— Я совершил страшный грех...

      От удара Ульфы Торфинн отходил довольно долго. За все шестнадцать лет скитаний с Аскеладом и рабства мало кто мог вырубить его с одного удара, разве что Торкелль да Аскелад. Теоретически Змей тоже был способен на это, но ему пришлось бы приложить для этого гораздо больше сил.       За то время, что Торфинн находился без сознания, Эйнар, по указке Хельги, успел перенести его на кровать, а Ари успокоил Ульфу, всё ещё не верящую в то, что её брат вернулся домой. Бушевать она больше не планировала, но вот зло поглядывать на Торфинна не перестала. Впрочем её ворчание и укоризненные взгляды вызывали у него лишь тёплые чувства и медленно заставляли понимать, что он и вправду вернулся домой.       Очнувшись и немного придя в себя, вновь поговорив с мамой и чуть-чуть поиграть с детьми Ульфы и Ари, Торфинн вскоре лёг спать. Путь от имения Кетиля до дома был длинным и долгим, да и, признаться честно, хотелось наконец-то поспать в родном доме, в тепле, уюте и безопасности. Раньше ему это казалось несбыточной мечтой, которая вряд-ли когда станет реальностью…       На следующий день и Торфинн и Эйнар, внезапно названный Хельгой сыном, по привычке проснулись рано. Вставать не хотелось, да и смысла не было. Они оба теперь свободные люди, им не нужно вставать ни свет ни заря и идти рубить лес, вспахивать поля, сеять пшеницу или помогать Сверкелю.       — Ещё поспим? — тихо поинтересовался Эйнар, лежавший на соседней кровати.       — Пожалуй… — также тихо отозвался Торфинн.       — Хорошо то тут как..! — Эйнар потянулся и, судя по звукам, поплотнее закутался в одеяло.       — Да… Хорошо… — спустя некоторое время произнёс Торфинн, но ему уже никто не ответил.       В отличии от Эйнара он не уснул повторно. Впервые за долгое время ему не снились кошмары и он выспался, пусть даже по привычке проснулся рано-рано утром. Возможно причиной всему было долгое и, что греха таить, не самое лёгкое путешествие из Дании в Исландию, а может возвращение на родину так на Торфинне сказалось, он не мог сказать.       Повторно засыпать было боязно. Всё же кошмары ему снились считай каждую ночь. Эйнар давно привык к тому, что Торфинн кричит во сне, хрипит и иногда даже почти задыхается. Лейф и Пучеглазый за время пути из Ютландии тоже привыкли к этому, но вот Хельга и Ульфа… Торфинну не хотелось пугать их и заставлять переживать, хотя он и понимал, что это неизбежно произойдёт, стоит ему начать рассказывать о том, что с им произошло после смерти Торса. Он ещё вчера решил, что уже сегодня вечером расскажет обо всём произошедшем семье, Эйнару, Лейфу и Ари. Может быть и Дагуру, старшему сыну Ульфы, если его не загонят спать…       Торфинн понимал, что после этого ему, скорее всего, будут сниться ещё более ужасные кошмары, так как придётся вспоминать и проговаривать все ужасные события, происходящие с ним в течении последних шестнадцати лет. Пусть он и не планировал особо детально рассказывать обо всём, но всё же… Кто знает, как всё будет. Возможно он наконец выплеснет в этом рассказе все накопившиеся чувства и эмоции, возможно растянет рассказ надолго, а может и вовсе не сможет толком связать ни слова. Хоть Кнуд и сказал, что он научился красиво говорить, Торфинн не считал что он способен так уж увлекательно рассказывать о чём либо. Тем более если главной темой рассказа будет являться его жизнь…       Повторно уснуть Торфинн так и не смог, хоть пару раз и проваливался в дрёму. Тупо глядя в темноту, слушая сопение Эйнара и приглушённые звуки с улицы он просто думал. Думал, вспоминал, пытался представить, какой будет реакция родных и друзей на его рассказ.       Услышав, как в соседней комнате завозилась Ульфа, а вскоре и Хельга, он почему-то не решился вставать. Лишь пролежав на кровати ещё минут десять или пятнадцать, бездумно глядя в потолок, Торфинн всё же выбрался из-под одеяла и сел на кровати. За спиной заворочался Эйнар, вновь потягиваясь.       — Спал? — зевая, поинтересовался тот.       — Нет… — честно признался Торфинн, продолжая бездумно рассматривать свои босые ступни.       Даже на них были шрамы. Небольшие, а порой и вовсе еле заметные, полученные преимущественно во время рабства, а не во время битв, но всё же шрамы…       — Почему?       — Ммм…       — А… Боялся напугать мать с сестрой своими криками, если бы тебе приснился кошмар?       — Ага…       Скрипнула половица, и Торфинн ощутил, как Эйнар присел на его кровать.       — Но ведь тебе не снились сегодня кошмары. Почему ты подумал, что если уснёшь ещё на час другой, то они тебе приснятся?       — Не знаю… Может реши я сразу спать, закутайся я как ты поплотнее в одеяло, может и уснул бы сразу, да не думал о всяком… Но… — Торфинн помолчал, но вскоре продолжил, — Задумался о прошлом, пытался представить, какова будет реакция родных на то, что я расскажу сегодня…       — А что ты расскажешь? — не понял спросонья Эйнар.       — Всё… Всё, начиная со смерти отца и заканчивая тем, как покинул имения Кетиля.       — А… О! Прям всё? — Эйнар оживился и заглянул Торфинну через плечо, — Жду не дождусь твоего рассказа! Сколько лет знакомы, а я лишь в общих чертах знаю о том, что с тобой происходило! Наконец-то прошлое моего названного брата перестанет быть для меня неизвестным!       Эйнар широко улыбнулся, обнажая зубы, после чего с громким возгласом «Ну, встаём!» хлопнул Торфинна по спине и принялся разминаться, стоя посередь комнаты в одних лишь штанах. Торфинн хмыкнул, улыбнулся, глядя на него и присоединился к разминке.       После завтрака, невзирая на протесты Хельги, они оба помогли Ульфе с домашними делами. Накололи дров, отнесли их домой, напоили и накормили животных. Пришлось поспорить с сестрой, чтобы отобрать у неё лопату и разгрести оставшиеся дорожки — ночью шёл снег. Эйнар периодически жаловался на мороз, но работа не позволяла замёрзнуть.       Ближе к полудню он отправился навестить Лейфа, хоть изначально и планировал присоединиться к Торфинну. Тот хотел пройтись по родной деревне, осмотреть всё, вспомнить детство. Однако стоило Эйнару заглянуть в глаза Торфинну после того, как он сказал, что пойдёт прогуляется, то он сразу передумал идти вместе с ним. Торфинн не знал, в чём причина, поэтому лишь коротко кивнул, развернулся и ушёл. Эйнар же провожал его взглядом. В глазах Торфинна он видел грусть, тоску, желание побыть одному. По его взгляду легко можно было догадаться, что тот хочет пройтись по родной деревне, вспомнить своё детство, любимые местечки, может быть поговорить с деревенскими. Спутник Торфинну в этом деле не нужен, а если уж Эйнару и захочется пройтись по деревне, то Пучеглазый или Лейф с радостью составят ему компанию!        До вечера Торфинн просто бесцельно бродил по деревне. Он не был в ней шестнадцать лет, однако за это время тут, казалось, практически ничего и не изменилось. Появилась лишь пара новых домов, да люди стали старше, завели детей или умерли от старости. Друзья, с которыми Торфинн в детстве сражался деревянными мечами, играл в снежки или дурачился на берегу моря летом, сейчас носили на поясе уже настоящие мечи, рыбачили в море, ковали железо в кузне…       Дети, чьих имён он не знал, толпой сражались друг с другом на вытоптанной площадке прямо посередь деревни, играя в войнушку. У кого-то в руках был деревянный меч, у кого-то вдобавок и щит, кто-то орудовал «копьём». Стоило кому-то из них, сражённого другом напротив, упасть в сугроб, как среди детей поднимался ещё больший гомон, кто-то обиженно кричал, а кто-то весело смеялся.       Всё те же длинные, переплетённые тут и там дорожки тянулись от одного дома к другому, доходили до расчищенной главной площади деревни, до пирса, в котором стояли рыбацкие лодки, а не военные корабли, до складских помещений и ремесленных мастерских. Пара тропинок уходила в горы. Речушку всё также не сковывал лёд, а на пирсе пахло рыбой.       Торфинну внезапно подумалось, что именно такие деревушки он и сжигал, именно таких людей он грабил или убивал, именно такую мирную жизнь он разрушал. Мысль эта тяжело резанула по сердцу.       — Сколько же бед я привнёс в этот мир… — тихо прошептал он себе под нос, после чего, зло пнув ни в чём не повинный сугроб, направился на пирс.       Море успокаивало его. И пусть с ним были связаны не лучшие воспоминания, но всё же пока он бездумно смотрела на неровную гладь воды, тревожные мысли улетали прочь…

***

      Поздним вечером, когда все дети, кроме самого старшего были давно загнаны спать и видели не первый сон, Торфинн всё же решился рассказать о том, о чём планировал. Он ещё днём попросил близких собраться в их доме. Нервничая, он уходил от вопроса о том, зачем это нужно. Эйнар знал, но, похоже, никому не сказал.       Вокруг очага, помимо самого Торфинна и Эйнара, собрались лишь Ульфа, Ари, Дагур, Хельга, Лейф да Пучеглазый. Гримма, Факси и Магни Торфинн не стал звать. Пусть они и были его друзьями в детстве, но сейчас… Сейчас они были для него просто знакомыми, с которыми его связывало лишь далёкое прошлое.       Какое-то время в доме царила тишина. Торфинн никак не мог заставить себя говорить, вновь и вновь прокручивая у себя в голове все события последних шестнадцати лет, воспоминания о которых мелькали в его голове как стрелы на поле боя.       — Эй, ты так и будешь молчать? — еле слышно шепнул Эйнар, «незаметно» ткнув Торфинна локтем в бок.       — М… — Торфин встрепенулся, собрался было уже начать, но внезапно почувствовал, как у него пересохло в горле.       — Может чаю? — предложила Хельга, словно бы прочитав его мысли.       — А что, было бы неплохо! — согласился Ари, живо оглядывая всех собравшихся.       — Было бы хорошо чего покрепче, но тут ребёнок, да и разговор предстоит, как я думаю, серьёзный! — хмыкнув, произнёс Лейф.       — Эй, я не ребёнок! — мгновенно взвился Дагур.       — А ну цыц! — под всеобщий смешок Ульфа дала сыну подзатыльник.       Парнишка надулся, но было понятно, что он не расстроен. Всё же как минимум тот факт, что он единственный из детей Ульфы и Ари, кому разрешили присутствовать при разговоре и кого до сих пор не загнали спать говорил о том, что он достаточно взрослый и за малое дитё его не считают.       Пока чай кипел и заваривался, все собравшиеся начали разговаривать на отвлечённые темы, болтая о повседневной рутине или слушая новости от Лейфа о делах за пределами острова. Однако стоило Хельге и Ульфе разлить чай по кружкам и раздать присутствующим, как разговоры смолкли и все, не сговариваясь, устремили взгляд на Торфинна. Не смотри он на пламя в очаге, то он явно почувствовал бы себя некомфортно из-за семи пара глаз, направленных на него.       Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, чуть прочистив горло, предварительно сделав маленький глоток горячего чая, Торфинн начал свой рассказ:       — На корабль к Торсу я пробрался в бочке. Пришлось долго сидеть в ней, дабы корабль как можно дальше отплыл от берегов Исландии. Я боялся, что если я выберусь наружу слишком рано, то отец прикажет развернуть корабли, чтобы вернуть меня домой. Однако слишком долго сидеть я там не мог. Маленький я просто на просто захотел в туалет, — по комнате пронёсся лёгкий смешок, — Терпел как можно дольше, но всё же, когда отец сказал, что грести больше не нужно и дальше нас понесёт течение не выдержал, поэтому и выбрался из бочки. Это рано или поздно всё равно произошло бы, но я не думал, что это произойдёт из-за этого…       — Да, помню ты потом ещё на мачту от отца полез! Правда тебя всё равно оттуда сняли и отшлёпали! — Ари засмеялся, чуть было не расплескав горячий чай.       — Ари! — шикнул Торфинн, явственно чувствуя, как краснеет.       По комнате вновь пронёсся смешок. Начало рассказа далось хорошо, слушатели были в предвкушении дальнейших историй, однако Торфинн понимал, что дальше они, скорее всего, будут лишь молчать. Причём молчание их начнётся очень и очень скоро…       — Дальше то что? — Эйнар вновь ткнул Торфинна в бок локтем.       — Мы доплыли до Фарерских островов, что на пол пути в Норвегию... — помолчав и глотнув чая Торфинн вновь начал свой рассказ, — Стоило нам лишь чуть углубиться в залив между двумя высокими скалами, как мы тут же попали в ловушку. С одной стороны залив завалили брёвнами от разрушенных домов, а с другой выплыло два корабля Аскелада. Да ещё и сверху, на скалах, нас поджидали лучники. Слово за слово и началась битва. Единственным из нас, кто мог сражаться был Торс. Он обезвредил половину людей Аскелада, не убив при этом ни одного человека, и победил его заместителя, Бьёрна, съевшего гриб берсерков. Торс и Аскелада победил в поединке, всё бы может на этом и решилось бы, если бы Бьёрн, пришедший в себя, не взял бы меня в заложники… Хоть Аскелад и признал своё поражение, но всё равно подал своим людям сигнал о нападении и с десяток стрел… — Торфинн сглотнул, переведя дыхание, — С десяток стрел вонзились в отца. Как Аскелад и обещал, он убил лишь Торса, остальных не тронул. В неразберихе я и спрятался на корабле отца, который Аскелад забрал как трофей…       Торфинн вновь замолчал, сделав пару глотков уже несколько остывшего чая. Хоть он и планировал говорить кратко, уделяя внимание лишь главным деталям, но подойти к рассказу о том, как он стал наёмником Аскелада было сложно.       Было страшно представить, что о нём подумают близкие, узнай они всю правду о нём. Нет, возможно Лейф, уже встречавший его в Йорке, рассказывал родным Торфинна о том, что тот стал наёмником. Если Лейф, конечно, вообще возвращался домой в Исландию, а не продолжал поиски Торфинна, стоило информации о смерти короля Свена разлететься по городу.       — Я пообещал себе и Аскеладу, что отомщу за смерть Торса. Я был переполнен яростью и ненавистью, я не думал о семье и друзьях, оставшихся далеко за спиной. Не помню, как добрался до Англии. Англия находится гораздо дальше от Исландии, чем Норвегия, в которую мы должны были плыть. Я ничего не ел весь этот путь, да и не пил почти. Помню в Англии у реки Амбер Аскелад решил остановиться на несколько дней. Я забрёл в лес недалеко от их лагеря, пытался найти какие-нибудь ягоды или ещё что… А к ночи услышал, а позже и увидел, как Аскелад и его наёмники сжигают дотла ограбленную деревеньку англичан, убивают мужчин и насилуют женщин… — Торфинн вновь замолчал, залпом допив чай, — То-ли в этот же день, толи через несколько всё на том же месте столкнулся с волком. Не будь у меня при себе отцовского кинжала, он бы загрыз меня. Я не убил волка, был слишком слаб и напуган, но всё же тогда впервые осознанно ранил живое существо. Наверное это и придало мне сил и уверенности, позволившим мне в дальнейшем пытаться охотиться, как-то добывать пропитание, собирая ягода да орехи, тренироваться сначала со слишком большим для меня мечом, а уж только потом с кинжалом отца. Я голодал и недосыпал, постоянно был на взводе, постоянно нервничал, замерзал по ночам. Я был глупым и полным ненависти измученным шестилетним мальчишкой, а всё равно вызывал Аскелада на поединок. Естественно он побеждал меня, не раз избивая при этом.       Торфинн невесело хмыкнул, с неясным для него самого чувством вспоминая те времена. Позволив себе перевести дух, он, сменив позу, немного размял напряжённую спину. Что-то тихо хрустнуло.       В голову невольно закрадывались мысли о том, каким слабым и беспомощным он тогда был. Никто из людей Аскелада не воспринимал его всерьёз, никто и не думал, что он выживет. Хотя, может быть, лишь Бьёрн видел в Торфинне какой-никакой потенциал, раз разговаривая с ним не насмехался. Да, общался несколько презрительно, но насмешек от него что тогда, что после он не слышал.       — В окрестностях Гейнсборо, всё в той же Англии на отряд Аскелада внезапно напали англичане. Наёмники Аскелада жестокие и беспощадные люди, куда более опытные, чем англичане, напавшие на нас тогда, так что нападение отражалось легко и чуть ли не весело, — странный шепот пробежался по комнате, когда Торфинн сказал «нас», — В тот день я впервые убил человека. Я рано или поздно совершил бы это, так как для того, чтобы отомстить Аскеладу мне требовалось гораздо больше навыков и сил, а набраться их я мог лишь сражаясь. Но я и подумать не мог, что впервые убью в шестилетнем возрасте… Как сейчас помню, что ранил того англичанина в живот, а после чуть ли не с десяток раз ударил в грудь… Тогда же и получил свой первый шрам, так как не смог толком увернуться от меча того англичанина. Правда я тогда даже не понял, что был ранен в спину… И кричал после убийства не от боли, а от обуревающих меня чувств и эмоций...       Торфинн в очередной раз прервался, чтобы вновь размять напряжённую спину и неосознанно вытереть о штанины вспотевшие ладошки. Сидя сейчас у очага, ему, как бы это ни было больно осознавать, казалось странным, как можно не убить ни одного человека в своей жизни. Ведь даже если ты живёшь в самой мирной деревеньке, в которой все дружат и помогают друг другу, туда обязательно заявятся враги. Те же даны. Они начнут грабить, насиловать и убивать. Как люди могут просто убегать в таких случаях, а не защищать своих родных? Как можно бросать своих родных на растерзание врагу? Да, для их защиты может потребоваться убить врага, но... Торфинн не понимал. Возможно позже он сможет понять, может для этого потребуется обсудить это с кем-то...       Конечно он не хотел, чтобы кому-либо в свой жизни пришлось убивать. Но мир жесток, а даны всё так же беспощадны. Как, впрочем, и все другие... Война словно чума расползается по всему миру, каждый мальчишка с ранних лет только и делает, что грезит ею. Кому-то удаётся попасть на поле боя, кому-то нет. Однако те, кто всё же попал на него, вряд ли вернуться домой живыми или невредимыми. Как минимум их душа больше не будет прежней...       — Уж не знаю это ли стало причиной, по которой Аскелад принял меня в ряды своих людей, или же то, что я так долго продержался и не сдох в лесу от голода или из-за диких зверей… С тех самых пор я и жил на поле боя, спал и ел бок о бок с викингами, убивал, убивал и убивал. С каждым боем становился всё искуснее и искуснее. Маленький и юркий, я хорошо справлялся. К тому же двигался легко, и, даже будучи гораздо ниже своего противника, я вполне мог в прыжке перерезать его горло или вонзить в шею кинжал. Мои противники не ожидали от меня ничего толкового, что было мне на руку. Легко убить человека, который относиться к тебе несерьёзно, считая, что ты ничего ему не можешь противопоставить… — Торфинн хмыкул, в то время как его слушатели странно переглянулись, — Хоть я и был одержим местью Аскеладу, но всё же понял, что для этого мне не хватает сил и навыков, так что на какое-то время перестал вызывать его на поединок. Однако от травм и ранений меня это ни разу не спасло. Их даже стало больше, ведь я был всего-лишь маленьким мальчишкой на поле боя. Я не раз был ранен мечом или подстрелен из лука. Встречи с арбалетчиками мне, к счастью, тогда удалось избежать. Я пару раз спасал Аскелада на поле боя от ранений или смерти, так как не желал, чтобы он умер раньше времени и не от моей руки.       Мы грабили одну деревню за другой, сжигая их дотла. Когда я стал опытнее, Аскелад начал давать мне различные поручения, вроде убийства разведчиков или проникновения в деревню, лагерь противников и прочее подобное. Году в 1008, когда мне было лет… Двенадцать, что-ли, Аскелад дал мне очередное такое задание. Я должен был проникнуть в деревню и ночью подать сигнал о том, что можно нападать и особого сопротивления от английских воинов можно не ждать. В ходе его выполнения меня ранили стрелой в плечо. Я упал в реку, потерял сознание. К счастью течением меня как раз таки и вынесло к нужной мне деревне. Добрая женщина-англичанка с дочерью подобрали и выходили меня, накормили и даже вычесали вшей. Я тогда впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности, почувствовал тепло «родного» дома. Та женщина вновь спасла меня, не выдав английским воинам, по всей видимости разыскивающим меня. Однако моим заданием было подать сигнал… К вечеру я это и сделал. Поджёг дом на берегу и оборонялся до приплытия Аскелада. Я пытался сказать жителям деревни бежать, но они боялись и не понимали меня. До сих пор помню глаза той женщины, когда на её глазах я убил уже третьего человека… Деревня была ограблена и сожжена, женщины, как обычно, изнасилованы, старики, дети и мужчины убиты. Может и женщин убили, не знаю…       Торфинн замолчал. В этот раз его молчание длилось гораздо дольше, чем в другие разы. Он не смотрел на семью и близких, собравшихся вокруг очага. Торфинн не моргая наблюдал за языками пламени в очаге, вспоминая события прошлого. Ему до сих пор было больно вспоминать взгляд той пожилой англичанки. Если судить по тому, что он слышал тогда, хоть и не понимал, возможно она потеряла сына. Женщина называла его неким «Джон», и относилась к нему как к своему ребёнку. Может она и правда видела в нём почившего сына... Или пропавшего, или же, как и сам Торфинн, сбежавшего из дома... Он не знал подробностей, да и если бы и хотел узнать, то вряд ли бы смог выяснить. Если бы всё обстояло иначе, и Торфинн был просто раненным ребёнком, а не наёмником, он вполне мог бы остаться, заменив этой доброй женщине сына. А он просто взял, и на её глазах обрёк всю их деревню на гибель и уничтожение. На её глазах убил людей. Торфинн помнил, как тогда ему на короткое мгновение в лице той англичанки почудилось лицо его матери... Он словно бы совершал всё это на глазах у матушки...       Пока Торфинн молчал, вспоминая события того дня, никто не произнёс ни слова, поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как продолжить свой рассказ:       — В 1012 году, когда мне было, получается, шестнадцать лет, Аскелад отправил меня переговорщиком к франкскому дворянину, осаждающему крепость. У него ничего не получалось, так что Аскелад решил помочь, забрав в качестве награды половину добычи. Конечно об этом и речи не шло, всю добычу Аскелад планировал забрать себе, так как викинги на драккарах быстрее возьмут штурмом крепость с незащищённой с озера стороны, нежели Джаббата прорвётся через главные ворота, где сосредоточено больше всего войск нападающих и защитников. Аскелад это прекрасно понимал. Джаббата же был глуп, так что принял наше предложение. Платой за роль переговорщика я вновь потребовал поединок, однако в этот раз Аскелад поставил условие. Принесу ему «голову в шлеме» — тогда и получу поединок. Для этого потребовалось перепрыгнуть через ров, взобраться по стене крепости верх при помощи кинжалов и прорваться через ряды арбалетчиков. Голову главнокомандующего я Аскеладу принёс. Правда пришлось прыгать за ней всё в тот же ров, но да ладно… А позже ждать отплытия от крепости и возвращения в деревню лорда Горма в Ютландии, чтобы вновь сразиться с Аскеладом. Путь был не особо близкий, но сражаться на нагруженном золотом, сокровищами и украшениями драккаре, на котором были и другие викинги, помимо Аскелада, было не лучшей идеей… Естественно я вновь проиграл… Помню пока все пировали просидел всю ночь на корабле отца, кутаясь в одежду от порывов ветра. То было последнее плавание в том году.       Торфинн помнил лица своих противников в тот день. Они удивлялись, видя на поле боя ребёнка. Не воспринимали его всерьёз, а от того он так легко и убил их. Не будь противники тогда так беспечны, ему бы не поздоровилось, так как они были вооружены арбалетами. Увернуться от болта было гораздо сложнее, чем от стрелы.       В его памяти также отложилось то, как он тогда обиделся из-за очередного проигрыша Аскеладу, а потому сидел на корабле отца всю ночь. Было ужасно холодно. Он никому и никогда не говорил, но до того момента, пока к нему не пришла рабыня Горма и не передала ему корзинку с едой, он плакал, вспоминая отца. Торфинн тогда считал это донельзя позорным. Может из-за голода, может ещё из-за чего, но он словно наяву увидел Торса. А может это и вовсе ему приснилось... Отец по доброму посмеялся над тем, что Торфинн обиженный сидел на корабле. Он пожурил его за желание отомстить, и ещё тогда сказал, что у него нет врагов. Ни у кого нет врагов, а настоящему воину меч не нужен. Торфинн был глупым и упрямым, поэтому не стал прислушиваться к словам отца, пусть то была галлюцинация или сон. И тут же чуть было не ранил ту рабыню, что просто исполняла приказ. Ещё и упрекал её за слабость, предлагая убить своего хозяина. Глупый... До чего же он был глупым...       Предаваться воспоминаниям можно было сколько угодно, но рассказ сам себя не расскажет, поэтому нужно было продолжать. Хоть Торфинну этого и не особо хотелось. Однако он понимал, что обязан это сделать. Наверное... Глубоко вдохнув и выдохнув, Торфинн продолжил говорить:       — В конце лета следующего года мы попытались напасть на Лондон, на который в тот момент уже велось нападение. В числе обороняющихся тогда там был Торкелль Длинный, а нападающим являлся Флоки, командир Йомсвикингов. Торкелль, как я позже выяснил, тоже входил в число Йомсвикингов, но для него было не важно, на чьей стороне сражаться. Для него смысл жизни это само сражение, а не правая или не правая сторона. Аскелад приказал мне убить Торкелля несмотря на то, что тот был выше двух метров роста, способный легко поднимать огромные валуны и уничтожающий корабли противников, обстреливая их заточенными с одной стороны брёвнами. Всё, что мне в тот раз удалось сделать, это проткнуть Торкеллю правую ладонь и отрезать ему на неё же мизинец и безымянный палец. Аскелад благополучно сбежал к тому времени, опасаясь того, что Торкелль уничтожит наши драккары точно так-же, как и корабли Флоки. Я не виню его за это. Что значит жизнь одного глупого мальчишки против жизней сотни людей, да ещё и не дешёвых кораблей? Поэтому мне пришлось плыть к нашему лагерю с вывихнутым плечом, растянутой лодыжкой и сломанными рёбрами. Уплывая я слышал, как Торкелль обещает вновь сразиться со мной в следующий раз. Я искренне не желал этого, возможно даже, пока плыл, успел помолиться о том, чтобы следующей нашей встрече не суждено было случиться.        