, – бормочет ДогДэй полностью уязвимо, почти неразборчиво. От груди до шеи что-то навязчиво жжёт, дышать труднее, он кашляет, КэтНап вылизывает его шёрстку.       – Ты дурак. Если пережил то, что произошло раньше, переживешь и это. Ты сильный.       – У вас, кошек, манера царапать, а потом зализывать рану? – осипло рассмеивается ДогДэй, стараясь не вдаваться в подробности происходящего. – кстати, те маленькие твари меня не сожрут, если я буду лежать так?       – Они не посягаются на мое и на мою территорию. Сюда, – его берут, чужая лапа утыкается в шею, под головой что-то мягкое, – отдыхай.       ДогДэй не знает полной картины происходящего, лишь предполагая мотивацию Кэтнапа. Но эти любовные действа убивают любое желание правды, точно в дурмане. Может быть, он не учуял макового газа? Не имеет значения. Словно снова на траве или в теплой кровати они лежат, крепко обнимаясь. Этот кот замучает его – ДогДэй знает.       Вскоре КэтНап говорит:       – Солнце совсем одиноко, у него нет спутника-звезды. И если уничтожить всех в солнечной системе, то солнцу некому будет светить, а значит выполнять свое главное предназначение. Здесь только ты и я, солнце и луна, навечно.