Смерть в одиночестве

Дужка очков поднимается худым пальцем, надавливая на переносицу, словно стараясь ее стеснить ко лбу. Клавиши продавливаются и пальцы шустро набирают давно заученные слова. Такие привычные разуму — непригодные в пищу и для дальнейшего переваривания. Оттого и голова пуста была, и сердце ныло под грудью, подобно расстроенной больной собаке. Чжун Ли среди экранных строк не находил своей души, как и в работе, которая была единственной причиной подниматься с постели по утрам. Но было странное и даже душераздирающее хобби, которое оставляло шрамы на безнадежной душе. Палец лег на фотографию, рамка которой упиралась в экран рабочего ноутбука, и сам мужчина прекратил работу над тем самым хобби — письмами для покойной любимой. Белоснежное тело спало под мягкой простыней годами ранее, и как бы мужчина ни чувствовал на своих лопатках приятную дрожь её рук, сама пустота обманывала Чжун Ли. Морозила кончики пальцев, колола их могильной иглой, оставляла ссадины на покинутом лице. Но сейчас он не оборачивался туда. Обманывать себя все равно не получится слишком долго. — Гуй, мой цветок белой орхидеи, — подушечка большого пальца медленно прижалась к стеклу фоторамки, будто это было гранью между рукой и до тоски родным лицом. — Я бы хотел лично отдать тебе эти письма, но без сожаления скажу, что не смогу их взять с собой. Клапаны под грудью сдавливались, упирались в кости, а удары становились быстрее. Смиренный взгляд словно не желал воспринимать это в себе — только её мягкий взгляд. Излюбленные руки держали корзинку подаренных тогда цветов. И солнце светило ярче, словно только разглядывая ее покрытые инеем волосы. Горький привкус на языке позабылся, когда Чжун Ли вникал в непроглядные через фотографию розоватые губы. — Уверен, ты не осудишь и встретишь меня, как всегда встречала у протоптанного порога в нашем скромном доме. — Чжун Ли мог разговориться только рядом с ней, как и сейчас, когда под рукой маячила пустая таблетница. — На стенах словно появились трещины. Знаешь, я совсем не касаюсь их, страшась забыть тебя. Заполонить тебя собой. Легкие мышечные спазмы тянули к одеялу своим хитроумным магнетизмом. Веки неконтролируемо закрывались, пытаясь погрузить мозг в крепкий сон, а плечи обмякли, словно все воспоминания ложились на них мягкой периной. — Надеюсь увидеть тебя снова, моя Гуй Чжун. И ноги, как две лапти, шаркали о махровый пол, пока мужчина полз к кровати. Пересохшее горло выдало свои потуги, когда тело приземлилось на кровать. Но пустота даже здесь преследовала чувства вдовца.

Не смог. Он не смог.

Прижимаясь сильной спиной к заправленной постели, все воспоминания давили в грудь, ударяли по ней крохотными кулачками в желании после нанести прямой удар в висок. У Чжун Ли не получилось. Оставалось только медленно опустить тяжелые веки, будто бы они чуть что ударят по гематомам под глазами. Сквозь ресницы промелькнул светлый силуэт, подобный Луне на небосводе за окном. И смех пронесся, погладил языком ушную раковину, оставляя метку вечного сожаления. — Прости, Гуй. — сиплым шепотом слова слетали с бледных губ, разбиваясь о тишину. — Я не смог уберечь то, что любила ты. И он уснул. Уснул самым психотропным, искусственным сном, о котором годами ранее мог только мечтать. Но даже средь полноценного покоя, где сердце прервало нить нездоровых ударов, не было искристого взгляда той лазури. Даже в вечном коридоре затмений. В вечном лабиринте среди воспоминаний — её не было. Весь мир для давно заблудшей души стал неважным, стоило ей осознать, что артерии под белоснежной кожей больше никогда не будут отбивать свой ритм. Что не забьется вновь — по настоящему волшебству, — любимое сердце. Но теперь оба сердца, переплетенные красной нитью, никогда не вернут своё былое движение.

Не смог. Он не смог… без нее.