Не брат

— Ты устал, Сичэнь, я прикажу слугам проводить тебя в покои и приготовить воду для омовения, — голос Не Минцзюэ звучит спокойно, ничуть не повышая тон, и Сичэнь поднимает взгляд от струн гуциня, направляя его на названного брата. На его губах — тихая вежливая улыбка, которой он пытается скрыть усталость от долгого перелёта и не менее долгого дня. — Спасибо, брат, — отвечает он, но пальцы продолжают щипать шёлковые нити, выводя тихую мелодию. — Дагэ прав, время, действительно, позднее, — голос Гуанъяо журчит весенним ручьём, он чист и сладок, как свежий тёплый мёд. — Пойди отдохни, я сыграю для дагэ за тебя. — Нет необходимости, — обрубает Минцзюэ, и Гуанъяо поджимает губы. Всего на мгновение, после которого улыбается, и ямочки играют на его щеках. Эти ямочки вполне могли бы стать чьей-то погибелью, если бы Гуанъяо захотел, но на названных братьев он свои чары не напускает. По крайней мере, Сичэнь этого не чувствует. Но не упускает возможности бросить на Минцзюэ короткий укоризненный взгляд, прежде чем подняться. Он так долго борется с тем, чтобы примирить между собой этих двоих, что, кажется, исчерпал в себе запас всех возможных вариантов. Сичэнь поднимается из-за столика, за которым просидел не один час, и двое его названных братьев делают то же самое. И почти в то же мгновение из-за тени колонны выступает слуга, но к Сичэню не подходит. — Проводи господина Цзинь в его покои, — приказывает Минцзюэ, и слуга тут же кланяется, призывая Гуанъяо следовать за собой. Тот шагает следом, коротко поклонившись братьям на прощание, и по его лицу Сичэнь видит, что тот явно недоволен сложившейся ситуацией. — Будь с ним помягче, — просит Сичэнь, когда они остаются одни, и Минцзюэ делает жест, приглашая идти за ним. — Ты убеждаешь меня в его искренности и верности уже не один год, — отвечает тот и слегка оборачивается, — но я не могу так просто забыть его предательство. Они шагают по длинной галерее, и их шаги гулко отражаются от стен, растворяясь в тишине ночи, разбавленной лишь стрёкотом насекомых и шуршанием тяжёлого белого шёлка одеяний Сичэня. Идущая на убыль луна освещает их фигуры. Сичэнь невольно любуется широкими плечами, атлетичной фигурой и твёрдой поступью названного брата и тихо вздыхает сам себе — надежда примирить двух дорогих сердцу людей истончается с каждым годом. Сичэнь замечает, как они добираются до покоев, только когда Минцзюэ останавливается и поворачивается к нему лицом. — Может, выпьешь со мной вина? — говорит он и протягивает руку, касаясь пальцами пряди волос у плеча. Раньше он подобного себе не позволял, и Сичэнь озадачен таким порывом. — Ты должен подумать о том, чтобы ввести в свой дом госпожу, брат, — отвечает Сичэнь, и взгляд, направленный на него, в ту же секунду меняется. — Спокойной ночи, — бросает Минцзюэ, и челюсть его поджимается, приобретая жёсткость. — Спокойной ночи, брат, — отвечает Сичэнь и смотрит в удаляющуюся спину, исчезающую в темноте слишком быстро. Сделав глубокий вдох, Сичэнь открывает дверь в выделенные покои и проходит внутрь. За ширмой его дожидается наполненная тёплой водой бочка, источающая аромат благовоний и эфирных масел на всю комнату. Сичэнь не собирается пренебрегать радушием хозяев и быстро, привычными за многие годы движениями избавляется от многослойных клановых одежд, аккуратно развешивая их на ширме, украшенной изящной росписью. Именно ей он и любуется, пока наслаждается тёплыми объятиями ароматной воды, смывая с себя усталость и пыль прошедшего дня. Закончив с омовением и избавив тело от лишней влаги, он надевает заранее приготовленные нижние одеяния и накидывает сверху тонкий спальный халат. Он не забирает с ширмы верхние одежды, оставляя их так, когда проходит обратно в комнату и снимает с волос украшения, которые говорят другим, что он не просто рядовой адепт, а глава ордена. Последней его голову покидает клановая лента. Идеально гладкая, она сворачивается изящной змейкой на столике у зеркала, а Сичэнь проводит по волосам гребнем, проверяя наличие узелков, которые могли в них образоваться, но там ничего нет. Несмотря на это приятное чувство свободы покалывает кожу головы, и он с наслаждением дарит ей ещё несколько скольжений гребнем, прежде чем отложить его в сторону. Усталость берёт своё, и он готовится отойти ко сну, когда машет ладонью в сторону двери, гася все находящиеся в той стороне свечи, и собирается поступить так же с оставшимися, когда лёгкий скрип привлекает его внимание, и занесённая рука остаётся висеть в воздухе. Створка двери открывается, и он готовится увидеть слуг, пришедших забрать бочку, хотя и странно, что они входят без стука, но видит Минцзюэ с кувшином вина, что входит внутрь и закрывает за собой дверь. Сичэнь смотрит на него слегка удивлённо. Он не ожидал столь позднего визита, тем более того, о котором они не договаривались. Но вряд ли Минцзюэ как хозяина дома это хоть немного волнует. Кажется, что он тоже собирался спать, но отчего-то передумал в последний момент. Он подходит ближе, шлёпая по полу босыми ногами, и на нём кроме нижних штанов лишь распахнутая до самого пояса нижняя рубашка, не скрывающая ни крепкой развитой груди, ни тренированного ярко выраженного пресса. Сичэнь чувствует смущение, не зная, куда прятать глаза. Он не может смотреть ниже оголённой груди, но и в лицо смотреть не решается, однако отводить взгляд, делая вид, что не замечает, крайне невежливо. Поэтому он собирает себя в кучу, даря названному брату лёгкую улыбку, и мягко спрашивает: — Ты всё же решил выпить перед сном вина, дагэ? Минцзюэ морщится на последнем слове, но ничего не говорит, лишь делает несколько больших глотков из кувшина и кривится, будто напиток его совершенно не устраивает. Он подходит всё ближе, и Сичэнь начинает нервничать, соображая, не стоит ли предложить присесть за стол. — Ты и правда считаешь, что мне нужна госпожа? — прерывает его метания Минцзюэ, и Сичэнь кивает болванчиком. — Я считал, что ты умнее, Лань Сичэнь. — Брат, — выдыхает Сичэнь поражённо и слышит, как глухо стукается дно кувшина о маленький столик, пока сам Минцзюэ медленно подходит ближе. — Хотя я знаю одного золочёного господина, что с удовольствием возьмёт на себя эту роль, — со злой ухмылкой бросает Минцзюэ. — Его очарование не действует на меня, как на тебя, так что он не постесняется воспользоваться своим телом. — Как ты можешь?.. — выдыхает Сичэнь, и остаток фразы так и остаётся невысказанным набором звуков, застрявших в горле. Его так смущают услышанные слова, так смущает вид полуголого названного брата, что он не знает, куда деть глаза, и отводит взгляд в сторону открытой створки окна, за которым ярким серпом горит полумесяц, распугивая черноту опустившейся ночи. — Только мне не нужно его тело, — слышит он совсем рядом, и горячее дыхание касается уха, тревожит волосы и посылает по телу дрожь, а следом кожи шеи касаются влажные губы, соскальзывая осторожными поцелуями вниз к плечу. — Брат, — шепчет Сичэнь, не имея сил противиться. — Не зови меня братом, — отвечает Минцзюэ, — не сейчас, — добавляет, и тонкий спальный халат соскальзывает с плеч, падая между ними. Сичэнь чувствует крупную сильную ладонь, что ложится на живот и тянет его, заставляя прижаться спиной к твёрдому телу позади, пока пальцы другой руки мастерски и немного небрежно дёргают за завязки его нижней рубашки, запахнутой плотно, по всем правилам приличия. Верёвочки быстро поддаются, и мягкий шёлк в тот же момент сползает с плеча, оголяя светлую кожу, которую тут же находят жадные губы. Всё это так ново, что будоражит сознание, заставляя тело застыть нефритовой статуей. Ощущать на себе чужие жадные губы, горячее дыхание, алчные ладони, что пытаются захватить сразу всё, скользя по коже нежной лаской. — Это неправильно, — выдыхает Сичэнь и чувствует, как его тянут ещё ближе и как в зад упираются чужие бёдра и внушительный, до боли твёрдый ствол, слишком горячий сквозь два слоя тонких нижних штанов. Он пугается этих ощущений и поворачивает голову, пытаясь взглянуть в лицо названного брата, но попадает в капкан губ и коротко удивлённо охает, впуская чужой язык в свой рот. Минцзюэ целует жадно, целует голодно и жёстко, не давая опомниться, не позволяя отстраниться, лишь заставляет повернуться к себе полностью, прижимая близко, до болезненной тесноты. Его ладони, такие же крупные и жёсткие, как и всё в нем, крепко удерживают Сичэня за поясницу, пока одна не соскальзывает ниже и не сжимает ягодицу до лёгкой боли. Неведомое ранее чувство жара растекается по венам, и неискушённый Сичэнь вздрагивает, пугаясь этого нового ощущения, когда собственное тело выходит из-под контроля, желая подчиниться захватчику. — Забудь свои клятые правила, — с рыком шипит Минцзюэ, прерывая поцелуй, — в Нечистой Юдоли нет запретов. Сичэнь откидывает голову назад, пытаясь отдышаться. Истерзанные губы жжёт огнём, на них осел сладкий вкус вина, но пьянит вовсе не он, а бурлящее в крови незнакомое возбуждение, так тщательно удерживаемое в узде долгие годы. — Ты хотел, чтобы я назвал его братом, я назвал, — горячий шёпот проникает в ухо, а мочку терзают то скользкий язык, то острые зубы, — хотел, чтобы я примирился с ним, я примирился. Какой из твоих капризов мне исполнить, чтобы ты наконец-то раскрыл глаза? Привести в дом госпожу? Этому не бывать! Сичэнь поражённо выдыхает на незаслуженные слова и хочет взглянуть в лицо Минцзюэ, но тот не даёт ему и шанса. Они так близко, и жёсткие ладони всё ещё шарят по его телу, сжимая и поглаживая, лаская и клеймя, словно хотят присвоить, пока сам Сичэнь стоит, замерев неподвижной статуей, и позволяет им это. — Что он такого сделал, чтобы ты чувствовал себя обязанным ему до конца жизни? — спрашивает Минцзюэ, напирая, и Сичэню приходится сделать пару шагов назад. — Ты ведь знаешь, — шепчет в ответ, едва шевеля губами. — За это ты отплатил, что ещё? Согревал твою постель во время войны? — голос Минцзюэ твёрдый и низкий, но каждое слово пропитано злостью и ревностью. — Никогда, — выдыхает Сичэнь. Минцзюэ отстраняется, не выпуская его из рук, смотрит в глаза, мечется взглядом по лицу, будто что-то ищет. Ложь? Сичэнь никогда бы не стал ему лгать, и Минцзюэ, убедившись в этом, коротко касается его губ невесомым поцелуем, будто подтверждает, что верит. — Каждый день я подавляю ярость сабли, подавляю ярость внутри себя, подавляю собственные желания, — говорит Минцзюэ, глядя ему в глаза, — но я не могу делать это бесконечно, не тогда, когда ты в моём доме, под моей крышей, так близко, что я чувствую твой запах. Это сводит с ума. Я сделаю всё, о чём попросишь, пойду за тобой в подземелья Диюя, если захочешь, а ты? Дашь мне то, чего я желаю больше всего на свете? — Дам, — отвечает Сичэнь не думая ни секунды и, будто подтверждая свои действия, протягивает ладонь к лицу названного брата, который никогда не хотел быть ему братом, и касается пальцами высокой скулы. Минцзюэ ловит его ладонь своей, накрывает и прижимается к ней щекой, прикрывая глаза в блаженстве. — Вот только, — смущённо добавляет Сичэнь, — я не умею, — он отводит глаза, кусая губы, собирая всю решительность, на которую способен. — Я знаю, как это происходит, но никогда раньше… Он не договаривает, довольная ухмылка на лице Минцзюэ превращается в счастливую широкую улыбку, будто эти слова дарят ему истинное удовольствие. И Сичэнь робко улыбается в ответ, совершенно, абсолютно ничего не страшась. Это ведь Минцзюэ, которому он полностью доверяет, в котором никогда не сомневался и не усомнится. И пусть он никогда не думал, что его тело так отреагирует на другого мужчину, но оно отреагировало, и отреагировало честно, и это оказалось приятным, а с головой можно разобраться и позже. А правила? Правил в Нечистой Юдоли действительно нет. Минцзюэ целует его снова, со всей аккуратностью и сдержанностью, на которую только способен, давая Сичэню время привыкнуть. Губы всё ещё покалывает от недавних терзаний, но ответить хочется слишком сильно. Сичэнь выжидает, пытается считать ритм, внимательно отслеживает чужие движения и наконец-то отвечает, подстраивается, втягивается в этот странный волнующий танец, что танцуют их губы. Он был ошеломлён и в первый раз, пока только принимал сначала напористую, а после жадную ласку, но сейчас, разделяя это обжигающее безумие, теряется снова. Только теперь всё иначе, нет нужды покорно принимать, и он учится отдавать. Это выходит очень быстро, и по глухому стону, и по вновь заскользившим по телу рукам он понимает, что его успех очевиден. И едва он свыкается с новыми ощущениями, находя их будоражащими, приятными и сладкими, как в его рот проникает горячий влажный язык, и яркое удовольствие усиливается. Хочется ответить тем же, и он толкает свой язык навстречу, полагая, что даже если сделает это неумело, ему простят эту оплошность. А ещё ему хочется ответить на прикосновения. Ему так много одновременно хочется, что сознание едва не разрывается на сотни крошечных частиц. Он поднимает руки, на мгновение касаясь чужих бёдер и чуть выше талии. Отбрасывает остатки нерешительности и устраивает ладони на обнажённой груди Минцзюэ, ощущая её твёрдость под горячей кожей. Тот перехватывает его ладони, сжимает несильно, и в его действиях Сичэнь улавливает страх, будто тот решил, что его могут оттолкнуть. И Сичэнь не может позволить этим мыслям задержаться надолго, он разводит руки в стороны и приникает ближе, кожа к коже, сердце к сердцу. Их разница в росте не так велика, зато в комплекции Сичень сильно уступает, и это тоже очень возбуждает. Возбуждение вообще пронизывает каждую частичку его тела, отражаясь на скулах ярким румянцем, который невозможно скрыть. Минцзюэ, конечно, это замечает, осторожно наступая и оттесняя его назад, пока он не упирается лодыжками в боковину кровати, на мгновение теряя равновесие. Но упасть Сичэню не дают, крепко удерживая и продолжая целовать так, будто насытиться этим невозможно. И когда Сичэнь полностью расслабляется, то получает лёгкий толчок и падает назад, на мягкость перин, уложенных друг на друга, утопая в них, словно в облаке. Он раскидывает руки в коротком полёте и продолжает лежать в той же позе. Нижняя рубашка на нем полностью распахнута, не скрывая от пожирающего взгляда ни единого местечка. И Минцзюэ смотрит на него, такого, сверху, и в его потемневших глазах горит огонь страстного желания. Сичэнь непроизвольно облизывает губы, не в силах отвести взгляд, и наблюдает, как Минцзюэ наклоняется к нему, упираясь коленом в кровать между его разведённых бёдер. Сильные руки встают по обе стороны от его головы, и Сичэнь готов получить очередной поцелуй, но горячие губы касаются шеи, скользят, изучая, ниже, по ключицам и твёрдой груди, по жёсткому прессу на подрагивающий живот и останавливаются у кромки штанов, настолько тонких, что не могут ничего скрыть. Язык скользит по краю, оставляя влажную дорожку, цепляет зубами нежную кожу, и Сичэнь громко стонет, когда выступающие тазовые косточки мягко прикусывают, а ладони, скользнувшие под задницу, сжимают ягодицы. В первый миг он пугается собственного голоса, не веря, что вообще способен издавать подобные постыдные звуки, и стыдливо прячет лицо в ладонях. — Ты способен на большее, — самодовольно говорит ему Минцзюэ, ухмыляясь, и вновь смотрит сверху вниз. — Давай-ка избавимся от этого, — и лёгким движением лишает Сичэня штанов, оставляя его совершенно голым. Лишь нижняя рубашка продолжает болтаться на локтях, сбившись под спиной. От своей одежды он тоже избавляется, и сначала с его плеч скатывается рубашка, а затем и штаны после короткой возни с завязками падают на пол, и он перешагивает через сброшенные тряпки, возвышаясь над кроватью. У Сичэня вспыхивают щёки и перехватывает дыхание, когда он видит его полностью обнажённым, эти сильные ноги и мощные бёдра, этот крупный налитой тёмный член, увитый толстыми венами. Ему приходится сглотнуть скопившуюся слюну, чтобы что-нибудь сказать, но он понятия не имеет, что говорить, только смотрит на то, как Минцзюэ обхватывает напряжённый член ладонью, сжимает и несколько раз проводит вверх-вниз, выдыхая низкий стон. Может, он хочет, чтобы Сичэнь коснулся его так же? Чтобы обхватил своими сильными тонкими пальцами, погладил и приласкал? Сичэнь уверен, что сможет. Вероятно, его руки будут дрожать и это будет крайне неловко, но он ведь уже дал обещание. Минцзюэ не озвучивает своих ожиданий, и Сичэнь уже готов приподняться, когда тот опускается перед кроватью, подхватывает его под колени и тянет ближе к краю. Внутреннюю поверхность бедра обжигают горячие жалящие поцелуи, сначала одно, затем другое. Они поднимаются и опускаются, скользят и прыгают, и это так приятно, так возбуждающе стыдно, что тело невольно подрагивает, выгибаясь на постели. И когда губы становятся так настойчивы, что проникают в паховые складки, где кожа так чувствительна, что это сводит с ума, когда жёсткая подушечка пальца трёт шов промежности, а затем его касается горячий язык, Сичэнь не выдерживает. Тело выгибается, вскидываясь, пока он изливается себе на живот с глухим протяжным стоном, кусая губы и сжимая шёлк простыней. — Такой чувствительный, — с ухмылкой бросает Минцзюэ, поднимаясь и разглядывая его жадным взглядом, — и такой неискушённый. — Я, — бормочет Сичэнь, едва владея языком — его всё ещё качает на волнах ранее незнакомого наслаждения, — должен что-то сделать… для тебя. — Нет, — отвечает Минцзюэ и отходит от постели, — отдохни. Он удаляется за ширму, гремит там какими-то невидимыми ящичками и шкафчиками и возвращается. На постель плюхается небольшой пузырёк из тёмного стекла, и Сичэнь переводит на него взгляд, охая, когда его внезапно подхватывают на руки и, развернув, перекладывают на середину ложа. Минцзюэ опускается рядом, смотрит в лицо, обнимает и гладит живот, скользя ладонью по вязким каплям, усеявшим кожу. — Вы запачкались, глава клана Лань, — шепчут ему в ухо, и дрожь ползёт по телу от этого голоса. — Вы должны взять на себя за это ответственность, глава клана Не, — в тон ему отвечает Сичэнь и смущается, пряча лицо в плече, что так кстати оказывается рядом. Минцзюэ смеётся и втягивает его в новый поцелуй. Теперь Сичэнь не чувствует себя нелепым неумёхой, теперь он знает, что делать, и делает, отвечает со всем жаром, на который способен, и обхватывает его шею руками, привлекая ближе к себе, чтобы почувствовать жар и силу, тяжесть другого тела. И Минцзюэ принимает его жест одобрительно, наваливаясь тесно, сжимая до сладкой боли, и пробирается ладонью вниз, поглаживая опавший член, поджавшиеся яички, влажную от предэякулята и собственной слюны промежность и ниже, к ложбинке между ягодиц. Сичэнь чувствует трение сухих грубых пальцев там, где никто никогда не касался, там, где сам себя никогда не касался, не преследуя цели чистоты, и теперь судорожно выдыхает в поцелуй от новых откровенных ощущений. И вздрагивает, когда один палец проникает внутрь. Неглубоко, но это отзывается в теле новой волной жара, нарастающего возбуждения и страха. Минцзюэ отстраняется, шарит ладонью по простыням и находит брошенный флакончик. Пробка отлетает в один миг, и он льёт содержимое Сичэню на промежность почти не глядя. Насыщенный цветочно-масляный аромат повисает в воздухе, и Минцзюэ отшвыривает ненужный более бутылёк куда-то в сторону. Сичэнь чувствует, как скользкие капли текут по коже, они прохладные и немного щекочут, но их почти сразу подхватывают пальцы и настойчиво втирают. Сичэнь кусает губы, ощущая, как вновь твердеет член, как постыдные мысли и желания заполняют сознание, как от чужих пальцев становится так горячо и приятно, что хочется скулить, прося о большем. При первом проникновении Сичэнь напрягается, но оно так мимолётно, будто померещилось. Он сгибает ноги, разводя бёдра шире и давая кружащим настойчивым пальцам более удобный доступ. Минцзюэ хмыкает, коротко целует в губы и принимается за дело с ещё большим рвением. Он тянет его быстро, но аккуратно, готовит к проникновению и шепчет какие-то несвязные слова, призывая расслабиться, задевает внутри какие-то чувствительные точки, заставляя тело звенеть возбуждением и гореть желанием. И наконец-то смазывает себя, устраивается между разведённых бёдер и толкается внутрь. Сичэнь вскидывается от болезненного чувства проникновения, растяжения и наполненности, упирается ладонью Минцзюэ в плечо, пытаясь остановить, и тяжело дышит. — Тише, — сдавленно говорит Минцзюэ, будто сдержаться и не толкнуться стоит ему неимоверных усилий, — сейчас станет легче, расслабься. Сичэнь не верит, но откидывается на спину, выдыхает рвано и пытается, правда пытается расслабиться. Но едва у него это получается, он чувствует, как что-то тёплое разливается по телу, наполняет его, течёт по меридианам, спускаясь в нижний даньтянь, подхватывает поток энергии, смешивается с ним и вытекает наружу, но не исчезает, а возвращается, циркулируя между двумя телами. — Это? — поражённо выдыхает Сичэнь. — Двойное совершенствование, — отвечает Минцзюэ и проникает до конца, блаженно выдыхая. — Боги, — шепчет Сичэнь, чувствуя, как его буквально распирает от энергии, — двигайся, прошу, мне это нужно, я хочу… хочу тебя. И Минцзюэ двигается, почти покидает его тело и толкается вновь, снова и снова, долго и неумолимо. Он закидывает длинные ноги себе на плечи, заставляя их дрожать. Задирает его бёдра и поднимается сам, проникая под таким углом, что Сичэнь захлёбывается от удовольствия, от распирающего нутро члена, от текущей по меридианам энергии. Кажется, что в какой-то момент тело просто разорвёт. Но этого не происходит, Минцзюэ переворачивает его на живот, заставляя ухватиться за изголовье кровати и встать на колени, и входит в него сзади. Сичэнь роняет голову между разведённых рук и срывает голос от стонов, которые даже не пытается сдерживать. Никто не услышит его здесь, никто не посмеет тревожить, никто не заставит Минцзюэ остановиться. Твёрдый горячий член заполняет его снова и снова, распирая и проникая так глубоко, что он чувствует его в животе. Он знает, что практикующие двойное совершенствование могут делать это часами, но его тело уже не выдерживает, оно дрожит, оно пресыщено, и Сичэнь не может сдержать разливающееся в крови наслаждение. Оргазм накрывает его, и он скулит, не имея сил на стон. Ослабевшие пальцы соскальзывают с изголовья кровати, и он падает грудью на влажные простыни, чувствуя, как по бёдрам течёт собственное семя и как глубокие толчки продолжают сотрясать тело. Минцзюэ продолжает проникать в него, сжимая ягодицы пальцами и разводя в стороны, чтобы быть ещё ближе, ещё глубже, и звонкие шлепки кожи о кожу заполняют комнату. Они длятся бесконечно долго, и Сичэнь уже теряет связь с реальностью, когда внутри всё пульсирует и разливается горячая влага чужого семени. Минцзюэ глухо протяжно стонет, падая рядом, и грудь его тяжело вздымается, но он находит в себе силы и тянет Сичэня ближе, устраивая в крепких объятиях. — Я думал, меня разорвёт, — тихо говорит Сичэнь, укладывая голову на его плечо. — Ты должен был меня предупредить, — укоряет. — Я сам не знал, — отвечает Минцзюэ, хмыкнув. — Не поверю, чтобы великий глава Не прежде ни с кем не делил ложе, — сомневается Сичэнь. — Делил, — подтверждает тот, — но без совершенствования. Теперь хочу делить его только с тобой, до самой смерти. — