Впервые

Впервые это случилось в одном из тенистых переулков Центральной гавани. …Между ними давно уже возникла и установилась необыкновенная связь. Необыкновенная в первую очередь для Старейшины, потому что никогда прежде у него так не замирало сердце от контакта с кем-либо. Доверие? Верховному Старейшине некому было доверять. И нечего. — …. Ваше превосходительство! Секунду, я помогу… — Не надо, — жестко отрезает Дань Фэн. Ремесленник стремительно наклоняется — глух что ли, что почудилось согласие? — и начинает торопливо подбирать растрепанные книги. Вот же… мерзость, пыхтит видьядхара — он боялся лишний раз прикоснуться к иссыхающим коркам фолиантов, а этот… прохвостень хватает их своими огромными ладонищами не церемонясь. Для себя незаметно Старейшина начинает подцеплять книги быстрее. Быстрее его. — Я помогу вам донести, — уверенно заявляет Инсин, и, для удобства подкинув — подкинув! их! — перехватывает внушительную стопку и выпрямляется. Во весь свой огромный рост выпрямляется… Да, разница-то между ними была всего ничего — около трех-четырех цуней, но как они возмущали иной раз видьядхару. Ну знаете, не всегда удобно выглядеть внушительным, требовательным, когда стоящий напротив наглец с неизменно плутовской улыбкой нарочно склоняется и тычется лохматой челкой в изгиб рожек. — Не надо, — вновь грубовато бросает Дань Фэн. Он тянется к стопке книг, но кузнец уворачивается. Старейшина снова упрямо мечется за ним и вцепляется в стопку, как настоящий дракон-собственник. Улыбка не сходит с лица Инсина, ах он бестия бессовестная… Дань Фэн сверлит его самым наистрожайшим взглядом, на который только способен. Пальцы Инсина проворно соскальзывают по книжным корешкам вниз и поддразнивающим — Дань Фэн, кажется, готов вскипеть от возмущения, Эоны, где, где, где его хладнокровие? — ловким жестом накрывают драконьи ладошки. Попался. Верховному Старейшине некому было доверять. И нечего. До определенного момента. …Они внутренне тянулись друг к другу. Он задира и наглец, иногда совсем не церемонится со Старейшиной — вот ведь шельма, пх, — частенько думал Верховный. Качал головой. А ещё он… Проводить время с Инсином — в молчании или за беседой — становилось легко и приятно. Совместная тренировка? Инсин был не самым грозным противником, но быстро учится. Игра в го? Спор? Да даже совет насчет собственных обязанностей… …Ещё он славный. Неунывающий, искренний и самоуверенный, даже чересчур, оттого забавный. Чуткий. Это качество в людях встречалось Дань Фэну редко. Но в кузнеце особенную внимательность и мягкость в минуты серьезности он признал давно. Прежде Дань Фэн боялся, что эти взаимоотношения, в любую секунду разрушившись, оставят только горечь и разочарование. Боялся и потому пытался не… не увлекаться сильно. Работа. Ответственность. Тренировки. Да мало ли, что может отвлечь его!.. Однако время шло, и — постепенно Дань Фэн привязывался к открытому всей душой кузнецу. — Ты отнял руку, — спокойно возражает Дань Фэн. Он в своей неизменной позе лотоса и с таким невозмутимым голосом необыкновенно внушителен, однако Инсин смеется, фыркает и трясёт лохматой головой. — Я даже сейчас касаюсь ее, видишь? — Ты отнял руку. — Не отнимал! Я специально, думаю. Погоди-ка… — Я видел, Инсин. Кузнец снова смеется и действительно убирает руку. Видьядхара умиротворенно оглядывает доску — для Инсина позиция крайне неудобна — и думает. Он думает минут пятнадцать; Инсин привык к его неторопливости и не мешает, изредка бросая взгляды на сосредоточенное лицо, любуясь. День солнечный и теплый, всё залито светом и ослепительными мазками бликов, длинная тень от ресниц Старейшины дрожит, и пряди волос вздрагивают от слабых порывов ветра. На душе — тоже тепло и хорошо, в особенности, когда вспоминаешь о том, что день для обоих выходной, а время раннее — до сумерек еще многое можно успеть… Наконец, видьядхара двумя пальцами подхватывает фигурку и делает ход. Инсин сокрушенно мычит что-то про себя и теперь тоже задумывается всерьёз. Дань Фэн, довольный собой и растерянным видом кузнеца, расслабленно потягивается. — Пас? — Ещё чего… В компании квинтета их сближение не могло оставаться незамеченным; сначала они были наделены славой двух друзей-неразлучников. Затем стали замечать многозначительные взгляды Цзинлю (ох, как же передергивало от ее загадочного молчания и якобы понимающих всё кивков) и хихикание Байхэн за спиной, неумело скрываемое. Дань Фэн старательно игнорировал эти взгляды и хихикания. Он был… точнее всего сказать — доволен. Инсин доверялся ему весь и полностью. Фэн ворчал, но понемногу открывался ему, как расцветающая чашечка лотоса с белоснежной сердцевиной. Кроме того, кузнец стал до крайности тактилен, старался при любой удобной возможности дотронуться до чужой руки или волос, без стеснения обнимал Старейшину за плечи — тот уже привык и оставил всякое сопротивление. Дань Фэн признавался самому себе: незаурядный кузнец Инсин оставлял в душе чувство уюта и близости. Он был весьма привлекателен… («Безумно красив!», — такая на самом деле мысль мелькала в голове, стоило задержать взгляд на сильной фигуре). Словом, Инсин был его человеком. … Впервые это случилось в одном из тенистых переулков Центральной гавани. Инсин вновь предложил пройтись вместо традиционных вечерних «посиделок», как он сам выразился. Старейшина догадывался, почему: последние несколько дней сам он безвылазно посвящал бумажной работе и кузнец, вертящийся под боком, начинал всерьёз беспокоиться. Поворчав немного, Дань Фэн согласился. Около часа они бродили по светлым улицам гавани Звездных яликов, наконец, в который раз свернув в узкую аллею, остановились у отдающего приятной прохладой фонтана. Инсин энергично рассказывал о том, какие двигатели для пассажирских яликов собираются испытывать ремесленники — и он, конечно же, в том числе! — на следующей неделе… Старейшина слушал, облокотившись о низкие перила, провожая взглядом поблескивающие водяные струйки, убегающие вниз, в туманную дымку. Звучный голос Инсина, изредка прерывающего свою речь усмешками и даже — заливистым смехом. Дань Фэн заслушался. Он поднял голову и уставился невидящим взглядом в прозрачное небо, усыпанное мелкими звездами. Он заслушался и не сразу понял, что Инсин зовет его. Кузнец подошел ближе, прищурившись, посмотрел на высокое небо, затем опустил глаза на стоящего рядом видьядхару. Взгляд зацепился за тонкое острое ухо и выскользнувшую прядку волос. Старейшина крепко задумался о чем-то. — Фэн, — вполголоса позвал его Инсин. Видьядхара продолжал сосредоточенно разглядывать небосвод. В его отсутвующем взгляде отражались ночные огоньки — то ли звезд, то ли фонарей… — Фэн. Старейшина дернул кончиком ушка, на секунды согретого чужим дыханием. — Да, Инсин? Кузнец, усмехнувшись, тоже облокотился о перила и подпер щеку кулаком. Будучи наравне, неторопливо осмотрел Верховного Старейшину с самым беззаботным видом. Немного взлохмаченный после долгого дня и их совместной прогулки, с поблескивающей изящной серьгой — он действительно никогда не снимал ее… насколько кузнец помнил, — и сжавший губы в тонкую линию. Если бы он засмеялся, обнажились бы маленькие острые клычки. Инсин подмечал это всякий раз и находил, признаться, очаровательным. Лицо же Дань Фэна выражало внимательное ожидание. Наконец кузнец негромко, но вполне уверенно заговорил: — Не хотел, чтобы ты витал в облаках именно в этот момент. Он выдержал паузу и добавил совсем тихо, даже неловко: — … в этот момент, который… я выбрал… Инсин плавно приблизился к Дань Фэну, наклонился к самому лицу, невесомо задевая свесившейся челкой. Мягко прикоснулся своими губами к чужим. Маленькое теплое действие — оно вышибло из Дань Фэна разом все мысли. Оставило только растерянность и витающее где-то на задворках сознания желание продлить приятное касание. Инсин прижался к поддатливым губам Старейшины чуть сильнее, покусывая верхнюю, и обхватил, снова, как делал уже, наверное, сотню раз, его плечи. Спустя минуту прервал поцелуй. Дань Фэн стоял неподвижно. Он внезапно ощутил нахлынувшее смятение и стыдливо покраснел… Осознав же, что его щеки заливаются румянцем, смутился ещё больше. Он прокручивал в голове мысль о том, что это сделал Инсин, и о том, что он сейчас сделал. Только вот мысли не собирались в кучку как положено и видьядхара понимал одно — произошло что-то неожиданное, но восхитительное, поднимающее внутри легкое, радостное и смущающее чувство… стоило ли поддаваться ему?.. — Иньюэ-цзюнь, — прошептал Инсин, не торопясь отстраняться, и Фэну подумалось, что величественный титул Пожирателя Луны прозвучал слишком ласково и интимно в его устах. — Иньюэ-цзюнь. Я люблю тебя. …Да, перед Иньюэ-цзюнем стоял человек, занимавший в последнее время все его мысли и всё внимание. Он стоял очень близко, придерживал за плечи, и в его глазах плескались счастливые смешинки. Дань Фэн выгнул брови дугой и распахнул глаза, усердно не замечая набегающую перед ними пелену и замер на мгновение. Вдохнул побольше воздуха, вздохнул, фыркнул и как-то неловко отшатнулся. Затем снова покраснел и приблизился. Инсин молчал, не скрывая мягкой улыбки и ничем не выдавая слабого, но приятного внутреннего волнения. Он спокойно ожидал. Дань Фэн наконец дернул уголком губ, виновато и вместе с тем чарующе улыбаясь, и прикрыл глаза. Они оба обернулись к водопаду… Стоило обратить на него внимание — и шум воды, будто только возникший, врезался в уши. Дань Фэн вновь облокотился о перила. Сглотнул скопившуюся под нёбом слюну. Выдохнул. К такому Верховного Старейшину не готовили. «Великий Всемогущий Лун. Как же неловко». — …Как ты делаешь это? — … что? Что делаю? «Лун, помоги мне…» — То, что ты только что сделал. Голос Дань Фэна звучал тихо и спокойно. Задумчиво. Он повернул голову в сторону ремесленника — вгзляд был ясен и полон сдержанного интереса. Только на щеках разливался теплый румянец. Инсин, едва сдерживая смешок умиления, взял видьядхара за плечи и развернул к себе. Переместил ладони на талию, стянутую многочисленными поясами, приблизился к его лицу, моментально зардевшемуся, с бесхитростным шепотом: — … делай то же, что и я. Иньюэ-цзюнь глядел на него, сомневаясь, секунды. Затем — Лун помог, о Эоны… — сам подался к нему и бережно прикоснулся к губам. В этот раз поцелуй получился долгим, мокрым. И ещё сладким. Так Фэн сам подумал после… Так Фэн думал каждый раз, отстраняясь и облизываясь кончиком языка. Так он думал очень и очень часто — в их совместное времяпровождение добавились эти короткие ласковые поцелуи. Позже — и долгие, глубокие. Дань Фэн не умел следить за ходом времени, потому не мог бы даже примерно сказать, спустя сколько недель или, возможно, месяцев они сблизились окончательно. Кажется, перед первой ночью они совсем не виделись. Инсин пропадал в кузне, так как, по его же словам, ему поступило несколько сложных заказов одновременно. Верховный Старейшина был этим раздасован, но виду не подавал и, будто назло, все время сидел над своими книгами. День кончился, уже давно перевалило за полночь, и видьядхара наконец соизволил подняться из-за низкого столика и потянуться. Глаза закрывались сами собой; нехарактерна для Старейшины эта черта — быстро накатывающая усталость, но недолго думая он затушил свечи, неторопливо разделся и накинул на плечи тонкую материю чжунъи. В эту минуту со стороны сада послышался неестественный лиственный шум и в распахнутом окне появился силуэт. — Инсин? Почему ты… — И я рад тебя видеть, Иньюэ-цзюнь! — восторженно зашептал тот, — Я пролезу здесь, не против? Не задену ничего… не бойся. Я не пошел через двор, сам понимаешь, поздно… Инсин спустился с подоконника через стол на пол — он был без сапог — и, подойдя к Старейшине, пока тот поспешно запахивал одежду, заключил в объятия. Дань Фэн хмыкнул, демонстрируя негодование из-за долгого отсутствия кузнеца. — Ну-ну!.. я был занят… серьезно, Фэн, ты и понятия не имеешь, какой… какую штуку я смастерил за эту неделю! Я покажу тебе завтра утром, ты оценишь. Заказчик придет только к обеду. А я поторопился, выиграл немного времени… Вот только не спрашивай только что это за штука, а то, пхах, завтра пропадет весь эффект… — Инсин, — осторожно прервал его видьядхара, — я бы с радостью посмотрел и оценил твое творение. Но в ближайшем времени не получится… Хм, ты наверняка голоден? Дань Фэн отошел, достал с полки две пиалы, маленький чайник, травы и направился было к двери (Иньюэ-цзюнь уже давно сам решил, что имеет право брать из кухни Обители всё, что пожелает); он знал, что им обоим присуща дурная привычка — донельзя увлекаться работой и забывать об элементарных сне и пище… — Что значит, не получится? Почему? — Ты разве не слышал… ну да. На Чжумин Сяньчжоу направляется делегация решать… мм, так скажем, дружественные вопросы, касающиеся Альянса. Я, само собой, в ее составе. — Фэн, я не хочу есть!.. Лучше иди сюда. Насколько вы летите? — Полагаю, недели на две. — Погоди… до корабля Чжумин три дня пути, и то в худшем случае. На что уйдет остальное время? — Церемония приветствия, прием, переговоры, — невозмутимо ответил видьядхара. — Они с ума сошли! — Кто — «они»? — Те, кто устраивают эти все церемонии! Нет, я прекрасно понимаю, почетный прием и все эти… но… Дань Фэн усмехнулся. Хмурый Инсин в эту минуту, пожалуй, олицетворял все возмущение, на которое только был способен. — Я же сказал «две недели», а не «два года». И потом, тебя не смутило то, что мы не виделись последние пять дней. — Иньюэ, ты даже ещё не узнал причину моего отсутствия! Пять суток — не восемнадцать, и, в конце концов, ты будешь далеко, почем мне знать, что там будет происходить?.. Верховного Старейшину недовольство Инсина ужасно забавляло. Он бросил в пиалы по горсти чайных трав, залил кипятком и подал ему чашу. — Что же предложишь делать, сбежать с ялика делегации? — Хорошо бы, — пожал плечами кузнец. Они замолчали. Чай в пиалах обжигал руки и приятно-согревающе разливался внутри. — Когда вы вылетаете? — глухо спросил Инсин. — Завтра, сразу на рассвете. Последовала короткая пауза и вздох. — На самом деле я ведь просто хотел… Кузнец неопределенно кашлянул и повел плечами. — Нет, я более ждать не буду. Дань Фэн заглянул в лицо кузнеца, который тихо проговорил что-то, неясно, то ли ему, то ли самому себе. В светлых глазах Инсина блестела странная решительность. — Что с тобой?.. Не подлил ли я, случаем, тебе байдзю? Кузнец засмеялся. — О нет, Фэн. Он отставил пиалу и развернулся к Старейшине — лицом к лицу. Видьядхара снова ясно почувствовал запахи железа и какого-то медового цветка, всегда сопровождавшие Инсина. Невероятно приятный запах, необычный, но нравившийся Старейшине, по-своему особенный. — Иньюэ, — начал кузнец, накрывая его ладонь своей и мягко заставляя опустить чашу, — мой… очаровательный… Иньюэ-цзюнь… Фэн, сведя брови — это постоянное строгое выражение его лица… — внимательно слушал, как певуче он протягивает каждый слог сказанного. — Говорят, серцу бесполезно отдавать приказы, я и не буду даже пытаться… Фэн. Выходи за меня. Несколько секунд потребовалось Иньюэ чтобы осознать сказанное. Инсин смотрел молча, ожидая ответа. Его блестевшие глаза смеялись. Еще несколько секунд понадобилось Верховному Старейшине чтобы поднять голову и принять горделивую осанку. — Милый Инсин… Он коснулся пальцами светлой макушки. Как правильно отвечают в этих случаях? Он не знал. Однако, игнорируя потеплевшие щеки и уши, не колеблясь ответил: — Конечно. Собственное сердце восторженно затрепетало и он звучно и легко выдохнул. Они подняли пиалы, вновь наполненные, и, скрестив локти, залпом опустошили. Совсем не похоже на настоящие блистательные церемонии… Но Фэн об этом и не подумал. Он весь переполнялся нежными и восторженными чувствами, благодарностью и восхищением, ему было хорошо, было прекрасно, будто нахлынула волна эйфории… Он был счастлив. — Инсин, я люблю… Кузнец порывисто сорвал последние слова с его губ своими. …Так они сидели долго, Инсин — обняв Старейшину за плечи, видьядхара — опираясь руками на кровать, вытянувшись, подняв к нему голову, и мокро целовались, покусывая, касаясь языками. Медленно кузнец опустил руки ниже, обхватил Дань Фэна за талию — тот сквозь тонкую ткань почувствовал жар вспотевших ладоней. В ту минуту и послышался гулкий удар гонга с часовой башни. Они вздрогнули, прервались; заметили, что почти рассвело и утренний воздух стал теплее. Они одновремено вспомнили об отправлении делегации, однако некоторое время не шевелились — обы были смущены несвоевременностью момента. Наконец Дань Фэн поднялся. — Мы вернемся двадцать девятого, вероятнее всего, вечером. — Хорошо. Я буду ждать с букетом лилий, сразу заметишь! Инсин расплывался в лучерзарной улыбке. Авантюрист ли он? Пожалуй. В отличие от Старейшины, который редко действовал, не продумав вероятные последствия, он наслаждался спонтанностью своего решения. Тем, какой приятной получилась эта внезапность. На самом донышке души, правда, скреблось неловкое сознание того, что теперь и он, и Иньюэ вынуждены ждать… — Я запомнил. Инсин поднялся с постели и снова быстро поцеловал. Дань Фэн несколько секунд ещё постоял, кусая губы, будто ему пришла в голову какая-то мысль, но — всего пару секунд, затем тихо хмыкнул, отправился умываться и облачаться в одно из тяжелых церемониальных ханьфу, пока кузнец неумело, но старательно насыпал жасмин в чайник… Две недели тянулись бесконечно. Двадцать девятое число по лунному календарю Сяньчжоу выпадало на выходной день. Кажется, Инсину следовало радоваться, что в день возвращения Верховного Старейшины его не измотает работа и свободного времени будет хоть отбавляй, но он, напротив, за день ужасно измучился. Сутки будто растянулись ещё на две недели; не зная, чем себя занять, он отправился в переулок Ауруматонов и знатно потратился на какие-то безделушки, потом сидел в чайной Ду и заставлял себя глотать холодные чаи, бисквиты, приторные пирожные и слушать спор сидевшей напротив парочки из лисьего народа. Краем уха он слушал, качал головой невпопад, глазел по сторонам. Время от времени протягивал руку, чтобы дотронуться до изумрудного металла. Его гордость. Почему-то сердце сразу как-то ухало вниз и трепетало, стоило вспомнить о том, что творению предстояло получить оценку Иньюэ. И хотя он ещё две недели холил-лелеял, натачивал, проверял его и был уверен, что оно подойдет дракону… «Дракончику,» — поправился мысленно Инсин. Вслух же усмехнулся и бездумно глотнул ещё чая. Он любил называть Старейшину «дракончиком». Маленьким, сердитым и грациозным. Хотя бы мысленно. …он должен был подойти, несмотря на то, что Инсин склонялся к ковке мечей. Наверное, так вдохновенно он ещё не работал, потому и копье получилось на редкость слаженным. Почти совершенным, почти как Иньюэ. … Кузнец только ещё медленно протискивался сквозь толпу — благо, увидев внушительное оружие, люди охотнее расступались, — когда стройная фигура Старейшины в тяжело шуршащем ханьфу уже ступила на причал. Инсин был несколько сбоку, но когда Дань Фэн приблизился, трудно было не заметить бледное и подавленное лицо, только волей держащееся горделиво и не позволяющее склониться в сон. Фэн напрягал