Песня в граните

Мику переминалась с ноги на ногу перед дверью библиотеки. Вроде бы ничего сложного, зашла, взяла книжку и вышла – приключение на пять минут. А всё равно было страшно. «Ну, не съест же она меня! – убеждала себя утром полуяпонка. Но как-то неуверенно добавила: – Ведь не съест же?» «Съест, обязательно съест, – категорично тогда, ещё утром, заявила соседка. – Особенно если будешь болтать». Тогда стало страшнее, и в то же время появилась хоть какая-то определённость: если есть опасность, то её и следует избегать. Так ведь? И всё же войти прямо в пещеру дракона было жутковато. Это ведь как засунуть лицо в муравейник, зная, что стоит опасаться муравьёв? Солнце неприятно лизало кожу, а в чулках и вовсе становилось безмерно жарко. Мику всё же решилась и дёрнула дверную ручку. Конечно же, не заперто, другого и нельзя было ждать: библиотека публичная… пусть в ней и не потерпят кого попало. – Луковников, «Песня в граните», – прошептала пионерка прямо на пороге, но услышать могла это только она сама. Если обычно в лагере царила какая-то странная смесь казённости и отчуждения, как это было на площади или в столовой, то здесь всё было как будто наоборот. Лёгкая разруха с набитыми пылью полотнищами и переполненными своими и чужими запахами книжками казалась какой-то домашней – словно у бабушки, просто вместо ковров на стенах – знамёна. И везде чувствовались заботливые руки, не дающие всему этому распуститься, развалиться… Ощущалось какое особо тепло – не преходящее, летнее, а сердечное. За столом никого не оказалось, и Мику запаниковала. Топ-топ на месте. Где же Женя? Хуже ужасного дракона – ужасный дракон, который может быть где угодно. – Привет! – раздалось довольно приветливо издали, от стоявшей между стеллажами девушки. Полуяпонка вздрогнула и закивала. – Эм, привет-привет, меня Мику зовут, нет, правда-правда… – затараторила она первое, что предательски запрыгнуло на язык. Мику то ли почудилось, то ли действительно удалось увидеть, как Женя поморщилась, словно от жужжания над ухом. – Тишина в библиотеке… – пробурчала она вполголоса, подходя. Полуяпонка смущённо уставилась на носки своих туфелек. – Я… не хотела… – прошептала отрывисто Мику, на уши изнутри давила волна не сказанных ею, а умерших в горле слов. Тишина. Тишина казалась похожей на удушливый газ. Полуяпонка удивлённо подняла глаза, когда ей на плечо легла холодная ладонь. – Эй, ты чего? Я не велела замолчать, не оскорбила – я просто сказал, что сейчас не время и не место словесной бомбардировке. Между нами нет войны, а библиотека – не полигон. – Женя дружелюбно улыбнулась. Несколько секунд ожидая хоть какой-то реакции, она увидела лишь благодарную улыбку Мику. – Здесь, в библиотеке, слова принято впитывать в себя, чтобы они хранились у тебя в голове, как фрески на стенах, и можно было их выпускать в нужный момент. Пионерки стояли напротив и улыбались, но молчание, удручавшее обеих, не могло длиться вечно. Жене не терпелось вернуться к делам, а Мику – наконец к ним приступить. Но и для того, и для другого требовалось чётко и кратко обратиться, а это – через усилие: лишний раз заговорить и не окатить валом лишних слов. Хмыкнув, библиотекарша покачала головой: время на размышление вышло. – Так чего ты хотела? – уже с ноткой раздражения спросила она. Мику враз погрустнела и приложила сложенные ладошки к щеке, словно от зубной боли. Действительно, чего она хотела? Именно хотела, а не что от неё требовалось. И как это было ёмко выразить, не перегружая собеседницу собой? – Я… Я не знаю, чего я хочу. Дружбы, общения, правильной быть – вот что хочу… но чего не добыть. Если отдала жизнь музыке, то пусть она выручает! Нельзя болтать – пусть будут стихи. Пусть льются прямо через пробоину в сердце. – И ремесло – это огненный горн, пламя пылает, но нужно кормить. Сердце и время, струна и стихи… Глаза горели, отнятые от лица ладони дрожали где-то на уровне ключиц, в горле пересохло. – Так… прогорит… настоящая… жизнь… Она тяжело дышала, колени тряслись, на щеках выступил болезненный румянец. – Мику! – схватив её за руки, прошептала Женя тревожно. – Мику! – она тряхнула полуяпонку и этим вызволила её из транса. Та тяжело дышала, покачиваясь вперёд-назад. – А? Прости… Я настолько не знала, что и как сказать, что… попыталась дать говорить самой душе… Женя вздохнула. – Всё в порядке, – она на миг замолчала. – Кроме, наверное, тебя. Говорить стихами, сердцем – больно, потому и принято использовать для этого более холодный и безразличный мозг. Только вот выручает он не всегда. На ум ей пришли стихи подруги о том, что и у неё поэзия рождается не из радости. «А давай посидим до ночи. Я больная (я знаю) очень. Из меня вытекают строчки Моих грустных, больных стихов». – Да-а-а… – только и осталось протянуть. – Может, чаю выпьем? – предложила