Воссоединение

Тёмная ночь и затерянная башня, населенная призраками. Фантомными отголосками прошлого, чудовищами, прячущимися в стенных трещинах, монстрами под кроватью. За последние месяцы Лайя привыкла чувствовать себя сказочной принцессой. Заколдованные замки, прекрасные принцы… загадки прошлого. «Красавица и Чудовище» на новый лад. Вот только… красавица одна, а чудовищ двое. Мехмед смотрит на неё сквозь пелену воспоминаний, невысказанной многовековой тоски, душевных терзаний и непонятной для неё вины. Молчание громче любых слов, громче крика. Его глаза блестят, подобно звездам на ночном небосклоне. Больше не дерзкий, горячий и порывистый, но сильный, мудрый и осознанный. — Я потерял тебя тогда… Больше не допущу такой ошибки. Он отворачивается к окну и в задумчивости глядит на мерцающий в городских огнях Босфор. Гордый профиль, царственная осанка. Лайя сползает с постели, подходит на цыпочках, обнимает, прижавшись к спине. Родной. И пахнет корицей, лукумом и тюльпанами, как старый дворец в Эдирне. — Я завоевал этот город. Покорил его. Выстроил Топкапы, перенес столицу, гарем и двор, — говорит он, погруженный в негу памяти. Глаза слезятся, а руки — нежные и сильные — гладят ее ладони. — Получил всё, что хотел, но так и не смог забыть тебя… — Сладок запретный плод… — цитирует Лайя знакомые строки, трется щекой о плечо Мехмеда — мужчины, с появлением которого словно проснулась, открыла глаза, очнулась от забытья, сделав первый долгожданный вдох. Ворох воспоминаний, обрывки жизней переплелись в настоящем, и сердце ожило, вздрогнуло, закровоточило. Где и с кем была она до него? Кого любила? Какие роли играла? Всё казалось фальшью, актерской атрибутикой, декорациями. Влад, Лео, Сандра… Они не говорили, скрывали, пытались защитить или… попросту не знали сами. Лале ведь боялась искрометных чувств к кузену, что цвели в ней прекрасным и ядовитым цветком. Великая королева для великого султана — об этом мечтал Мехмед. Среди сотни и тысячи тюльпанов, желал сорвать только один. Готов был бросить мир к её ногам, испепелить врагов ради её ласковой улыбки, осыпать золотом, самоцветами, тканями, поцелуями… Такая страсть, приправленная запретом, граничит с манией и одержимостью. Но далеко не он один был болен этой хворью… — Запретный плод не интригует долгое время, если окажется гнилым. Стоит вкусить, и интерес теряется, — он усмехается уголком губ, перебирая на языке каждую букву тонкой иронии. Поворачивается, смотрит Лайе в лицо. С обожанием, преданностью, затаенной в глубине глаз радостью. — Ты всегда была непостижима и заставляла тянуться к тебе, желать быть тебя достойным. Запрет стоял преградой между нами, которую я собирался уничтожить, чтобы ты всецело принадлежала мне. Её ресницы трепещут, как и сердце в груди. Далеко не все воспоминания вернулись, но из того, что видела во снах… — Почему ты не сказал отцу, что хочешь жениться? Мехмед поджимает губы, словно ответ грозит ему казнью, позором и давно потухшей яростью. — Он отказал. Заверил, что не станет заставлять тебя… Что ты заслуживаешь большего, чем я. Он хотел отдать тебя замуж за Влада. Лайя в недоумении хлопает глазами. — Подожди, но ведь… я помню, что дядя спрашивал, хочу ли я выйти за Влада, и я отказалась. Отказалась, потому что уже тогда хотела быть твоей. Удивление Мехмеда так сильно напоминает его же в молодости, искажает красивое лицо, обнажает давно забытые чувства. Радость и облегчение сквозь разбитую призму неведения. Как лучи солнца через непроницаемую серость облаков. — В самом деле? — он моргает, как зеленый бойкий мальчишка, не веря своим ушам, боясь поверить. — Я думал… я был уверен… Не в силах совладать с эмоциями, он порывисто отступает, взъерошивает волосы пальцами, начинает метаться по спальне взволнованным зверем. В несколько шагов Лайя оказывается перед ним, останавливая, успокаивая. Её ладонь вспархивает к его лицу, но замирает, так и не дотронувшись. Ей очень хочется сделать это: уколоть пальцы о жесткую щетину, провести по острым скулам, гордому волевому подбородку. Её султан. В новой жизни