зрение и выискивал одними глазами в толпе знакомую фигуру как можно незаметнее, но, кажется, скрыть напряжение удавалось плохо. Он точно знал, что Цзинлю и юнец Юань стоят у причала в строю Облачных рыцарей: они успели обменяться короткими кивками с Мастером меча, когда он сходил с ялика. Байхэн не могла присутствовать на встрече, немного ранее она улетела… куда она улетела? На какое-то дело, какое именно — Дань Фэн вспомнить не мог. Он высматривал в толпе обычных сяньчжоусцев ремесленника. Но вот их взгляды встретились, видьядхара мгновенно узнал сияющее из-под навеса светлых волос лицо, и они коротко улыбнулись друг другу. Затем Верховный Старейшина и Мудрейшие из делегации последовали к внутреннему причалу, чтобы отправиться в Чешуйчатое ущелье. Переговоры, по слухам, были удачными. Что-то благоприятное означало это для жителей Лофу Сяньчжоу, а что конкретно, понять было сложно. Но одно слово «удачно» обязало горожан собраться в Центральной гавани встречать Мудрейших, генерала Тэн Сяо и Верховного Старейшину. Теперь же Инсину приходилось с усилием пробирался сквозь эту массу людей. Он видел цепким взором — Дань Фэн о чем-то тихо говорил с мастером Таожанем, когда они покидали площадь (при этом Мудрец всем своим видом выражал недовольство. Старый плут, подумал Инсин, знаю я, о чем вы говорите); наконец они все начали кланяться Старейшине, он с постным лицом поклонился в ответ и свернул с площади в более тесную улицу, чтобы выйти на Главную авеню. — Хитрый, — заявил Инсин, нагнав Дань Фэна. Тот беспечно сидел за столиком закусочной и вычитывал принесенное меню, — я мог и не проследить за тобой, что тогда? — Я бы поужинал в одиночестве, — невозмутимо ответили ему, — не собираюсь пока возвращаться во Дворец. Только не туда. Хватило с меня душных покоев, переговоров и прочего… — Выглядишь очень уставшим, — согласился Инсин. Он не колеблясь подошел к Дань Фэну, поднял на ноги и сжал в объятиях. Затем тоже присел за столик. — Замучился ждать твоего возвращения, Иньюэ, — сказал он, мысленно посылая подошедшего официанта, который слушал их с недвусмысленной улыбочкой, куда подальше. — Что это? — видьядхара кивнул на принесенное кузнецом оружие. Ещё перед встречей Инсин предусмотрительно завернул его в блеклый кусок материи. Дождавшись, когда официант скроется за дверьми закусочной, встал, осторожно поднял его и протянул Старейшине. — Дань Фэн, я долго думал. Однако — я оружейник и, не преувеличивая, мастер своего дела. Он кашлянул. — Твои навыки безупречны с любым оружием, но, согласись, с тем, что выковано под твою технику, они усовершенствуются… Видьядхара со сосредоточенным и крайне заинтересованным лицом начал разматывать ткань. — Всемогущий Лун… — только и смог сказать он, коснувшись холодного древка. Ему впомнилось, как Инсин торжественно вручал меч Цзинлю. «Только такой Мастер как Генерал может оценить его по достоинству» — сказал он тогда. Затем для Юаня и Байхэн, восхищенно требовавших «тоже какое-нибудь особенное оружие», смастерил глефу и металлический лук. Дань Фэну вспомнились эти дни, и ему до ужаса стало стыдно. Он одобрительно кивал, наблюдая за тем, как Цзинлю впервые испытывает меч в шуточном бою против самого же кузнеца, снисходительно улыбался, видя восторг Байхэн и Цзин Юаня. Внутри же неприятным пятном расплывалась горькая досада. Они держали оружие, выкованное его руками. Но из гордости — только из-за гордости! — никогда не позволял себе просить Инсина о чем-либо подобном. Постыдное чувство зависти… или ревности? Дань Фэн теперь совестился ещё больше, держа в руках его работу, пожалуй, самую сложную, но выполненную необычайно искуссно. — Дань Фэн?.. Верховный Старейшина встал из-за столика и преспокойно вышел на середину улицы — к счастью, прохожих было ещё мало, но те, что присутствовали, заинтригованные, наблюдали за ним и Инсином. На пробу взмахнул, сделал несколько выпадов, подержал на вытянутой руке. Неспеша подошел обратно и вполголоса заявил: — Оно потрясающее. Инсин озарился ослепительной улыбкой, Фэн, взглянув на него, тоже не смог удержаться, улыбнулся и снова бережно провел пальцами по древку. Кончик уха, украшенного серьгой, шевельнулся. — Действительно так считаешь? — Разумеется. Лучшего копья у меня не было никогда. Удобно лежит в руке… идеальная длина. И ты будто специально рассчитывал массу… Верно? Ох, Инсин. — А ты мог увидеть его на две недели раньше, между прочим! — Вот чем ты занимался тогда. — Э нет, у меня действительно в то же время был ещё один сложный заказ. Это — мой тебе подарок. ты ведь помнишь?.. Чай зелёный, пожалуйста… — Не будешь ужинать? — Нет уж, наелся уже, ожидая тебя. Видьядхара пожал плечами. Следующие полчаса он чинно сидел за недешёвым ужином и беззастенчиво поглощал один за другим пресловутые бисквиты. Пожиратель Луны, надо сказать, имел небольшую слабость к сладкому; когда же он был в особенно благодушном или игривом настроении, мог без зазрения совести уничтожить и десяток фазановых шашлычков. «Я тебе дивлюсь, — говорил в таких случаях Инсин, — Иньюэ-цзюнь такой стройный, куда это вмещается в тебя? Неужто в хвост?» Сам кузнец только за компанию потягивал понемногу теплый чай, больше отвлекаясь на рассказ о «двух наискучнейших неделях в его жизни» и, признаться, на расслабенно облизывающегося Старейшину. Медленно время близилось к вечеру и улица постепенно наполнялась прохожими. Дань Фэн, беспечно оставив после себя едва надкусанные пирожные, почти нетронутые фруктовые дольки, поднялся и отсыпал пригорошню юаней хозяину. — День свободный, — заговорил видьядхара, когда они вдвоем неспешно побрели в сторону причала. Правой рукой Дань Фэн сжимал поблескивающее новенькое копье; заворачивать его обратно в материю он категорически отказался, — я освобожден от бумажной работы и могу позволить себе потратить вечер на отдых в покоях… составите мне компанию, мастер Инсин? Ремесленник пожал плечами и кивнул — мол, это разумеется: — Само собой, господин Старейшина. Они миновали шумную авеню с глазеющими прохожими-зеваками и вошли под темные своды арок одной из неприметных улочек. — … а так на самом деле, дорогой мой, ты приглашаешь на свидание? — внезапно нескромно поинтересовался Инсин. Дань Фэн беззлобно фыркнул. — Но я могу надеяться хотя бы на ароматические свечи? Или… Старейшина, подавив смешок, легонько пихнул ремесленника под бок локтем и ускорил шаг. … До Обители добрались быстро. Пересекли сад и по настоянию кузнеца пролезли в покои Верховного Старейшины через окно — открыть ставни видьядхаре не составило труда. — Я заварю чай сам, — заупрямился ремесленник, отбирая форфоровый чаху. — Ну-ну. — Что за «ну-ну», я сколько раз это делал… — Не обожгись, — засмеялся Дань Фэн, за что был вознаграждён негодующим взглядом мастера Печи, — а я быстро приму ванну и вернусь. Обожди немного. Негодование в сверкнувших глазах кузнеца сменилось игривостью, но видьядхара, скрывшийся за дверью, не увидел этого. Откровенно говоря, слова «быстро приму» заставили кузнеца рассчитывать на десять-пятнадцать минут, но никак не на сорок. Он наполнил пиалы кипятком, хотел переодеться в белоснежное ханьфу — оно с недавнего времени стало считаться собственностью ремесленника, чем приводило его в восторг — но, подумав, пока отложил в сторонку, подождал немного, затем без капли упреков совести порылся в резных ящичках Старейшины и выудил несколько благовонных палочек. Снова сел (это вечность, а не минуты!) и принялся ждать терпеливо, неподвижно. — А ты немного задержался, — ехидно заметил он, стоило Дань Фэну появиться на пороге комнаты. — Я и не заметил. Я старался быть быстрее, честное слово… а, полчаса, — пожал плечами видьядхара. Обыкновенно в таких случаях он задерживался и на добрые несколько часов, каприз изнеженной стороны драконьей натуры… ему простительно. Верховный Старейшина сел напротив; он уже был облачен в легкое ханьфу с лазурными разводами, ткань которого шелком перекатывалась по бледной коже. От него пахнуло тонким слащавым ароматом. Инсин облизал пересохшие губы, хмыкнул и взялся за ещё теплую чашку. Разговоры о повседневных делах больше не заходили; ремесленник уговорил Дань Фэна рассказать ему миф о Десяти солнцах и Лунном кролике — эта легенда нравилась ему больше всего, хотя Старейшина повторял её неоднократно. Инсин вдыхал пряную смесь благовоний и сладкого запаха видьядхара и слушал его приглушенный голос, просто чудо, что память Иньюэ позволяла ему передавать из раза в раз причудливое описание недовольство «сущности древнего моря». Верховный Старейшина обескураживал. В приторной дымке ароматов, в этом светлом одеянии он сам казался вызвышенным и священно неприкасаемым существом. Он закончил легенду произнесенными низким голосом словами «…жизнь — лишь плавание по теченью, чьи неспокойные волны усмиряет мерцание Луны» и окончательно осушил пиалу. Инсин бросил короткий взгляд на поблескивающие от багряной жидкости губы Верховного, отставил чашку и оглянулся. Покои накрывал полусумрак, едва освещаемый свечами, за окном уже темнело вечернее небо. Старейшина с шорохом поднялся: — Поздний час, Инсин. Ремесленник также неторопливо поднялся и приблизился к нему. — Поздний час, Дань Фэн. Он задумался на минуту, затем обхватил сильными ладонями талию Старейшины. Восхитительно, даже сквозь ткани одежды ощущается ее грациозный изгиб… Дань Фэн выдохнул от ощутимо горячего прикосновения — руки мастера Печи почти всегда были теплы — уперся ладонями в широкие плечи и потянулся наверх, слегка откинув голову. Инсин порывисто вжался в поддатливые губы, сминая, смакуя ещё не выветрившийся травяной вкус. Скользнул языком, на что услышал тихое мычание; он переплелся с влажным драконьим язычком, в голову будто ударил туман, давно, очень давно этого не было… Свет погас — мелкие водяные капли, затушив, брызнули на свечи от незаметного щелчка пальцев Дань Фэна. Кто как ни Инсин знал Старейшину до этих самых мелочей, что мог предугадать его категоричное желание остаться в темноте и дожидался этого момента. Прервав поцелуй, зарылся пальцами в густую копну темных волос, оттянул назад, открывая взору длинную шею. Дыхание Старейшины заметно участилось. Инсин наклонился и бережно повел мокрую дорожку от ключицы к ушку, поцеловал нежную кожу, ещё раз, ниже, на пробу слегка прикусил и был вознаграждён тихим, но звучным стоном, который он ясно ощутил поднявшимся из чужого беззащитного горла. Скрыть беспокойное дыхание удавалось теперь совсем плохо, и Дань Фэн оставил эти попытки; судрожно вздохнул и, щурясь, поднял взгляд на ремесленника. Повел немного вспотевшей ладошкой по шее. Кузнец дышал тяжело и размеренно. Смотрел на него пристально, и глаза под разлохмаченной челкой так же блестели в темноте, как и проблескивали покрасневшие губы. Не отводя взгляда, Дань Фэн спустился ладонью на крепкую грудь кузнеца и хмыкнул, тронув вырез кафтана. — И для чего же все-таки она, м? — Хаах, очевидно же — для того, чтобы туда смогла протиснуться ладонь Иньюэ… тебя она не устраивает? — Неприлично ходить на людях с таким вырезом прямо на груди, не находишь? — Неприлично скрывать свое прекрасное тело от мужа, — немедленно парировал Инсин и в подтверждение перехватил руку Старейшины, задрав широкий рукав. Он редко видел ладони Фэна не обтянутыми тканью перчаток. Взял его руку в свою — небольшая, но изящная ладошка с длинными пальцами. Шутливо поднес к губам. — Пожиратель Лун помилует меня, если я позволю себе ещё одну дерзость? Фэн слегка поморщился, услышав свой титул. — Инсин. Это прозвучало укоризненно, и кузнец замер. — «Пожиратель Лун», как ты сказал, — нараспев проговорил видьядхара, — разгневается, если ты не позволишь себе этой дерзости. — О, не смею гневить его Высочество, — засмеялся Инсин. Он поднял Старейшину на руки, понес к широкой, огромной, можно сказать, по-царственному великолепной постели, усадил среди белых подушек, одеял и прочих бархатных полотен, кто их разберет, каких… Подцепил тонкую ткань и потянул, оголяя бледные плечи Дань Фэна. Видьядхара до последнего сохранял невозмутимое лицо, однако кончики острых ушей беспокойно шевельнулись, когда Инсин потянул пояс. Многочисленные одеяния постепенно соскальзывали с тела, являя перед ним Иньюэ-цзюня в естественном, более уязвимом виде. Наконец одним неспешным движением кузнец подхватил одежду и отправил на пол. Затем поднял на Старейшину полный восхищения взгляд. Обнаженный Дань Фэн был прекрасен. В нем ощущалась та особенная аристократическая чистота, когда обращают внимание на каждый сантиметр кожи, и каждое утро эта самая кожа впитывает сладковатые, дурманящие запахи масел. Инсин не находил в теле Иньюэ ни единого изьяна. Оно было худое, но подтянутое, при этом белое, нежное. «Девственно-чистое» — неожиданно сказал сам себе с наслаждением Инсин. Он приблизился к Старейшине и коснулся ладонями плеч, груди, боков, особенно бережно огладил бедра и их выступающую тонкую кость. Дань Фэн сглотнул. Его тело напряглось. Взгляд Инсина стал вопросительно-заинтересованным. — Твои… руки… — Мои… руки, Иньюэ? Инсин вновь заскользил ладонями по стройному телу, нажимая сильней, сминая кожу. Дань Фэн не сдержал шумного вздоха и немного откинулся назад. — Кажется, я обнаружил фетиш Старейшины. Первый, — зашептал кузнец, посмеиваясь, наблюдая, как щеки смутившегося видьядхара зарделись, — надеюсь, не единственный, правда? Дань Фэн же в действительности давно знал, что руки Инсина — чувствительная для него тема. Сильные, с длинными пальцами и — с такой бархатной, слегка шершавой кожей. На ладонях кузнеца виднелось несколько рубцов и ожогов. Дань Фэн, честное слово, готов был зацеловать их. Особенно — когда эти грубоватые, но осторожные ладони касались его, без запинки спускаясь к самым чувствительным местам. Фэн откинулся назад уже на локти, и зажмурился, предоставляя кузнецу полную свободу действий. Однако удивленного выдоха он сдержать не сумел, когда по выступающим ребрам, а после — по коже внутренней стороны бёдра прошелся горячий широкий язык. И видьядхара едва не прикусил свой собственный, сдерживая стон, рвущийся наружу — Инсин неторопливо провел кончиком языка до паха. И опустился бы ниже, но Фэн подцепил пальцем его подбородок, покачав головой. Инсина удивить никогда не было сложно, и в этот раз у Старейшины прекрасно получилось. — Не хочешь?.. — Мм… Фэн отвел взгляд, смутившись сильнее. Инсин не спеша поднялся и приблизился к его лицу: — Уж не думал, что Верховный Старейшина такой стеснительный!.. — Я? нет, я… — Тебе понравится, — Инсин прищурился и дразняще огладил чужой напрягшийся орган. Дань Фэн вздохнул громко, пораженно, и против воли двинул тазом наверх. — Видишь? — Инсин… — Немного. — Инсин! Кузнец засмеялся, довольный своей маленькой шалостью. — Нет? Фэн упрямо замотал головой. — Как пожелаете, Ваше высочество. Инсин схватил его за запястья, вынуждая лечь. Рванул застежки кафтана, стянул, бросил его и остальную одежду в сторону. Затем вновь быстро прошелся по вытянутому телу кончиками пальцев, вместе с тем мокро целуя кожу. Подхватил под колени, приподнял и развел длинные ноги в стороны. Взглянул на Дань Фэна — он выжидающе наблюдал за кузнецом, скосив глаза вниз и краснея все больше. Инсин отпустил его ноги и на минуту поднялся над ним, любуясь прекрасным зрелищем. Иньюэ свел губы в тонкую недовольную линию… кузнец умел смутить его когда пожелает, и делал это так естественно. А Фэн не знаел, куда деваться от собственных розовеющих ушей; розовеющих и тем самым ещё больше раззадоривающих Инсина. Видьядхара отвел взгляд. Почувствовал, как теплая ладонь снова ложится меж ног. Закусил изнутри губу и протяжно вздохнул. Его ласково огладили и быстро убрали руку. Фэн не пошевелился, терпеливо ожидая, затуманенным взглядом изучая узорчатые навесы над постелью. Вдруг его горячей кожи коснулось что-то прохладное и скользкое… Дань Фэн зажмурился, слегка дернув тазом навстречу, и почти мгновенно подумал о том, что Инсин не мог за то короткое время достать где-то — тем более в его, Иньюэ-цзюня, покоях! — какую-либо смазку. Кузнец так уверен в себе, что решил пользоваться только… ох. Слюной? Что ж…. Додумать он не успел, Инсин толкнулся внутрь одним пальцем, затем вторым — у Фэна все внутри как будто восхитительно сжалось от осознания этого — и легонько согнул их, упершись в тесные стенки костяшками. Выпрямил, толкнулся глубже и дал привыкнуть, затем добавил третий, скользнул ещё глубже. Иньюэ охнул. Тело пробила томная волна, внизу стало сладко и тяжело. Еще раз, и ещё… — Инс…син, если ты так продолжишь, я… Дань Фэн грациозно выгнулся и издал низкий стон. Инсин, восхищенно наблюдавший за ним, плавно вынул пальцы и, наклонившись, мягким поцелуем коснулся его губ. Затем приподнял Старейшину, посадил и развернул к себе спиной, так, чтобы он упирался впереди на дрожащие ладони… Своими же руками схватил за талию и бедро; смахнул тяжелые пряди смольных волос набок, шире развел чужие колени и прижался к нему изнывающим телом. Потерся пахом о горячую кожу и медленно-медленно толкнулся. Член Инсина, несмотря на растяжку, входил в очень уж узкое драконье тело с трудом. Фэн кусал губы до слез и терпел, однако когда чужая плоть резко коснулась самой нежной точки, с его губ сорвался хриплый вскрик. Инсин замер и прильнул к шее Старейшины, успокаивающе целуя. — Продолжай, — на грани слышимости прошептал Фэн. — Уверен? — Да… да, ну же!.. Кузнец немного повел бедрами и слабо толкнулся. Фэн вздрогнул, тихо застонал, завел руку назад и неловко сжал светлые волосы. Инсин повторил движение. Затем еще, еще… Дань Фэн прогибался, колени его разъежались в стороны, но он стонал, задыхаясь, так красиво, что у Инсина начинала кружиться голова. Внутри было горячо и безумно тесно, непередаваемое блаженство волнами прошибала тело при малейшем движении. Ещё жарче — до невозможности! — кузнецу стало, когда Фэн начал плавно двигать бедрами навстречу. Голова кружилась сильнее и Инсин, едва сдерживаясь, набирал темп. Он слышал, что видьядхара стонет уже во весь голос, видел его алеющие щеки и кончики ушей, крупные слезы на ресницах. Инсина внезапно охватили смешанные чувства, и восхищение, и умиление его реакции, и сумасшедшая гордость, и желание продолжать как можно дольше, держать его сильнее, и ещё многое, многое, сладкое, горячее, и возвысилось до пика, до ослепительной вспышки. Фэн снова вскрикнул, вцепляясь пальцами в запястья кузнеца, уже откровенно громко и с откровенным наслаждением. Затем вытянулся, его тело задрожало в экстазе, и он без сил, медленно, упал вперед на постель. Инсин навис над ним, все ещё продолжая неторопливо двигаться. Затем замедлился, обхватил Иньюэ за талию, немного повернул на бок и, не выходя из чужого тела, лег рядом… Фэн тяжело дышал и молчал. Инсин тоже какое-то время молчал, уткнувшись ему в спину, влажную, отдававшую приторным морским запахом. Отдышавшись, он поднялся на локтях, перегнулся через Старейшину и мягко поцеловал в покрасневшие губы. Ему ответили слабо, но с довольным мычанием. На большее сил кузнеца не хватило, и он обхватил Иньюэ, вжался в него, переплетая свои ноги с подрагивающими чужими, и, спустя минуты, задремал.