Женя. Мику тут же закивала. Конечно, время у неё есть, про книжку она скажет чуть позже, когда… когда сможет говорить, а не болтать. Женя заняла место за своим столом уверенно, по-хозяйски отточенным движением извлекла оттуда чайник, заварку, баночку воды и кипятильник. Пусть это и не было настоящей чайной церемонией, но точность, профессионализм всё равно завораживали полуяпонку. – Может, чем-то помочь? – Иногда помощь заключается в том, чтобы не мешать… – как-то отстранённо бросила библиотекарша, всё ещё колдуя над чаем. Мику обняла себя за плечи. – Прости. Женя усмехнулась, поставила чайник на стол, накрыла полотенцем и наконец покачала головой. – Не за что тут просить прощения. И я не зверь, и ты ничего не нарушила. Мику наклонила голову. – Но отвлекла от работы. И… опять завалила словами. Библиотекарша отмахнулась. – Считай, что я работаю волшебником, а главное волшебство – связи между людьми. Просто обычно я слежу за связями наших пионеров со стороны или за связями ныне живущих людей с жившими давным-давно или в чьём-то воображении. Мику хохотнула. – И правда, звучит как магия! – пионерка задумчиво коснулась кончиком пальца губ. – А у нас, получается, похожие области деятельности! – Она расплылась в улыбке. – Только у меня язык не ограничивается буквами, а использует ещё и единые для всего мира знаки – ноты. Женя благосклонно кивнула, сняла с чайника полотенце и налила чай в два стакана. Отпив, библиотекарша поправила очки, и Мику хлебнула следом. Девушки улыбнулись. – А ведь я пришла как раз за такой книжкой – общей для литературы и музыки, общей для всех людей! – Она прижила ладошки к сердцу. – Луковников, «Песня в граните». Женя задумалась, и могло показаться, что её глаза смотрят вовсе не вперёд, а рыщут по библиотеке. Пионерка отклонилась назад, наконец улыбнулась и кивнула, вновь фокусируя взгляд. – Да-а-а… – протянула она. – Помню-помню. Хорошая. Как сердца людей читать сложнее, чем книги, так и в ней с листа читать сложнее, чем просто текст, но зато результат превосходит ожидания. Женя стеснительно опустила глаза на чай: и так сказала слишком много почти что незнакомке. Услышав радостный вскрик и хлопки в ладоши, библиотекарша подняла выпученные глаза. – Ты чего? Мику чуть ли не подпрыгивала на месте от восторга. – Женя! Ты же… Я же правильно поняла, что ты можешь читать по нотам и представлять. Ты… Ты же… Библиотекарша сдержанно улыбнулась и кивнула. – Ну, да. Полуяпонка постаралась успокоиться, чтобы не пугать, Женю. Но как же трудно было сдержать восхищение. – Ты ведь умеешь играть на чём-то? На чём? – и оборвала себя. Не дала утопить собеседницу в словах: «А я – на чём угодно! Хочешь, вместе будем репетировать? Хочешь, сыграю что-нибудь или спою. Или ты сыграешь, а я спою?» Женя снова отпила. – Ну, ты когда-нибудь слышала о стег’еотипе, что таки всех евг’ейских детей учат игг’ать на скг’ипочках? – нарочно грассируя, спросила она. – Так вот, это не совсем неправда. Мику захлопала в ладоши. – Может, тогда вместе будем готовить концерт на конец смены? И тут взгляд её упал на опустевший стакан собеседницы. Не задумываясь, пионерка подвинула ей свой. Женя покачала головой. – Не стоит. – Полуяпонка вскинула брови, но ничего не успела сказать. – Ты мыслишь как автомат: «да» или «нет», «можешь, значит, должна». Так? Мику смущённо улыбнулась и кивнула. Для неё, если так разобраться, эти вопросы даже не стояли: всегда было то, что будет сделано, и лучше хотеть это сделать, чем не хотеть. – Н-наверное. Женя благосклонно кивнула. Вернув полуяпонке её стакан, она взяла свой и спокойно долила туда чая из чайника – о такой возможности Мику и не подумала. – Так вот… Из ситуаций есть разные выходы. Тебя ведь не просила, а тем более не заставляла Ольга делать этот концерт? – Пионерка тут же помотала головой: нет, конечно. Но ведь глава музклуба должна, наверное… – Тогда ты хочешь выступить перед лагерем, который сгонят в назначенный час? – Полуяпонка снова замотала головой: боже упаси устраивать из музыки обязаловку, когда все будут пробовать или улизнуть, или заняться чем угодно, лишь бы скоротать время. – Тогда, может, нужно что-то другое? Вот прямо тебе! Мику задумчиво приложила палец к губам. – Я люблю музыку и хочу, чтобы она звучала… И я знаю, какую музыку хочу впустить в мир, – наконец выдала она и повторила название книги: – Луковников, «Песня в граните», – этого хочу именно я. Женя кивнула. – Я тебе верю, я тебе помогу. Считай, что мне нравится такая позиция: она по крайней мере искренняя и никому не может досадить. Я тоже хочу, чтобы искусство жило. Библиотекарша протянула поднятый стакан к Мику, и так, смеясь, чокнулась с ней. – За жизнь искусства. – За жизнь… – часто хлопая глазами, чтоб не заплакать, повторила полуяпонка. Они не будут одни, запертые каждая в своей обители.