Лечился я, конечно же, преимущественно сам. Был слишком гордым, да и Аскеладу было, в принципе, почти что всё равно на меня. Впрочем, мои травмы не значили, что мне дадут отдохнуть и окончательно поправиться. Мне всё также поручались задания на зачистку разведчиков или проникновение куда-либо. Хотя, стоит всё же отдать должное Аскеладу, делалось это чуть реже, чем обычно.       Через несколько месяцев мы случайно встретились с выжившим из разгромленной армии Кнуда. Войско принца было разбито Торкеллем и защитниками Лондона, что пошли в бой вслед за ним. Торкелль взял Кнуда в плен, так что выжившие из армии принца и основное войско Рагнара собирали силы для его спасения. Они предложили Аскеладу присоединиться к ним, но тот решил самостоятельно спасти принца Кнуда, ибо он в то время был вторым в очереди на престол Дании, так что оба государства, будь это всё та же Дания или же Англия должны были предложить за Кнуда очень и очень большое вознаграждения. Выжившего Аскелад убил и приказал закопать вместе с лошадью.       Торфинн прервался, дабы перевести дыхание. Ладошки вновь вспотели, так что он, на этот раз осознанно, вновь обтёр их от штанины. Торфинн также, как Бьёрн и остальные был удивлён в тот самый момент, когда Аскелад снёс голову с плеч выжившему. Впрочем очень скоро его действия показались всем вполне разумными — получить награду, не деля её с посторонними людьми, было куда лучше.       — Для спасения Кнуда был разработан не хитрый, но действенный способ. Дождаться, когда войско Торкелля встретиться с войском Рагнара, устроившим засаду в лесу, поджечь лес и спасти принца. Лес подожгли, благо осень тогда была засушливая. Спасти Кнуда, прорвавшись сквозь полыхающий лес и врагов как со стороны Торкелля, так и со стороны Рагнара было поручено мне. Дело то было опасное, Аскеладу было гораздо выгоднее отправить меня на него, так как от моей возможной смерти он мало что терял. Хотя моя ловкость и какой-никакой опыт в подобных делах тоже играл свою роль...        Было горячо и душно, даже то, что меня предварительно облили водой из нескольких бочонков слабо помогало. Должного сопротивления я не встретил. В пожаре все разбрелись в стороны, принца почти никто не охранял. Правда Рагнар к тому времени успел воссоединиться с ним. Но я думаю он не стал бы нападать на меня, так как я, по сути, спас Кнуда тогда от воинов Торкелля. К слову о нём... Лишь горящий лес и упавшее между нами полыхающее дерево не позволили ему вновь сразиться со мной. Впрочем, он пообещал сразиться при следующей встрече. Она должна была состояться довольно скоро, так как Торкелль не планировал так просто отдавать нам Кнуда, поэтому отправился за нами в погоню.       Торфинн словно наяву почувствовал запах дыма и жар пламени, ощутил гарь, покрывшую открытые участник его кожи за короткий промежуток. Неприятный, липкий, чуть сладкий осадок на языке, возникший из-за того, что розжигом для пожара являлось вино. Наёмники Аскелада чуть ли не со слезами на глазах расплёскивали его по лесу.       — Если бы не тот факт, что Аскелад был в хороших отношениях с Грацианом, валлийским легатом и командиром Морганнугских войск, то нам бы не удалось спастись. Несколько его кораблей перевезли нас через реку Северн на берега Уэльса, однако это было почти всё, чем они могли нам помочь. Уэльс небольшая страна, с малой численностью армии, так что даже три корабля были для них слишком дороги, чтобы отдавать их нам. Поэтому было принято решение идти через его территорию пешком. Несмотря на то, что Грациан сопровождал нас лично, Ассер, посланник Уэльса, устроил нам засаду. Не знаю, о чём они тогда говорили с Аскеладом, но тот согласился провести нас через земли Уэльса при условии, что мы сдадим оружие. Меня и Рагнара это не касалось, так как я был личной охраной Кнуда, а Рагнар — его главным вассалом и, считай, опекуном. Думаю то, что мы являлись личной свитой принца сыграло свою роль, и Ассер согласился оставить нам оружие, ибо не будь его у нас, то в случае нападения мы бы не смогли защитить Кнуда. Вообще я не удивлён, что в то время Рагнар исполнял для принца роль отца. Кнуд в то время был стеснительным, трусливым мальчишкой, не разговаривающий ни с кем, кроме Рагнара и священника Виллибальда… Не представляю каким образом тогда удалось заставить его подписать акт о ненападении между Данией и Уэльсом.       Торфинн замолчал, вспоминая образ Кнуда из прошлого, когда Аскелад ещё был жив, и Кнуда, напавшего на имение Кетиля. Словно бы два совершенно разных человека, что внешне, что по характеру. Кнуд того времени был просто робким ребёнком, вечно прятавшимся за спиной Рагнара. Не знай кто, кем являются эти двое, то их вполне можн бы было принять за отца и сына.       Виллибальд был странным. Говорил о любви, о боге, глубоко верил, но при этом был отпетым пьяницей. Тогда это Торфинну не казалось странным, но сейчас, когда он чуть глубже ознакомился с религией, которую исповедовали Виллибальд и Кнуд, ему казалось, что подобное поведение не является нормой. Хотя он не был уверен...       — Оружие нам отдали как только мы приблизились к границам Уэльса и графства Мерсия, что в Англии. Впрочем даже тот факт, что Грациан помог нам, не заставил Торкелля отступить. Он всё так же был у нас на хвосте и прекращать преследование не планировал. У нас кончалось продовольствие, наступила зима, купить продукты и обогреться где-то было невозможно, так как для англичане были нашими врагами. Поэтому когда впереди обнаружилась английская деревенька на примерно пятьдесят человек, Аскелад принял одно единственное решение, вполне привычное для викингов. Деревня была ограблена, а все жители, загнанные в выкопанную заранее яму были убиты. И пусть Виллибальд пытался предупредить деревенских о нападении, у него ничего не вышло. Таким образом Аскелад надеялся сохранить наше присутствие на территории Англии в секрете.       В той деревеньке мы задержались надолго. Жили вполне обычной жизнью, охотились, составляли план дальнейших действий. Кто-то из людей Аскелада даже, словно впав в детство, соорудил пару снеговиков. Правда над ними долго смеялись, но по доброму... В то же время я узнал Кнуда немного лучше. Оказывается он любил готовить, хоть готовка и считалась при дворе обязанностью слуг и король Свен часто наказывал Кнуда, когда тот в очередной раз пробовал угостить его. Однако мирная жизнь не могла продолжаться долго. Если бы не фантастический слух Ухо, то Торкелль нагнал бы нас прямо там, в деревне. Ухо, несмотря на обилие снега вокруг, который заглушал звуки, всё же сумел услышать приближение Торкелля. Не знаю для чего, но Аскелад приказал убить Рагнара, представив Кнуду всё так, будто его убили англичане. Возможно Аскелад таким образом хотел заставить принца повзрослеть наконец, а может ещё что, не знаю… Однако мы в спешке собрались и вновь пустились в бегство. Часть людей Аскелада, впрочем, предала его и осталась в деревне. Торкелль убил их.       Вновь Торфинну пришлось прерваться. В горле пересохло. Говорить столь много и долго Торфинн не привык. Однако до конца рассказа было ещё далеко, а налить ещё чаю никто не мог. Торфинну тогда было не понятно, от чего люди Аскелада так легко от него отвернулись. Да, Торкелль был сильнее, да, от Аскелада словно бы отвернулась удача, но... Но он столько раз приводил их к победе, столько раз его план обеспечивал каждого из них несметными богатствами... А уж о числе женщин, готовых разделить ложе с людьми Аскелада, можно даже и не упоминать.       — Мы успели отойти всего ничего, только перешли реку Северн, которая, к несчастью оказалась не выше колена, как Торкелль нагнал нас. Сломанный мост не мог помешать ему, одним точным броском копья он, несмотря на то, что находился довольно далеко на холме, убил троих или четверых людей Аскелада. Наёмников сковал ужас. Не знаю, сговорились ли они, но все люди Аскелада, кроме меня и Бьёрна, восстали против него, решив перейти на сторону Торкелля. Аскелад заранее предупредил нас, что такое может произойти, поэтому велел седлать лошадь с санями принца и убираться оттуда… В ходе битвы между своими и сражения с Торкеллем из людей Аскелада выжили лишь четверо — я, Бьёрн и братья Торгрим и Атли. Правда Бьёрн был серьёзно ранен, а Торгрим сошёл с ума, превратившись в дурачка с сознанием маленького ребёнка. Голову Ухо использовали в качестве мишени, да и трупы остальных, возможно, тоже…       Не смотря на то, что Торфинн всячески убеждал всех окружающих и себя в том числе в том, что он ненавидел всех людей Аскелада и его самого, все эти люди в некотором плане заменили ему семью. Торфинн не хотел этого признавать, но и отрицать бы не стал, скажи кто об этом. Они вырастили его, кто-то изредка давал советы насчёт того, как лучше сражаться, кто-то одалживал точильный камень, кто-то делился бинтами, когда у него самого они заканчивались. Некоторые, хоть и немного, но переживали за него, когда Аскелад в очередной раз отправлял его на задание. Да и сам Аскелад всё же кое-как да заботился о нём. Взять тот же случай в деревне Горма, когда он приказал служанке принести ему еды.       Торфинну было больно терять всех этих людей, пусть они и предали Аскелада. Он никому и ни за что не признается в том, что в какой-то мере привязался к ним. Они могли бы убить его ещё тогда, когда он мальчишкой бежал за ними, спрятавшись на корабле отца. Однако они не сделали этого, а позволили ему пытаться выжить в их мире.       — Если бы я не помчался назад, то Торкелль точно бы убил Аскелада. Тот и так был серьёзно ранен своими людьми, бой с этим монстром он просто не пережил бы… Как Торкелль и говорил, новая встреча с ним значила, что мы вновь будем сражаться. Битва была довольно долгой, я, переполненной яростью, не мог победить. Торкелль даже отправил меня в полёт выше деревьев… Упав, я сломал правую руку. Пока Аскелад фиксировал её, Торкелль, как и обещал в лесу при спасении нами принца Кнуда, рассказал мне о Торсе, о его прошлом, когда тот ещё был Йомсвикингом. Рассказал о его последней битве, и о том, что Сигвальди, лидер Йомсвикингов, мой дед по материнской линии. Сам же Токелль, получается, приходился мне двоюродным дедушкой… Победить его мне удалось не без помощи Аскелада, подсказавшего его слабое место. Позже об этой битве станет известно чуть ли не по всей Дании, её назовут «поединком с двумя ножами», а мне самому дадут прозвище Карлсефни.       Восемнадцатилетнему мне тогда казалось мало лишь вырубить на некоторое время Торкелля, так что я набросился на него и выколол левый глаз одними лишь пальцами... Тот факт, что он приходился мне родственником меня не останавливал. Люди Торкелля попытались убить меня, но его вмешательство остановило меня. Он не хотел, чтобы из-за преданности ему люди опорочили его поединок со мной. Асгейр, советник Торкелля, всё равно хотел убить меня, однако на этот раз вмешался Кнуд. Странно повзрослевший менее чем за пол дня принц также указал на то, что люди Торкелля порочат его и мой поединок, так что ему пришлось признать публично поражение и приказать отпустить меня. Кнуд потребовал у Торкелля сани для раненого Бьёрна и провизию, а также назвал Аскелада и меня своими сопровождающими. Принц не был выгодным заложником ни для Аскелада, ни для Торкелля, ни для кого бы то ни было ещё. Его отец, король Свен, не любил его, считал слабым и никчёмным, так что на поиски пропавшего сына, взятого в плен, он не оправил бы ни дюжины воинов. Для него было бы лучше, если бы Кнуд умер. Тем более трон он планировал отдать его старшему брату, Харальду. Уж не знаю, что заставило Торкелля принять такое решение, что он увидел тогда в его глазах, но он решил последовать за принцем в Гейнсборо, куда тот собирался для встречи с отцом. Торкелль согласен был помочь Кнуду сражаться с отцом. Аскелад, признавшийся в убийстве Рагнара, также предложил свою помощь. Несмотря на ставшую известной неприятную тайну, принц Кнуд принял предложение, приказав Аскеладу занять место Рагнара…       Торфинн снова прервался, делая глубокий вдох и выдох. Сколько ненависти тогда у него было к Торкеллю, ибо тот почти убил Аскелада. Страха за свою жизнь не было, но был страх того, что этого старика кто-то убьёт раньше времени. Торфинн не мог позволить этому произойти, пусть даже это стоило бы ему жизни. Убить Аскелада мог только он сам. Однако даже этого он не сумел сделать...       