любить такого мужчину опасно и рискованно, она ведь совсем его не знает, но все равно летит, как мотылек на зов пламени. Но воспоминания с ней… осознание прежнего «я», полное отождествление себя с Лале не только догадками и чужими словами, но и нутром, душой. Стоило встретить Мехмеда, как сомнения рухнули, подобно вратам Константинополя под его натиском. Даже с Владом и Лео было не так, она узнавала их заново, а проблески родственных душ были куда слабее, почти незаметны. Их легко можно списать на простую симпатию. Но с Мехмедом прежние чувства мгновенно накрыли её лавиной, заставили задыхаться, цепляться за ускользающий воздух. Она задевает большим пальцем сжатые губы, стремясь почувствовать их хотя бы касанием руки. Голова кружится от одной только мысли о нём… о том, что они снова вместе… одни… в темной спальне. И никто, и ничто больше не стоит между ними. Лайя невольно облизывает нижнюю губу, силясь унять волнение, но тело горит под мужским взглядом, наполняясь вполне понятным теплом. Мехмед смотрит на неё, и в пронзительных черных глазах разгорается прежняя страсть, влечение, жажда обладать ею, независимо от цены, которую придётся заплатить. Он взвешивает риски, все «за» и «против». И не находит аргументов, не видит больше преград на пути к желаемому. Лишь её согласие удерживает бурю. Если откажет, он беспрекословно подчинится и уйдёт, и Лайя видит это, чувствует, понимает… Но Мехмед безошибочно улавливает её порыв, стремление к нему и принимает за лучший из ответов. Твердая ладонь ложится Лайе на щеку, непреклонно поднимая лицо. Их взгляды встречаются. Она так молода… цветет заново, а он… старше, познавший слишком многое в жизни. Когда-то они были ровесниками… живыми, способными на искренние яркие чувства. Судьба развела, но воссоединила вновь. Всё к лучшему, ведь правда? Всё к лучшему… и расставание всегда означает новую встречу. Лайя едва не плачет, желая рассказать всё, чего не помнит, но ощущает под сердцем, как вскрытую давнюю рану, из которой теперь обильно вытекает боль, принося долгожданное умиротворение. И от этого свет её души ярче, чем когда-либо. Ведь звезды сияют только в темноте… Несколько секунд Мехмед смотрит ей в глаза. Настойчиво и упрямо, проникая в глубину её нехитрых тайн. Они стоят совсем близко в полутемной комнате, озаряемые лишь вспышками огня из камина. Лайя слышит его дыхание, чувствует запах кожи, видит сияние глаз… И только это сводит с ума. Взгляд Мехмеда тоже говорит о многом, так откровенно, что от прямоты у неё болезненно колет в груди. Глаза полны решимости, нетерпения, отчаянного желания… превозносят и тем самым подчиняют её. Лайя вдруг осознает, что он может попросить, о чем угодно: она выполнит, с радостью сделает всё… Её охватывает страх от такой покорности перед ним. Но ещё больше от того, что Мехмед понимает и это тоже. А если она его разочарует? Если, получив желаемое, он в самом деле потеряет интерес? Ведь познал столько женщин… Вдруг… Она смущается, как в первый раз. Он улыбается уголками губ, словно прочел мысли. Обхватывает её затылок обееми руками, резко и властно потянув на себя. Неумолимые жесткие губы впиваются в её рот, оборвав мысли, дыхание и, кажется, даже биение сердца. Даже самые смелые, мучительно сжигающие фантазии о поцелуе, не подготовили к реальности. Пронзающее пламя, такая сила, неразрывно слепившая их друг с другом. Лайя не ожидала столь безумного яркого отклика на каждое движение его губ от своего тела. Поцелуй пожирает, обволакивает, сжигает кожу под платьем до самого пепла. Живая страсть, огонь, облаченный в два сосуда. Мехмед ещё более жаден, он словно стремится забрать себе каждый вдох, каждую частичку желанной женщины. А Лайя не может и не хочет этому сопротивляться. Обнимает его напряженные плечи, цепляется губами в немой мольбе. Сама отступает к кровати, и он отстраняется, но лишь для того, чтобы удостовериться, задать немой вопрос, тонущий в вихре, бушующем в глазах. Лайя дрожит, когда садится на край постели, глядя на мужчину снизу вверх. Мехмед серьёзен и словно пьян. Он кладет руку ей на щеку, скользит по скуле к уху и виску, запускает пальцы в волосы у корней, расчесывает. Наклоняется, вновь целует, переплетая горячие влажные языки. Лайя торопливо расстегивает его рубашку, путаясь в петельках и пуговицах. Мехмед подается вперед, укладывая её на мягкие подушки, нависает сверху, будто дикий голодный зверь. Глядит на неё так, словно она — самое ценное сокровище, когда-либо ему принадлежащее. Святыня. Божество. Он всю жизнь мечтал увидеть её под собой на ложе, коснуться, подарить наслаждение и утолить жажду, которую не способна утолить ни одна другая женщина. — Моя королева… — горячо выдыхает он в её шею, медленно спуская бретельки платья. Проводит подушечками пальцев по бедрам, и кожа покрывается мурашками. Раздевает её неторопливо, бережно, неспешно и так волнующе, что Лайя тает, теряется, растворяется в ласках. Ощущение его силы, крепкого мужского тела над собой, ласки опытного искусного любовника заставляет плавиться. Она выгибается змеей и сладко стонет, когда жесткие губы Мехмеда смыкаются на её сосках, целуя поочередно, прикусывая, от чего они расцветают, набухают, покалывают. Маленькая капелька пота катится по шее, меж грудей, к напряженному, трепещущему животу, куда опускаются и его поцелуи. Лайя комкает простыни руками, вскидывает бедра, задыхаясь от удовольствия. Что вспыхивает, накрывает, стоит его языку коснуться её между ног. Возносит к звездам. Мехмед словно знает все важные точки на женском теле, умело играет на них, как на изысканном музыкальном инструменте, нежно перебирает струны души. Целует бедра, колени, икры, пальцы ног, каждый миллиметр любимого тела, сгорающего в его власти. — Мехмед… — умоляет она, больше не в силах терпеть. Пережив пик наслаждения, бросается в бездну, мучительно желая снова воспарить. Ощутить его в себе… Лайе вдруг становится стыдно, что ложилась с мужчинами до этой встречи. Необъяснимо неловко, хоть разумом и понимает, что не обязана была, не знала, не думала. Но вдруг для него это станет чем-то роковым, проблемой, табу…? Мужчина из другого времени. Она боится разочаровать его… Мехмед встает и обнажается полностью. Для неё. Жесты выверенные, царственные, присущие султану. Лайя наблюдает, ласкает взглядом красивое молодое тело, хочет дотронуться, но он перехватывает её ладонь, переплетя пальцы, прижимает к подушкам рядом с её головой, нависает, разводя коленом ноги. Прижимается так близко, что у Лайи от предвкушения немеют губы, беззвучно шепчущие мольбы. Он входит медленно, глядя ей в глаза. Скользит, погружается всё глубже. Берет своё по праву. Лайя зажмуривается от восторга, пытается отвернуться, но Мехмед аккуратно возвращает её лицо. — Смотри на меня… — не приказ, просьба. Она невольно сжимает бедра, так остро чувствуя его в себе, что хочется рыдать. — Прошу… — умоляет, толкаясь бедрами навстречу, извиваясь в нетерпении. Но он, словно издеваясь, не двигается, упивается ощущением и теплом её тела. Снова наклоняется и неистово обжигающе шепчет в самые губы: — Я сделаю так, что у тебя не останется воспоминаний о других мужчинах. Только обо мне. Мехмед делает резкий толчок, словно в подтверждение своих слов, и Лайя вскрикивает от острого невыносимого удовольствия, царапая его спину и поясницу. Он покрывает укусами её шею, зализывает языком. Берет её властно, умело, бережно. Пронося на руках через лед и пламя. — Ни одна женщина мира не сравнится с тобой. Ни одна не в состоянии заполнить пустоту в груди, которая осталась после тебя… — шепчет Мехмед, но Лайя не слышит, раз за разом срываясь с вершины в пропасть, даже не стонет, слёзы счастья и экстаза катятся по щекам. Он в ней, владеет снова и снова, толчок за толчком, а ей только того и надо. — Я не отдам тебя никому… Убью любого, кто попытается отнять… Я слишком долго ждал… Моя любимая, желанная, пленительная… моя Хасеки… Он изливается с её именем на устах. Падает, тяжело дышит. Темнеет в глазах. Лайя целует его лицо, умиротворенное, счастливое, словно Мехмед снова стал мальчишкой — азартным, влюбленным и одержимым целью достигнуть любую свою мечту.