Помолчав ещё немного, давая уставшему горлу отдохнуть, Торфинн, не смотря на сухость во рту, продолжил:       — Бьёрн умирал, но смерти в постели предпочёл смерть в бою. Битв в ближайшее до его кончины время не предвиделось, так что он умер в поединке с Аскеладом. Я, не смотря на сломанную руку, тоже вызвал Аскелада на поединок, но вновь проиграл, даже при условии, что Аскелад был ранен сильнее меня. Вместе с принцем Кнудом мы вскоре добрались до Гейнсборо. Встреча с королём Свеном прошла неоднозначно. Он планировал убить Кнуда, если тот откажется принять земли Корнуолла и тихо мирно жить там. Аскеладу удалось отговорить короля от убийства и изгнания принца, ведь Кнуду удалось переманить на свою сторону Торкелля, защищавшего Лондон, который перейдёт в руки Свену, если тот станет королём Англии. Прознай об этом генералы датских войск и узнай они, что король убил или отправил в ссылку принца Кнуда, то это бы грозило большими проблемами Свену, так что королём было принято решение наградить Кнуда, когда они оба доберутся до Йорка. Атли, вместе с сошедшим с ума Торгримом, покинули ряды воинов Аскелада.       Оставлять всё как есть ни принц, ни Аскелад не собирались, так что спланировали ложное убийство принца, наняв убийцу-арбалетчика. Про подвиги Кнуда уже было известно, так что многие могли подумать, что это король Свен приказал убить сына, не желая оставлять того в живых и мешать передаче короны Харальду. Если бы Аскелад не приказал мне убить убийцу лже-принца, который на самом деле был просто очень похожей на него рабыней, купленной по пути, я бы не встретился с Лейфом в Йорке. Правда я и не думал, что мы встретимся вновь, тем более при таких обстоятельствах… Не будь я тогда одержим местью, то мог бы уже тогда вернуться домой.       Торфинн тяжко вздохнул, прекрасно помня, что было дальше. Смерть Аскелада, рабство и битва при имении Кетиля. Следующие годы принесли ему не меньше страданий, чем годы сражений в рядах наёмников Аскелада.       Отчасти он винил себя за то, что тогда натворил Аскелад. Торфинн не знал, изменило бы что его присутствие тогда при награждении Кнуда, Аскелада и прочих, но... Но он мог, хотя бы, не позволить этому глупому старику устроить резню при дворе. Пусть Торфинн не был особо умным что тогда, что сейчас, но даже он понимал, что поступок Аскелада глупый и безрассудный. И пусть бы ему не удалось спасти короля, он вполне мог вытащить Аскелада на улицу и бежать с ним куда глаза глядят, не дав случить тому, что произошло далее... Торфинн мог бы помочь Аскеладу отбиться от нападающих, мог бы спасти его от меча Кнуда. Зная характер и харизму этого старика, Торфинн был уверен, что тот был способен вновь собрать команду и бороздить просторы морей, вновь совершать набеги на английские, а может уже и датские деревеньки. Или же они могли бежать в Уэльс — уверен, Грациан бы принял их.       — Я не присутствовал при награждении Кнуда, не знаю, что послужило тому причиной, но Аскелад на глазах у всех собравшихся там тогда, обезглавил короля Свена и начал бойню. Услышав звуки сражения, я поспешил внутрь. Приди я на несколько минут раньше, то, возможно, всего случившегося можно было изменить. А может это и не изменило бы ничего… Кнуд на моих глазах убил Аскелада. Того человека, ради мести которому я более десяти лет прожил на поле боя, стал искусным воином и убийцей сотен людей, того человека, которого я мечтал убить собственным руками, но который, при всём при этом, стал неким подобием отца для меня, маленького мальчишки, с шести лет жившего одной лишь местью и сражениями… Он умер у меня на руках… Он велел мне стать настоящим воином, чем-то напоминая мне тогда Торса... — Торфинн сглотнул ком, подступивший к горлу, — Кнуд предлагал мне идти, куда я захочу. Он освободил меня от обязанности охранять его, а до Гейнсборо и до Йорка я его уже сопроводил. Однако… Я лишился цели своей жизни по вину Кнуда, поэтому, не думая ни о чём, напал на него, оставив шрам на его левой щеке. Меня хотели убить на месте, однако по приказу Кнуда я был продан в рабство…       Торфинн замолчал. Молчание длилось гораздо дольше, чем в предыдущие разы. Хоть он и планировал говорить кратко, сосредотачиваясь лишь на важных моментах, но он слишком долго подавлял в себе желание высказаться, излить душу кому-либо. Воспоминания одно за другим сменяли друг друга в его сознании. Слова лились рекой, словно бы Торфинн был каким-нибудь бардом или сказителем, а не воином. Никогда ранее ему не доводилось говорить столь много. Торфинн был удивлён, как это у него вообще получалось. Возможно дело было в том, что ему давно было нужно выговориться, а возможно... Торфинн не знал, какая ещё могла существовать для этого причина.       Дальнейший его рассказ должен был касаться рабства, большую часть которого он провёл вместе с Эйнаром. Торфинн не знал, как его семьи и близкие вообще отреагировали на то, что он стал рабом. Воспринимать своего близкого было проще воином, убившим сотни людей, чем рабом. Кто вообще захочет, чтобы его сын, друг или брат был невольничьим человеком, которого буквально продали и купили, словно бы вещь или скотину? Торфинну думалось, что никто подобного не желал, а если уж такое и произошло, то его станут стыдиться.       — Мне повезло не только в том, что Кнуд приказал не убивать меня, но и в том, что купил меня Кетиль. Этот человек был добрым, справедливым и мягкосердечным, не гнушающимся работать на поле вместе со всеми. Своим рабам он давал возможность купить себе свободу, отработав какое-то время в его имении. Оно у него было довольно-таки большим, с плодородной землёй и свободным доступом к морю. Никто в имении Кетиля не бил рабов плетью, как это делал работорговец, — Торфинн поёжился, вспоминая, сколь часто он получал удары то плетью то кнутом из-за своего апатичного состояния и нежелания делать хоть что-то, — Рабов Кетиль исправно кормил, пусть и не особо обильно, снабжал сельскохозяйственным инвентарём неплохого качества, а Пьетр, его правая рука и бывший раб, купивший себе свободу, всегда был готов помочь рабу решить какую-либо проблему или подлечить его.       Конечно не всё было так гладко… В конце концов я был именно что рабом, а не прислугой, поэтому жил на сеновале. Он не был закрытым, даже ворот не имелось, так что спасаться от холода приходилось просто зарывшись поглубже в сено. Первый год моей жизни в имении Кетиля не обошелся без нападок со стороны батраков. Они не могли в открытую издеваться надо мной, но запросто лишали еды, съев её по дороге, хоть им и было приказано отнести её мне, могли свалить свою работу на меня, не позволить пользоваться инструментами или запретив брать лошадь… Одним словом они всячески усложняли мне жизнь. Впрочем, мне тогда было всё равно на это. Я не хотел ничего, не сопротивлялся, полностью подчинялся любому человеку, пусть даже это были батраки. Меня мучали кошмары, заставляющие с криками вскакивать посередь ночи. Я кричал столь громко и яростно, что на утро часто просыпался охрипшим. Я напрягался всем телом каждый раз, когда мои сны превращались в кошмары, так что сил по утрам часто не было. Порой я ловил на себе жалостливые взгляды Арнхейт, а порой жена Кетиля сверлила меня злобным взглядом. Я явно порой кричал так громко, что не давал им нормально спать... Впрочем, меня ни разу не упрекнули за это в открытую...       Примерно спустя год Кетиль купил ещё одного раба, Эйнара. Нам вдвоём предстояло вырубить весь лес по одну сторону реки, выкорчевать пни, распахать поля и засеять их пшеницей. В первый же день Эйнара в имении он, к несчастью, а может и к счастью, не знаю, познакомился с батраками. Они вели себя как обычно — отобрали еду, свалили на нас свою работу и улеглись спать. Мы с Эйнаром подружились не сразу. В отличии от меня, он был оптимистичным и крайне эмоциональным, не был способен терпеть несправедливость по отношению к себе. Возможно сказывалось и то, что он лишь недавно стал рабом и у него была цель — стать свободным. Меня же это тогда не интересовало, как, впрочем, и что либо другое. Я смирился со своей судьбой и просто… Не жил, просто существовал… По странному стечению обстоятельств в тот же день Эйнар встретился и с Арнхейт, рабыней Кетиля. Уж не знаю почему, но после этого он отказался от идеи нажаловаться хозяину на батраков… Может быть влюбился в неё уже тогда, с первого взгляда — Арнхейт была красива…       Эйнар буркнул себе под нос что-то непонятное, чуть ткнув Торфинна коленом в бедро. Тот чуть скосил на него взгляд своих карих глаз, избегая при этом смотреть в лицо, после чего вновь принялся рассматривать языки пламени в очаге.       Эйнар точно влюбился в Арнхейт с первого же взгляда. Вспоминая её, слыша о ней что-то или же разговаривая напрямую с ней, он часто вёл себя как дурачок, тормозил и краснел. Торфинну казалось его поведение забавным.       — Буквально через пару дней после этого Эйнару не посчастливилось познакомится и с «гостями» Кетиля. «Гости» — наёмники, охранявшие его имение, своевольные и ничем тогда не обременённые. Они ловили редких воришек, да почём зря пили да ели днями напролёт. В тот день, когда Эйнар впервые их встретил, они, по всей видимости, по доброте душевной решили помочь Ольмару, младшему сыну Кетиля, осмелеть и стать мужчиной. Ничего лучше кроме убийства они для этого придумать не смогли, поэтому рано утром и вызвали нас в свой лагерь. Рабы — расходный материал, им нас не было жалко. Тот факт, что мы являлись рабами Кетиля, их нанимателя, никого особо не волновал. На роль того, кто должен был умереть выбрали Эйнара. Он, естественно, начал возмущаться, даже драку с Ольмаром развязал и сказал мне бежать и сообщить обо всём Кетилю…       Однако я просто предложил взамен Эйнара свою кандидатуру на роль смертника. Я был готов умереть, но работы в имении было ещё много, так что попросил их отпустить Эйнара. Он, я тогда подумал, куда лучше справиться с сельскохозяйственными работами, так что лучше уж умру я, чем он. Тем более в Эйнаре было столько сил, столько эмоций и желания жить, что безвольный, тёкший по течению апатичный я больше подходил на роль жертвы. Ольмар, конечно же, не был готов убить кого либо, а Лис оставить всё как есть не мог. Его взбесило моё спокойствие и готовность умереть. Поэтому он и изрезал меня мечом. Лис пытался заставить меня испугаться, умолять его не убивать меня, но я просто стоял. Мне не было страшно. Больно было, но я столько раз до этого получал травмы, столько раз испытывал куда как более сильную боль, что раны от меча Лиса казались мне пустяковыми. Помню сказал тогда: «Почему же… Я должен вдруг страшиться смерти? Мы что, живём из желания не умирать? Не понимаю… Разве в жизни есть что-то хорошее? У меня не было ничего… За все годы, что я живу, ни разу хорошего не случалось…». Мои слова ещё сильнее взбесили Лиса, и он одним взмахом меча отрезал мне часть левого уха…       Торфинн неосознанно коснулся изувеченного органа чувств. Когда он вместе с Лейфом, Эйнаром и Пучеглазым почти приплыли к берегам Исландии, он на пару мгновений испытал стыд или смущение от того, что у него нет части уха. Это была не его вина, да и стыдиться было нечего, однако Торфинн не мог объяснить, откуда появилось это чувство. Показаться перед сестрой и матерью в таком виде, с длинным шрамом на лице, изувеченным ухом и бесчисленным множеством шрамов по всему телу было странно и несколько боязно. Даже у Торса шрамов было в разы меньше, чем у него. Да и цел он был, в отличии от Торфинна...       — Если бы не Змей, то Лис выколол бы мне глаз. Змей был главой «гостей», причём очень сильным и, в принципе, также как и Кетиль, справедливым. Он, врезав Лису кулаком в лицо, потребовал объяснений от своих людей. Заставил их перевязать мои раны и укорил за то, что они начали резать невольника Кетиля, хотя изначально это должен был делать Ольмар. Не знаю точной причины, но после знакомства он внезапно сделал выпад в мою сторону своим странным мечом. Я рефлекторно ударил в ответ, уклонившись от атаки. Моё тело среагировало быстрее, чем я смог решить, что делать. Змей указал тогда мне, что всё моё тело в тот момент вскричало о том, что хочет жить. Если бы я и правда хотел умереть, то не уклонился бы от его меча. Честно — я был удивлён. Я не знал, почему я хочу жить и для чего…       Торфинн и сейчас не в полной мере понимал, для чего он живёт. Да, он хотел построить новую страну в Винланде, в которой не будет ни войн ни рабства. Но нужно ли это кому-то ещё, кроме самого Торфинна? Эйнар следовал за ним, скорее всего, из-за незнания того, что делать дальше, из-за братско-дружеского родства, из-за общего прошлого. Но хотел ли он вместе с Торфинном воздвигать новую страну, в месте, которого может даже не существовать?       — Пьетр, по просьбе Арнхейт, помог нам тогда, обработал мои раны и дал другую одежду взамен той, что была раньше — её лишь на тряпки пустить теперь можно было, вся изрезана. Помню Эйнар на меня тогда ругался из-за того, что я не сказал «спасибо» и говорить не хотел, — Торфинн слегка улыбнулся, вспомнив тот момент, — Мне никогда и ничего не дарили, а среди викингов благодарить было как-то не принято... Не смотря на раны я всё равно пошёл работать. Они не были серьёзными, а всё, что от меня требовалось тогда, это всего лишь рубить лес и оттаскивать сваленные деревья в сторону.       — Ну ничего себе, «всего лишь»! — тихо буркнул себе под нос Эйнар, странно напряжённым голосом.       Торфинн, хоть и услышал его слова, просто продолжил дальше свой рассказ:       — Тогда то Эйнар, во время работы, и узнал о том, что я ходил на войну и убивал людей. Он ещё спросил меня тогда, скольких я убил, пятерых, или может быть с десяток? Я же не помнил, да и не знал, скольких людей я загубил… Я и сейчас, спроси меня кто из вас, сколько людей пало от моих рук, не смогу ответить на этот вопрос. Их было слишком много, чтобы я сумел назвать конкретное число. Я жил на поле боя с шести лет, и число убитых, наверное, давно перевалило за сотню, а может и несколько. Скольких людей я убил лично, а скольких косвенно… Я не знаю. Честно не знаю, — Торфинн вздохнул как-то рвано, чуть истерично, — Я тогда признался Эйнару, что я был среди данов, что били армию англов. А Эйнар, между прочим, и сам был англичанином… На его деревню дважды нападали даны. В первый раз погиб его отец, а во второй раз уже и мать с сестрой. Его самого тогда продали в рабство. Я же.. Я вполне мог быть среди тех, кто напал на деревню Эйнара в первый раз, ведь жить на войне я стал раньше, чем это произошло. Я думал, что он проклянёт меня, возненавидит, перестанет относиться ко мне столь дружелюбно, а может и вовсе попытается убить, чтобы хоть как-то унять боль потери родных и ненависть по отношению к воинам и данам в частности. Но он… Он просто продолжал будить меня от кошмаров, которые мучали меня каждую ночь. Своими криками и вознёй я не давал Эйнару толком выспаться, я кричал громко и надрывно, но он всё равно будил меня… Я не знаю, почему… Правда... Почему, Эйнар? Почему ты не возненавидел меня? Почему продолжал будить? Почему не убил меня?       Торфинн замолчал, в очередной раз тяжко вздыхая. Эйнар не отвечал. Он вообще не произнёс ни звука. Торфинн и правда не знал, почему Эйнар не стал ненавидеть его. Ведь Эйнара воротило от войны и всего с ней связанного, а Торфинн всю свою жизнь был буквально олицетворением войны и воинов. Он, правда не насиловал женщин, не упивался войной, побоищами и горами золота, что каждый раз привозил в деревню Горма Аскелад. Но он убивал, причём убивал много…       — Наша с Эйнаром жизнь в имении Кетиля не была лёгкой. Батраки продолжали строить козни против нас, не давали лошадь для работ, когда пришло время выкорчёвывать пни, дабы часть земли распахать под пшеницу. Эйнар часто ругался на меня за мою апатию и смирение, за моё отношение к проблемам. Он был готов рвать и метать, когда батраки не дали нам лошадь. Конечно её нам потом одолжил господин Сверкель, отец Кетиля и самый главный человек в имении, но взамен мы должны были и ему по хозяйству помогать. Это ещё сильнее выматывало, да и скорость работ в лесу снизилась, однако оно того стоило. Нам в скором времени предстояло засеять часть освобождённой от деревьев местность пшеницей, а я даже понятия не имел, когда её сеять нужно. Если бы не Эйнар, то я бы точно не справился с этим…       Эйнар что-то очень тихо буркнул себе под нос. Торфинн слабо улыбнулся, еле услышав это. Эйнар действительно очень помог ему. Без его знаний, помощи и поддержки Торфинн вряд ли бы вообще сидел сейчас здесь, дома, у очага, в окружении родных и близких. Он давно бы умер, будь то от рук «гостей» или же от собственной слабости, усталости и апатии. А может быть его вскоре забили бы до смерти батраки, взбешённые его поведением...       — Господин Сверкель, не смотря на свой скверный характер и агрессивное отношение ко всем окружающим, всё же был добрым человеком. Он помогал нам чем мог, одалживая лошадь, позволяя пережидать дождливые ночи у него, есть нормальную еду сидя за одним столом с ним, Змеем и Арнхейт. Он даже научил нас ловить рыбу сетью… Конечно всё это было не за бесплатно, и мы обязаны были отработать и лошадь, и плуг, и еду. Впрочем, это было не так уж и тяжело.       Как сейчас помню, в тот день, когда в имение Кетиля вернулся его старший сын, Торгиль, мы мало работали. На распаханном поле взошла пшеница, поэтому по указке Эйнара мы молились, чтобы она созрела и её не затронула никакая напасть в виде жуков или хвори. Было неловко, да и молиться я не умел… Но было в этом что-то особенное — стоять на коленях перед взросшей пшеницей и вдвоём во весь голос кричать молитвы неизвестно каким богам…       С наступлением осени и постепенного приближения зимы мои кошмары усилились, однако я, по крайней мере, начал частично запоминать происходящее. Впрочем, хорошего в этом было мало… Кошмары стали ещё жёстче, кровавее... Мне снилась война, снилось то, как я убивал людей. Убивал воинов, убивал ни в чём не повинных людей, даже тех, что помогали мне, как та женщина англичанка с дочерью. Я убивал, убивал и убивал... Убитые воины восставали, вновь пытаясь прикончить меня, а обычные люди продолжали кричать от боли даже после смерти. Ни в одном из них, правда, невозможно было узнать обычного человека. Они, скорее, походили на демонов. Демонов, приходящих ко мне каждую ночь, пытающихся забрать меня в свой мир, в Хельхейм или же ад, так как большинство из них было христианами. Своими полусгнившими руками они хватались за меня, тянули вниз, пытались что-то сказать, но из ртов вырывалось лишь сипение. Перерезанное горло не позволяло им говорить. Но они пытались, и их попытки создавали поистине ужасающий гомон, звенящий, пробирающий до дрожи... Если судить по словам Эйнара, то во сне я начал часто бормотать что-то про отца и Аскелада… Не помню даже, что именно мне снилось тогда. Раньше меня переполняла ненависть по отношению к этому человеку, он буквально заставлял меня жить и выживать на поле боя. Однако с его смертью вся моя ненависть будто бы испарилась. Как я и сказал Эйнару в один из дней, стоило отобрать её у меня, как я стал пустым человеком. Не хотел ничего, не ощущал ничего, просто существовал. Всё что я умел это сражаться и убивать людей. Я не был способен даже крышу дома починить…       В груди у Торфинна что-то болезненно сжалось. Хоть с тех пор и прошло довольно много времени, но он до сих пор не особо много что и умел. Да, он поднаторел в сельском хозяйстве, перенял множество полезных для этого навыков у Эйнара, но до сих пор убийство людей было тем, что он умел лучше всего. Он знал тысячу и один способ того, как можно убить человека, но при этом не знал, что когда сеется, не знал, как ухаживать за домашними животными, не знал, как починить дом, сарай, конюшню... Неизвестно, сколько бы людей ещё полегло от рук Торфинна, не умри Аскелад в тот день.       — Разговор о моих кошмарах стал не последним разочарованием того дня. Батраки уничтожили посевы только недавно взошедшей пшеницы. У нас не было доказательств того, что это сделали именно они, однако зная их отношение к нам никто другой сделать это не мог. Тем более, как говорил Эйнар, пшеница — сильная культура, она могла бы выжить, даже вытопчи её кто. Но тот, кто уничтожил наши посевы знал об этом, поэтому и вырвал её с корнем. Всю. Не сложно было понять, что это и правда были батраки. Эйнар тогда был вне себя от злости. Очевидно, что он хотел, как многие говорят, убить их за это. Однако если бы он и правда хотел их убить, то он должен был бы убить и меня, ведь до недавних пор я и сам был тем, кто точно также брал и уничтожал чужие посевы и дома. Не знаю как мне тогда удалось заставить Эйнара пойти к Пьетру за помощью. Тот обещал поискать какие-нибудь зацепки, которые указывали бы на то, что это и правда сделали батраки. Нам же велел идти отдыхать.       На этом всё бы и решилось, но на обратном пути мы, к несчастью, пересеклись с батраками. Посыпались оскорбления с обоих сторон, Эйнар вот вот готов был развязать драку. Однако первым ударил я… Сломал батраку челюсть одним ударом, будто позабыл, что я уже не на войне, и не нужно вкладывать в удар столько силы. Мне нужно просто ударить, а не убить… Завязалась драка, в которой кто-то из батраков ударил меня по затылку и я потерял сознание. Помню, что тогда Эйнар на мгновение показался мне похожим на меня в то время, когда я был наёмником Аскелада…       Даже в бессознательном состоянии, а не во сне, меня продолжали преследовать кошмары. Мертвецы затягивали меня под землю, в ужасное место, в котором воины были бессмертны и всё, что они делали, это убивали, убивали и убивали… Там же я видел и Бьёрна с Аскеладом. Они совсем не изменились. Бьёрн продолжал крушить всех и вся в своём состоянии берсерка, а Аскелад лишь наблюдал со стороны. Внизу развернулась ужасная битва, но я не был её участником. Моя битва была другой. Сотни людей, которых я убил, пытались стянуть меня вниз, словно бы вопрошая, почему я цепляюсь за край и не падаю вниз, почему не убиваю. Аскелад сказал, что моя битва — вытащить всех несчастных, кого я убил, из той бойни…       Когда я очнулся, батраков рядом уже не было. Эйнар потерял сознание в драке. Очнувшись, он сказал, что думал, что мы в плохом положении. Эйнар не был уверен в том, что всё пройдёт гладко или с минимальными последствиями. Однако когда я ударил того батрака, имени которого я даже не знал, и сломал ему челюсть, то у Эйнара на душе стало так легко. Он сам хотел ему врезать, но я опередил его… Эйнар был счастлив от того, что мы победили в драке, но мне было так плохо… Я вновь ударил человека, вновь травмировал незнакомца, я мог бы и убить его, будь мой гнев чуть сильнее. Я убил несчётное множество людей, невинных, таких же, как родные Эйнара, чьих имён я не знал, не знал об их жизни, их проблемах и мечтах. Они не сделали мне ничего плохого… Я думал, что после смерти Аскелада я хоть сколько то изменился, но тогда вновь взял, и ударил человека. В тот день, стоя в сумерках на дороге меж полями, побитый, в долгах и находящийся в рабстве я пообещал себе, что больше никогда и никого не раню. Я пообещал себе измениться. Не знаю, получилось ли у меня это, а если и получилось, то в какой степени…       Торфинн почувствовал, как по левой щеке скатилась одинокая слеза. Он правда не знал, изменился ли он, и не ранит ли кого-нибудь в будущем. Было сложно поверить в то, что такой человек как он может переродиться и стать другим. Стать человеком, для которого чужая жизнь значит ровно столько же, сколько и его собственная, а то и больше. Человеком, для которого убийство других будет считаться неприемлемым, какой бы ситуация ни была. Даже если на кону будут стоять жизни людей, Торфинн хотел быть человеком, способным решить всё без насилия. Однако не знал, сможет ли... Всё таки он уже раз пытался измениться, но стоило завязаться драке, и он тут же ударил человека.       — Позже Пьетр нашёл доказательство того, что это именно батраки уничтожили посаженную нами пшеницу. Кетиль не хотел раздувать скандал, так что порешали на том, что никакой драки не было, а поле разорил дикий кабан. Батраки умерили свой пыл, хоть и не перестали иногда пакостить. Однако ничего серьёзного в следующие три года не происходило. Мы с Эйнаром мирно работали, рубили лес, выкорчёвывали пни, пахали землю и сеяли пшеницу. Когда сезон проходил — помогали по хозяйству Кетилю или Сверкелю, собирали урожай, ловили рыбу, зимой расчищали дороги, рубили дрова, чинили крыши… Те три года были поистине прекрасными. Порой даже забывалось, что мы рабы. Мы трудились так, словно бы всё это имение было нашим. Вкладывали в каждое дело свою душу и не смели отлынивать.       Эйнару удалось оживить меня. Я с шести лет не смеялся и не улыбался без причины, не дурачился у моря или речки, не смотрел на звёзды по ночам. Эти три года, которые я провёл вместе с Эйнаром и Арнхейт заставили меня вновь ощутить себя живым, свободным, как бы это ни звучало вкупе с тем, что все трое мы были рабами. До меня медленно доходило, что спустя более десяти лет войны и одиночества и нескольких лет рабства у меня появились друзья, которым я был также дорог, как и они мне. И пусть кошмары всё ещё не отпускали меня, и Эйнару из раза в раз приходилось будить меня по ночам или ранним утром, я правда наслаждался жизнью в те годы… Не будь рядом со мной дорогих мне людей, я бы давно изжил себя, закапываясь всё глубже и глубже в пучины отчаяния, каждый возможный момент занимаясь самокопанием и самоуничижением… Хотя, к сожалению, даже присутствие в моей жизни друзей временами не спасало меня от погружения в мрачные мысли...       — Торфинн… — тихо прошептал Эйнар, впрочем, не собираясь прерывать рассказ друга, ставшего для него практически что младшим братом.       Торфинн был уверен в том, что не будь в его жизни Эйнара и Арнхейт, что каждый день одаривали его улыбками, он давно бы сгинул. Настолько сильно извёл бы себя, что, наверное проснувшись в очередной раз посередь ночи из-за жутких кошмаров, просто убил бы сам себя прямо на сеновале. Отыскать острый предмет или верёвку в имении было легче лёгкого. Торфинн не знал, как он сумел продержаться год до появления в его жизни Эйнара, ведь тогда ему приходилось очень, очень тяжело. Первые ночи после смерти Аскелада его несколько раз накрывала истерика, после которой он чувствовал себя ещё более опустошённым. В конце концов к моменту, когда его купил Кетиль, Торфинн был похож на живой труп со стеклянными, ничего не выражающими пустыми глазами.       — В тот же день, когда мы срубили последнее дерево, Кетиль сообщил нам, что мы станем свободными, как только посеем пшеницу. Нашей радости от скорого освобождения не было предела, но она не продлилась долго… В то время, когда Кетиль вместе с сыновьями навещал короля Харальда, произошло сразу несколько неожиданных события, порушивших многие наши планы и судьбы многих людей. Сверкель слёг на старости лет после того, как в очередной раз вышел в поле работать, а чуть позже в имении объявился Гардар, муж Арнхейт… Он был рабом, как и мы трое. Убив своего хозяина и его сына, он поджёг дом и сбежал, желая найти свою жену и забрать с собой. Я узнал об этом то ли от Пьетра, то ли из-за сплетен батраков, не помню... Гардар убил одного из людей Змея, однако выстоять против него самого не смог. Змей превосходно орудовал своим странным мечом, так что Гардара вскоре повязали и увели в лагерь «гостей». Бедная Арнхейт, желавшая изначально лишь промыть раны мужа и перебинтовать его, в итоге поспособствовала тому, что Гардар убил ещё нескольких людей Змея и попытался сбежать. Арнхейт спрятала мужа в доме Сверкеля, так как в ходе сражения тот вновь был ранен. К несчастью ещё и его старые раны открылись…       Мы с Эйнаром хотели помочь Арнхейт, даже придумали нехитрый, но вполне действенный способ отвлечения внимания Змея и его людей. Гардар к тому времени потерял уже много крови, и, хоть и был всё ещё жив, долго бы не протянул. Арнхейт понимала это, но всё равно хотела сбежать вместе с ним. Однако Змей раскусил наш с Эйнаром план и помешал Арнхейт и Гардару сбежать. Пытаясь не дать ему убить Гардара, мне вновь пришлось сражаться, хотя я и проиграл в итоге. Я был безоружен, в отличии от Змея, да и был не в лучшей форме. Он и оставил на моём лице этот шрам… — Торфинн задумчиво провел пальцами по травмированной щеке, ощупывая шрам, — Мне не удалось одолеть Змея, но и он потерпел неудачу. Хоть он и проткнул Гардару грудь насквозь, тот всё равно сумел противостоять ему, внезапно принявшись душить его со спины. Если бы не Арнхейт, то он бы убил Змея…       Торфинн прервался, желая немного отдохнуть. Во рту пересохло, он устал говорить, однако тот факт, что конец рассказа был близок, придавал ему немного дополнительных сил. Торфинн всё так же не смотрела на лица собравшихся вокруг очага, ибо знал, что если увидит посмотрит на них и увидит хоть толику страха, презрения или ужаса в их глазах, то попросту не сможет продолжать говорить. Поэтому то он, словно загипнотизированный, неотрывно и смотрел на огонь.       Торфинн винил себя в том, что не смог тогда сделать большего, не смог остановить Змея. Он так сильно не хотел причинять никому вреда, что из-за него умер Гардар. Действуй он быстрее, решительнее, может Арнхейт и смогла бы сбежать вместе с мужем. Она была бы счастлива. Она была бы жива.       — Арнхейт бежала вместе с мужем, хоть тот, в итоге, и умер, стоило им совсем немного отъехать от имения. Мы с Эйнаром, к счастью, не были подвержены мгновенному наказанию, а были повязаны и оставлены в лагере «гостей» в ожидании Кетиля. Он был нашим хозяином, ему и решать, что с нами делать. Арнхейт также дожидалась своего суда связанная. Однако мы не знали, что приплывший в скором времени Кетиль привезёт с собой в имение войну…       Из-за глупости и трусости Ольмара и жестокости и безрассудности Торгиля всё семейство Кетиля настроило против себя Кнуда, ставшего к тому времени королём Дании и Англии. Кетилю и его сыновьям чудом удалось бежать из Йеллинга благодаря Лейфу и Молсу. Об этом я узнал из разговора Торгиля со Змеем, с которым он обсуждал случившее. Узнав о попытке бегства Арнхейт, Кетиль жестоко избил её не смотря даже на то, что она носила под сердцем его дитя. Меня и Торфинна он, как, видимо, и договаривались ранее, согласился продать Лейфу, однако Арнхейт, даже после её мнимого «предательства», Кетиль всё ещё не хотел отпускать. Мы были свободны и вполне могли в тот же момент уплыть из имения вместе с Лейфом, Молсом и Пучеглазым. Однако бедная Арнхейт… — голос Торфинна неожиданно даже для него самого надорвался.       Вспоминать Арнхейт было мучительно больно. В голове всплывали воспоминания о её жизнерадостной улыбке, коей она встречала его и Эйнара практически каждое утро, о её вкусной стряпне, о её покладистом и мягком характере, о её смехе, о её заботе о немощном Сверкеле…       Арнхейт была яркая и тёплая, как лучик света, она была нужна сломанному Торфинну как вода погибающему растению. Её улыбка, её доброта, её смех - всё это давало ему силы жить дальше. Глядя на то, как Эйнар ещё сильнее расцветал рядом с Арнхейт, Торфинн начинал верить в то, что любовь всё же существует. Арнхейт была подобна Сив с её волосами цвета пшеницы, залитой закатным солнцем. Сине-голубые глаза смотрели на мир тепло и нежно, с затаённой глубоко внутри лёгкой печалью. Каждый вечер, стоило Торфинну лечь спать, он знал, что утром он и Эйнара у колодца вновь пересекутся с Арнхейт, а она вновь улыбнётся им, снова восторгаясь красоте природы. Она словно богиня придавала им по утрам сил.       — Бедная Арнхейт всё ещё не приходила в сознание. Пьетр не мог установить тяжести её травм, да и не был он столь искусным лекарем, поэтому всё, что мы могли сделать для неё, это позволить ей лежать, кое-как помогая восстанавливаться. Тревожить её нельзя было, что уж говорить о том, чтобы перевозить куда-нибудь подальше… А Кнуд со своей армией тем временем подступал к имению. Кетилю удалось набрать 350 человек, никогда ранее не сражавшихся или и вовсе даже не державших оружие в руках. Сотня вооружённых до зубов и прошедших сквозь множество битв Йомсвикингов и личной свиты короля почему-то казались для Кетиля и его людей той силой, которую они могут победить. Однако из всех этих людей лишь Змей и его наёмники могли хоть как-то противостоять врагу… Я слышал, что Торгель планировал напасть на Кнуда с тыла.       Пока у берега моря разверзлась битва, я, Эйнар, Пьетр, Лейф и Пучеглазый пытались перевезти Арнхейт из имения, попытаться доставить ей до судна, на котором нас ждал Молс. Однако травмы были слишком сильны, и Арнхейт… Она… Она умерла, а я так и не успел ей сказать, ради чего стоит жить. Я просто не смог вовремя вспомнить об этом, не смог подобрать нужных слов… Она умерла, так и не обретя счастья под конец жизни. Она была рабыней Кетиля гораздо дольше нас с Торфинном, ей приходилось даже тяжелее, чем нам, хоть она и не трудилась в поле. Появление Гардара дало Арнхейт надежду на светлое будущее, но она быстро угасла, загубленная и самим Гардаром, и Змеем вместе с Кетилем. Последние минуты жизни, возможно, заставили её разочароваться в этом жестоком мире...       «Войско» Кетиля было с лёгкостью разбито армией Кнуда. С его стороны тоже не обошлось без жертв, ведь Змей был хорошим воином, хотя потери короля и были почти минимальными. Каким бы сильным воином не был Змей, он не мог противостоять армии Кнуда в одиночку, тем более Йомсвикингам… Кетиля ранили, Змею удалось вытащить того с поля боя. Кнуд приказал не преследовать отступающих, дав нам ещё один шанс сдаться.       Мы столкнулись с Змеем, нёсшим Кетиля на спине, когда Арнхейт умерла. Эйнар был вне себя от ярости, хотел отомстить за Арнхейт и убить нашего бывшего хозяина. Не останови я его, может он и правда прикончил бы тогда Кетиля… Однако я не мог позволить ему ступить на тот же проклятый путь, полный боли и страданий, на который вступил и я много-много лет назад… Мне даже пришлось ударить Эйнара, дабы тот пришёл в себя. Убийство Кетиля не утихомирило бы его ярость, а заставило бы страдать ещё сильнее… Мы похоронили Арнхейт на высоком холме у берега моря. Вид оттуда ей точно бы понравился…       Торфинну было больно оставлять могилу Арнхейт там одну. Да, за ней обещал приглядывать Пьетр, да и Ольмар, сильно изменившийся в лучшую сторону после битвы тоже, наверное, следил бы за ней... Но Арнхейт не доверяла им так сильно, как доверяла Эйнару и Торфинну. Для неё они, как она когда-то призналась, были словно семья. Эйнар правда дулся несколько дней за её спиной, не осмеливаясь признаться в чувствах, но быстро отошёл. Торфинну хотелось иметь возможность навещать Арнхейт каждый день, каждое утро и каждый вечер гладить надгробный камень на её могиле, иметь место, где можно бы было предаться воспоминаниям о ней. Возможно, когда он достигнет Винланда, он воздвигнет в честь неё памятник. По крайней мере Торфинн на это надеялся.       — Почему-то тогда мне вспомнились слова Кнуда, которые он сказал, когда я ещё был в его личной свите: «А ведь Бог, даже в эту минуту, наблюдает за нашими деяниями на земле. Смотрит как мы теряем друзей, как отцы убивают своих детей… Со своего трона на небесах, он надменно взирает на все наши заключения…». Я надеялся на то, что смогу остановить дальнейшее кровопролитие, попробовав убедить его отступить. Правда это не далось мне так легко, как я рассчитывал… Люди Кнуда желали видеть в качестве переговорщика кого-то из людей Кетиля, его сыновей или доверенных лиц, а никак не раба. Я попробовал убедить их пропустить меня к королю, сославшись на то, что тот обязательно выслушает меня, так как я когда-то был в его личной свите. Мне не поверили, поэтому решили избить за то, что я осмелился им врать… Я уворачивался от ударов, так как пришёл на переговоры с миром, а не с намерением драться. Дротту не удавалось меня ударить, так что люди, столпившиеся вокруг, начали говорить ему поторапливаться и уложить меня, так как они уже сделали ставки на то, сколько я продержусь. Я увидел в этом шанс — если я смогу выдержать сотню ударов Дротта, то они пропустят меня к Кнуду. Никто не стал возмущаться, подобная ставка для них была сродни развлечению. Однако Дроттом было поставлено условие, что если я не смогу выдержать сотню его ударов, то он попросту убьёт меня.       Эйнар и пришедшие позже Ольмар и Змей пытались остановить или отговорить меня, но я не видел другого выхода из сложившейся ситуации. Я был способен выдержать хоть сотню, хоть две ударов Дротта, потому что должен был поговорить с Кнудом. У меня не было времени на пустые разговоры, я не мог долго отлёживать на земле после падения. Было больно, Дротт бил почти в одни и те же места, однако за более чем десять лет войны я испытывал куда более сильную боль, чем эта. У меня не было времени, я должен был поговорить в королём…       Ценой выбитых зубов, опухшего от ударов лица, разбитой губы, фингала под глазом, синяками и ссадинами почти по всему телу я выдержал сотню ударов Дротта. Было не сложно… Дротт, ударив меня в сотый раз, упал на колени от усталости и даже извинился за то, что сомневался во мне. Она назвал меня настоящим воином и попросил Ульфа, главного доверенного человека Кнуда, пропустить меня к королю. Ульф тогда удивился, почему я смиренно терпел все удары, ни разу не ударив в ответ. Честно — до сих пор не могу понять… Я пришёл к ним с миром, я не был намерен драться. Я не знал никого из них, у меня не было причин, чтобы проливать их кровь. Мы тогда впервые встретились и ничего не знали друг о друге. Они не сделали мне ничего плохого, я не питал к ним зла. Виной всему произошедшему являлась вражда Кетиля и Кнуда. По делу они могли мирно всё решить за игрой в хнефатафл, вместо того, чтобы устраивать бессмысленную битву, в которой сложил свои головы не один десяток людей. Никто из людей Кнуда не был для меня врагом, да и сейчас не является. У меня вообще нет врагов…       Скорее это он сам является врагом многих людей. Пусть неосознанно, и сейчас Торфинн готов на всё, чтобы загладить вину перед всеми теми, кому он причинил боль, но... Но они точно видят в нём врага. Может быть дочь той англичанки выжила? Если так, то её, скорее всего, одолевает жажда мести... Или тот маленький мальчишка, отца которого Торфинн убил прямо на его собственной ферме? Он так яростно смотрел на него, выглядывая из-за мешков с мукой... А та девчонка со шрамом, чей отец был охотником? Интересно, она сумела убежать от людей Аскелада? Если так, то и она считает Торфинна своим врагом.       — Ульф сопроводил меня к королю. То, по словам Кнуда, были самые глупые и самые сложные одновременно переговоры в его жизни. Даже когда Кнуд угрожал мне тем, что его люди вполне могут убить меня и Эйнара, я не планировал нападать в ответ. Моей целью было поговорить, а не прибегать к насилию… И почему все так спешат обнажить свои мечи при любом удобном или не очень случае..?       Мы говорили о причинах этой битвы, о наших целях, о прошлом и желанном будущем, говорили о Боге и его замыслах, о старых убеждениях… Мы сильно изменились с того момента, когда я был в его личной свите. Мы оба повзрослели… Он стал королём, а я рабом. Но мы оба хотели одного и того же — создать на земле лучшее место, в котором люди бы смогли мирно жить, не страшась войн, рабства и несправедливости. У нас с Кнудом были разные методы, какими мы стремились достичь этой цели, и разные мнения насчёт того, как прийти к финалу. Если бы Кнуд решил создавать рай на земле при помощи силы и войны, то я просто бы убежал. Убежал бы далеко-далеко, туда, где бы он не смог найти меня. А если бы и смог, то я убежал бы ещё дальше. Я не хотел с ним воевать…       Мне удалось переубедить Кнуда и заставить его покинуть имение Кетиля, не продолжая дальше бессмысленную борьбу. Всё равно имение уже перешло в руки Ольмара, так как Кетиль, мягко говоря, был не в состоянии дальше им управлять.       Торфинн тяжко вздохнул. До конца рассказа оставалось всего ничего, а у него внутри всё скручивало. Желудок сдавило спазмами, а левая нога мелко подрагивала из-за нервов. Горло горело, а самого Торфинна била лёгкая, еле заметная дрожь, словно бы в доме был сквозняк.       — Мы остались на ещё одну ночь в имении, так как мне требовался отдых. Да и поздно уже было… Судя по всему, в имение в скором времени должна была вернуться мирная жизнь, а нам же предстояло отправляться в путь, домой… Пьетр вновь обрабатывал мои раны, а Эйнар до позднего вечера просидел у могилы Арнхейт. Сверкель весь вечер молчал, хмуро глядя на своего сына, Кетиля. Его явно не радовало то, как сильно тот изменился за последние дни, а уж про то, во что превратилось имение из-за него... Ольмар и Змей коротко рассказали о том, как шла битв. Вдаваться в подробности они не стали. Торгель рано-рано утром ушёл, ещё с вечера собрав некоторые необходимые вещи и прихватив с собой меч и немного золота. Его, я думаю, взбесило то, что имение Кетиля, считай, сдалось, что мы не одержали победу. Торгель был похож на Торкелля — тоже всей душой любил войну. Да и тот факт, что мира удалось добиться обычными переговорами его точно не устраивало. Мы отказались от денег, что пытались предложить нам Сверкель, Ольмар и Змей, когда мы собирались отплывать. Они были нужны им гораздо больше, чем нам, да и я не сделал ничего особенного, чтобы заслужить их. После того, как мы отплыли, Змей назвал нам свой настоящее имя — Роальд, сын Грима…       Торфинн замолчал, наконец закончив свой рассказ. Ужасно хотелось пить. Торфинну подумалось, что после сегодняшнего он будет молчать ещё несколько дней, не в силах проронить ни слова. Он готов был ответить на любые вопросы, но никто так и не проронил ни слова. Тишина начинала давить, так что всё, что Торфинну оставалось, это продолжить говорить то, что приходит в голову и то, что у него было на душе:       — Вспоминая о том, с чего всё началось, я не знаю, правильно бы я поступил, если бы не сбежал тогда следом за Аскеладом. С одной стороны — я бы не убил стольких людей, а с другой — я бы всё также не считал войну чем-то отвратительным, чем-то неправильным. Как и множество мальчишек я бы грезил ею, и, чуть заслышав о том, что кто-то набирает воинов, мчался бы впереди всех, желая попасть на поле боя. Точно так-же, как это было, когда Флоки прибыл в нашу деревню шестнадцать лет назад. Ари, Гримм, Факси, Магни — все они тогда рвались следом за Торсом и Флоки. Я был бы таким же. Даже не имея хоть какого-то опыта в настоящих тренировках, а не игре с друзьями в войнушку, я всё равно желал бы попасть на войну. Не сбеги я тогда с Аскеладом, я бы не познакомился с Эйнаром, Арнхейт и другими жителями имения Кетиля. Я бы не узнал о том, насколько велик мир, насколько разными бывают люди. Я бы даже не факт что узнал о своём родстве с Торкеллем и Сигвальди. Я бы продолжал жить как обычный исландский мальчик. Но… Скольких несчастных я загубил сам, сколько бедных рабов сгинуло, утратив веру в будущее… У всех них могли быть такие же дружные семьи, как наша… Я совершил страшный грех… Поэтому должен пойти и построить новую, мирную страну в Винланде…       — Ну так ступай! — неожиданно заговорила Хельга.       Торфин вскинул голову, глядя на неё одновременно с тем, как взвилась Ульфа:       — Матушка!       — Очень и очень многие только и знают, что мечтают о том, чтобы сбежать, — Хельга, проигнорировав оклик дочери, продолжила говорить, — Некогда и мы с Торсом покинули берега Йомсборга, страны воинов. Так мы здесь и оказались. Простой люд вечно бежит от войны и лишений, бежит без оглядки, и те из них, кто достигнет земель, что лежат за горизонтом, найдут твою мирную и радушную страну. Там ты и примешь их под своё крыло… Так ступай же скорей, и претвори мечту в жизнь, Торфинн, сын Торса!       В груди у Торфинна что-то болезненно сжалось. Слова матери тепло отзывались в груди, но осознание того, что ему скоро неизбежно придётся вновь покинуть родной дом, и матушка согласна его отпустить без раздумий заставляли его душу беспокойно метаться.       Невольно закралась мысль о том, что матушка не рада ему. Что после всего, что он рассказал, она не желает, чтобы он оставался в её доме. Жестокий убийца сотен людей и бывший безвольный раб — такому человеку не место в тихой и спокойной исландской деревеньке...       — Спасибо, матушка..! — тряхнув головой, дабы отогнать ненужные тревожные мысли, искренне поблагодарил мать Торфинн, не замечая, как по его щеке скатилась одинокая слеза.       — Великое дело, новую страну создавать в Винланде… — задумчиво произнёс Ари, почесав затылок.       Он чуть улыбался, поглядывая то на одного человека, то на другого. Торфинн не мог понять, что тот чувствует и что думает о нём.       — Воплотить это будет сложно… — уверенно поддержал разговор Дагур, искоса глянув на отца и мать.       Мальчишка совершенно не был похож на Торфинна, когда тот был его возраста. Он казался ему более спокойным, более рассудительным, более умным. Торфинн не заметил на его поясе не то что меча или кинжала, на нём даже ножен не висело. Костяшки пальцев Дагура не были разбиты, на них не было шрамов, в отличии от костяшек Торфинна.       — Совершенно верно! — как всегда жизнерадостно включился в диалог Лейф, — Я вижу, что ты настроен решительно, но тебе понадобятся люди, скотина и материалы. Даже корабли придётся покупать. Я уж не говорю о деньгах! Тут нужны горы золота, а их, поверь мне, в одночасье не заработать… — Лейф выдержал драматичную паузу перед тем, как продолжить, — Впрочем, это если бы я не стал тебе помогать!       — Спасибо, дядя! — тут же отозвался Торфинн, совершенно не ожидавший того, что его близкие поддержат его идею и согласятся помочь.       Лейф был единственным, кому из присутствующих «посчастливилось» увидеть, как Торфинн убивает. Все остальные знали об этом только с его собственных слов, а вот Лейф... Торфинн в Йорке заколол насмерть убийцу «Кнуда», прямо на его глазах. Стоило Лейфу чуть вытянуться вперёд, и он коснулся бы либо Торфинна, либо уже мёртвого убийцу.       Кроме того — в тот раз Торфинн не только убил человека на его глазах, но и показал себя с не лучшей стороны. Ударил охранника, задевшего его словом, грубо разговаривал что с окружившими их людьми, что с самим Лейфом. Торфинн не помнил, но, возможно, он даже самого старика оскорбил, когда тот предлагал ему вернуться в Исландию...       Поэтому то он и не понимал, почему Лейф хотел помочь ему. Почему, даже будучи в преклонном возрасте, протягивал ему руку помощи самостоятельно, совершенно не страшась и продолжая смотреть на него так, будто Торфинн всё тот же шестилетний глупый улыбчивый мальчишка.       — Ты всё никак море не оставишь? — весело произнёс Ари, тяжко вздохнув.       — Я знал, что вы так скажете! — Дагур, кажется, совсем не сомневался в том, что Лейф поддержит желание Торфинна создать свою страну в Винланде.       На лице парнишки просияла яркая улыбка, когда он глянул сначала на отца, а потом на Лейфы. Торфинну казалось, что всё происходящее сейчас это просто сон. Сон, который ни за что не может быть реальностью, ибо Торфинн не верил, что все собравшиеся тут сегодня могут так хорошо к нему относиться после всего услышанного.       — Что-то я не уверена, что получиться… — таки вновь заговорила Ульфа, хмуро осмотрев всех собравшихся.       Сердце Торфинна болезненно ёкнуло, когда её взгляд на пару секунд остановился на нём. Ему чудилось, что она смотрела на шрам на его лице и на обрубленное ухо.       — Да не переживай, — Хельга, казалось, нисколько не сомневалась в своём сыне.       — Ну что вы, способов разбогатеть хватает! — со знанием дела произнёс Лейф, чуть выпятив грудь вперёд, будто показывая, что он точно знает не один и не два таких способа.       — Ты только в могилу себя не сведи, старик! — наконец заговорил Пучеглазый, ехидно глянув на Лейфа.       — Чего это ты меня хоронишь?! Не понял ещё похоже, что я за человек?! — тут же возмутился Лейф, недовольный тем, что его, из-за возраста, уже сводят со счетов.       Торфинн лишь покачал головой. Он вернулся домой, но словно бы и не сбегал никуда. Что Лейф, что Ульфа с матушкой, все остались прежними. Они всё так же смеялись, спорили и подначивали друг друга. Пучеглазый легко вошёл в семью, запросто подружившись с Дагуром, к неудовольствию Ульфы. Ари лишь посмеивался над тем, как жена злилась на сына и Пучеглазого, говорящих и планирующих всякие глупости.       На душе было легко и тяжко одновременно. Легко — от осознания того, что он дома, что все ужасы уже позади, хоть они и оставили на Торфинне свои следы. Тяжко — от понимания того, как сильно он отличается от всех собравшихся здесь. Ни один из них не убивал людей. Может, конечно, Лейфу и приходилось лишать других жизни когда-то, но точно не в таких количествах, как Торфинну. Все собравшиеся здесь и сейчас были обычными людьми, не потратившими зазря десяток лет своей жизни. Каждый из них жил всю свою жизнь, а не существовал…       Они все точно знали, чего хотят. Они могли видеть своё будущее. У них были конкретные планы на дальнейшую жизнь. А Торфинн даже не знал, реален ли вообще Винланд. Его мечты и планы были слишком расплывчатые, шаткие.       — Эй, ты как? — Эйнар тихонько толкнул Торфинна в бок.       — А? Что?       — Ты плачешь…       — А… — Торфинн удивлённо стёр с лица слёзы, — Да, я в порядке… Просто… До сих пор сложно поверить, что я вернулся домой…       Говорить о более тяжких думах почему-то не хотелось. По крайней мере сейчас. Может позже, когда они уже останутся вдвоём, Торфинн и расскажет ему о своих переживаниях. Почему-то поделиться чем-то подобным с Эйнаром ему казалось проще, чем с сестрой или матушкой. Может быть, конечно, дело было в том, что с семьёй он виделся в последний раз шестнадцать лет назад...       — М… Да… — неопределённо произнёс Эйнар, оглядываясь вокруг и почёсывая затылок.       Торфинну было приятно наблюдать за тем, как его друзья и близкие мирно проводят своё время, беззлобно переругиваясь, шуча, обсуждая что-то. Они выглядели такими… Живыми, полноценными…       — Пора бы детям и спать ложиться, а то поздно уже! — чуть громче, чем следовало, провозгласил внезапно Лейф, вставая и с хрустом разминая спину.       Торфинн, задумавшийся о своём, даже вздрогнул.       — Да, пора бы и спать… Думаю все порядком притомились, — поддержала Лейфа Хельга и, заметив протест на лице Дагура, продолжила, — А вопросы и дальнейшие разговоры можно оставить на потом! Думаю у Торфина и Эйнара завтра точно найдётся время на то, чтобы удовлетворить твоё любопытство!       — Но…       — Спать! — грозно прикрикнула на сына Ульфа.       — Ну мам!       — Всё сынок, и правда хватит. Поздно уже, а мы и так засиделись тут. Успеется ещё, — мгновенно среагировал Ари, спешно разрешая конфликт жены и сына.       — Так не честно! Я завтра забуду, что хотел спросить!       — Сынок... — Ари с беспокойством глянул на свою жену.       — Ну пап!       — Дагур! — ещё сильнее повысила голос Ульфа, — Спать!       Мальчишка вздрогнул, чуть обиженно глянул на мать, а после, быстро встав со своего места, схватил шубейку и, показав маме язык на ходу, выскочил за дверь.       — И так всегда, — тихо, с улыбкой на лице произнёс Лейф, глядя на Торфинна.       По домам все расходились несколько неспешно. Ари умчался за сыном, не желая отправлять его домой одного, Эйнар вновь смущённо пытался ретироваться из дома, однако Хельга притворно-грозным тоном велела ему не дурить и идти спать туда же, где он и ночевал ранее. Ульфа решил переночевать сегодня в родительском доме, а не с мужем и сыном. Лейф, сопроводив Пучеглазого вместе с Дагуром и Ари, засиделся дольше всех, решив выпить ещё кружечку горячего чая на ночь.       Торфинн тоже отказался от него, так как в горле пересохло. Однако выпил он его довольно быстро, после чего, оставив матушку с сестрой дожидаться ухода Лейф, пожелал им спокойной ночи и вместе с Эйнаром отправился в свою комнату.       Стоило Торфинну только присесть на всё ещё заправленную кровать, как на него навалилась ужасная усталость вместе с внезапным страхом. Он ещё вчера страшился рассказывать родным обо всём с ним произошедшим. А тут взял, и всё так детально выложил, не пренебрегая в описании подробностей. Стоило просто кратко и по фактам рассказать о своей жизни после смерти, а не растягивать рассказ на несколько часов. Тяжкий, несколько судорожный вздох вырвался из его груди, когда он откинулся назад, раскинув руки в разные стороны.       — Ты чего? — уже стянувший с себя рубашку Эйнар, собиравшийся ложиться спать, как и утром, присел на кровать Торфинна.       Тот неопределённо покачал головой. Он почти без умолку говорил более двух часов, так что не был уверен, что сможет сейчас объяснить Эйнару всё то, что его терзает. Однако глубоко в душе понимал, что от этого станет легче. Пытливый взгляд синих глаз Эйнара заставил его попытаться объясниться.       — Я… Мне ещё вчера было страшно от осознания того, что я собираюсь рассказать всем о своей жизни после смерти отца. Я хотел изложить всё кратко, заостряя внимание лишь на важных моментах, а тут… Вывалил всё и разом, не поскупившись на подробности… И что обо мне теперь подумает матушка? Ульфа? Ари и Дагур? Лейф, что два раза пытался забрать меня домой, но я с каждым разом закапывал себя всё глубже и глубже и на глазах которого я убил человека..? Что обо мне подумаешь ты..? — Торфинн казалось, что он сейчас задохнётся.       — Остынь, Торфинн… — требовательно произнёс Эйнар, успокаивающе сжав на несколько мгновений колено Торфинна, — Не совру, если скажу, что, когда ты рассказывал о своей жизни наёмником Аскелада, не один я испытал страх. На лицах остальных читалось тоже самое. Разве что лицо твоей матушки больше выражало сочувствие, нежели страх. Впрочем, когда ты так легко говорил о войне, о количестве убитых тобой, о твоих противниках, о своих травмах, часто называя из несерьёзными, и она пугалась. Не каждый сын, брат и друг окажется человеком, убившим столь многих, участвовавшим во стольких битвах, сражающийся на стороне убийцы своего отца. Не каждый человек окажется в рабстве, и не каждый при этом будет столь безразлично относиться к своей жизни. Не каждый окажется другом самого короля, при этом ранившим его в прошлом. Не каждый... А... — Эйнар замялся, не зная, что ещё привести в пример, — Но Торфинн… После того, как ты закончил рассказ, разве хоть кто-то начал тебя оскорблять? Хоть кто-то изменил своего к тебе отношения в худшую сторону? Хоть кто-то начал тебя в чём-либо обвинять?       — Нет, но… — неуверенно согласился Торфинн, вновь принимая сидячее положение.       — Вот именно, что нет! Ты проделал огромный и сложный путь, который многим не под силу. Не каждый бы выдержал всего того, что пережил ты, многие бы давно сломались. Я, может быть, сломался бы ещё при первом убийстве… Ты заслуживаешь уважения, брат. Огромного уважения. Дротт, или как его там, был прав, назвав тебя тогда настоящим воином. И пусть ты, насколько я понял, хочешь отринуть своё прошлое воина, этого, увы, не изменить. Но знаешь, Торфинн… — Эйнар задумался на мгновение, а потом неожиданно резко и крепко обнял Торфинна за плечи одной рукой, — За все те годы, что я прожил в имении, я понял, что воины это не обязательно жестокие убийцы, сжигающие деревни, насилующие женщин и интересующиеся лишь золотом. Вспомни Змея. Разве он такой?       — Нет…       — Но он воин?       — Да…       — И ты тоже воин. Воины не обязательно сражаются ради сокровищ и ради убийства, воины могут жить и простой жизнью. Просто они готовы защитить свою семью и своих близких в нужный момент. И вообще — будь ты хоть трижды таким ужасным человеком, каким ты себя считаешь, ты не перестаёшь быть моим братом! Ты столько раз помогал мне, столько раз не давал мне оступиться и наделать глупостей, что я по гроб жизни тебе за это обязан! Меня не волнует Торфинн, который в прошлом убивал, ведь Торфинн, которого я знаю, даже «первейшей из мер» избрал не насилие, а терпение, смирение и тому подобное!       — Эйнар...       — Ты хороший человек, Торфинн. Пусть и с мрачным и тёмным прошлым, но, если сравнивать того тебя, каким ты был в раньше, и нынешнего тебя, то ты сильно изменился. Как и говорил Сверкель, «пустой человек» способен переродиться, и ты уже это сделал. Ты словно младенец удивляешься всему новому, смущённо молишься богам ради плодородного и ничем не болеющего урожая, с восторгом слушаешь о том, как правильно вести хозяйство, с улыбкой на лице ловишь рыбу, отпуская мелкую обратно в море... Так что не нужно больше думать обо всех этих глупостях, никто плохо о тебе не подумает. Да, может ужаснётся разок с того, скольких ты убил будучи всего-лишь ребёнком или подростком, но это не имеет значения, ведь сейчас ты совершенно другой!       — Да… Наверное… — спустя какое-то время тихо отозвался Торфинн, силясь полностью осознать всё сказанное Эйнаром.       — Ну всё, хватит на этом! Давай спать. Утро вечера мудренее, так что оставь все свои думы на завтра, — Эйнар хлопнул Торфинна по спине и встал с кровати.       Торфинн коротко кивнул, хоть Эйнар и не увидел этого, уже направившись к своей койке, на ходу потягиваясь. Торфинн посидел некоторое время, бездумно рассматривая босые ступни, покрытые мелкими шрамами. До чего же тяжело было работать в поле…       Уже закутываясь в одеяло, Торфинн с затаённым страхом подумал о том, какие кошмары могут ему сниться сегодня ночью после того, как он в подробностях вспомнил все свои грехи.       — Не переживай, Торфинн. Как только я услышу, что тебе начинает сниться кошмар, я обязательно тут же разбужу тебя… — раздался в тишине уже немного сонный голос Эйнара.       — Спасибо…       Однако сон не шёл к Торфинну, как бы он того ни хотел. Хоть он и принял во внимание всё сказанное Эйнаром, всё же поверить в это было не так просто. Да, он не видел ни страха, ни ненависти, ни презрения в глазах всех тогда собравшихся у очага, но...       Тяжко вздохнув, Торфинн вновь поднялся с кровати. Жажда не утихла после кружки чая. Хотелось выпить ещё несколько чарок воды или чая, желательно чуть остывшего, а не горячего.       Эйнар уже сопел во сне, так что Торфинн ступал по полу аккуратно, беззвучно. Он и без того ходил тихо, привыкнув бесшумно передвигаться на боле боя, но всё равно шёл затаившись. Его рука уже было коснулась ручки, но, возможно именно тот факт, что он не издавал почти не единого звука позволил ему услышать шёпот за дверью.       — Что вы думаете насчёт этого? — тихо поинтересовалась Хельга у тех, кто был рядом с ней.       — В смысле? — Ульфа брякнула чем-то.       — О том, что рассказал нам Торфинн.       — М... Хороший вопрос, Хельга... — всё ещё не ушедший Лейф, судя по звукам, поскрёб подбородок, поросший лёгкой колючей щетиной.       — Но всё же?       — Даже не знаю, мам... Сложно во всё это поверить... Я помню его улыбчивым и глупым братишкой , часто получавшим тумаки в драках с друзьями. А тут он возвращается такой... Такой... Израненный, искалеченный, потухший... Сломанный... Я ни у кого не видела таких глаз. Пока он рассказывал нам о своей жизни, в них было столько боли, сожаления, обиды... Но при этом... При этом...       — Да, я тоже заметил, как он изменился, — начал говорить Лейф, пока Ульфа собиралась с мыслями, — Ещё тогда, в Йорке, он убил какого-то наёмника у меня на глазах. Тот был нанят убить короля Кнуда, бывшего тогда ещё принцем. У Торфинна была сломана правая рука, но он всё равно прикончил того мерзавца одной рукой. Стражники узнали его по невысокому росту и двум кинжалам. Ну мало ли таких по Дании бегает, подумаешь... Но он был... Словно Торкелль. Его имя на одном с ним уровне. Его узнают... Причём узнают как воина. Очень сильного и жестокого воина. Тогда, в Йорке, он был весь такой побитый, как дворняжка, лохматый. Однако взгляд его тогда был как у волка. Страшный, яростный...       — Ох, Торфинн... Бедный мой Торфинн... — дрогнувшим голосом произнесла Хельга.       — Ну... Я не удивлена, что он тогда так выглядел, — вновь заговорила Ульфа, — Столько всего ужасного повидать, столь рано повзрослеть, столько всего пережить... Любой бы ожесточился. А я ещё упрекала его, как увидела, за то, что он сбежал и не возвращался... Как ему вернуться то было? Он пытался отомстить за отца. Пусть несколько странным способом, но всё же...       — Однако рабство его здорово поменяло. Как бы это ни звучало, да простит меня Один, но оно пошло ему на пользу. Конечно я никому не желаю пройти через такое, но... Он стал добрее, человечнее. У него появились друзья, и жить он стал не местью. Он начал думать об окружающих, о себе, а не о том, как бы отомстить за отца.       Все трое замолчали на некоторое время. Торфинн же, всё так же стоя за дверью и ненароком подслушивая и держась за ручку, одной рукой зажимал себе рот, чтобы не издать ни одного звука. Из его глаз ручьями лились слёзы, сердце трепетало от болезненного счастья, а тело мелко содрогалось от дрожи.       — А Торфинн на него похож. В смысле на отца, — внезапно произнесла Ульфа.       — Да, очень... У него такой же взгляд, как и у Торса. Он и мыслит сейчас схожим образом, пусть и очень во многом винит себя, — согласилась Хельга.       — Хорошо всё, же, что я наткнулся на него тогда в Йорке. А то так бы и не узнал, где его искать. Я ведь столько рабов пересмотрел, столько работорговцев повстречал в его поисках. Пучеглазого вон подобрал... Он похож на него, правда?       — Да, немного похож, — чуть подумав, произнесла Хельга.       — Только наш Торфинн не такой тупой...       — Ульфа! — шикнула на дочь Хельга.       — Ну что?!       — Хватит-хватит, — примирительно произнёс Лейф, посмеиваясь, — Да, он глуповат. Но всё же он хороший парень...       — Ну... Да... Наверное... — голос Ульфы звучал так, будто она совсем не думала, что Пучеглазый был хорошим.       — Кетиль конечно странным оказался... Когда я встретил его в Йеллинге я совсем не думал, что он способен забить до смерти свою любимую рабыню а позже решиться биться с королём... Впрочем, если бы не он, то я бы Торфинна так и не нашёл.       — Будто сама судьба сталкивала тебя с Торфинном, заставляя вернуть домой. То Йорк, то Йеллинг... На совпадение не похоже, скорее проделки богов — зевнув, произнесла Ульфа.       — Пусть даже так... Я благодарна тебе, Лейф, что ты вернул Торфинна домой, — Голос Хельги задрожжал, будто она плакала.       — Да... Спасибо тебе... — чуть глухо поддержала мать Ульфа.       — Будет вам, будет! — смущённо забормотал Лейф.       — Ты столь много сделал для того, чтобы найти и вернуть его, что я не знаю, как благодарить тебя! — чуть громче, чем следовало произнесла Хельга.       — Да я бы ещё больше сделал, если бы потребовалось! Какое бы у него ни было прошлое, он всё тот же Торфинн, сын Торса. Не важно, убивал ли он людей ил был продан в рабство — уготовь мне судьба вновь пройти этот путь, я бы приложил ещё больше усилий, чтобы вернуть его!       — Наш дорогой Торфинн... О боги, наш Торфинн... Он и правда вернулся... Он и правда жив... Мой сынок...       — Тише, мама, тише! Всё хорошо!       Торфинн не знал, как ему удалось не издать ни звука. Его трясло, он всё так же зажимал себе рот одной рукой, второй же опёрся о стену, боясь нечаянно скрипнуть дверью. Слёзы никак не хотели переставать течь, сколько бы он ни запрокидывал голову назад, сколько бы ни вытирал лицо руками.       У Торфинна внутри словно бы разразилась буря. Сердце билось как бешенное, желудок немного сводило. Его буквально разрывало на части от неверия в происходящее, от счастья и благодарности. Будь его воля, он бросился бы сейчас матери в ноги, прося прощения за то, что заставил её так волноваться за нерадивого сына. Торфинн позволил бы Ульфе поколотить его сильнее, чем это сделал Дротт.       — А я говорил, что никто плохого о тебе не думает, — раздался внезапно у него над ухом чуть сонный голос Эйнара.       Торфинн вздрогнул, напугавшись. Он совершенно не слышал того, как Эйнар проснулся и подошёл к нему. Торфинн даже не почувствовал его приближения.       — Ты... — Торфинн смутился, вытирая лицо руками, но слёзы всё равно не останавливались.       — Хочешь обниму? — усмехнувшись, тихо шепнул Эйнар, потрепав Торфинна по голове.       — Иди ты! — также тихо ответил Торфинн, но, вопреки словам, ткнулся лбом в широкую грудь напротив, опустив руки вдоль тела и, насколько мог тихо, дал волю эмоциям.       — Дурак ты, Торфинн... Вроде взрослый и умудрённый жизнью, а такой дурак... — Эйнар, видимо не ожидавший, что Торфинн примет его предложение, аккуратно приобнял его одной рукой за плечи.       — Ага...       — Сложно с тобой, Торфинн... За раз не переубедишь, что ты не плохой, что никто не будет тебя презирать за твоё прошлое...       — И правда... — буркнул себе под нос Торфинн, постепенно успокаиваясь.       — Спать то пойдём? — заразительно зевнув, невинно поинтересовался Эйнар спустя некоторое время, в течении которого они стояли в тишине.       — Ага...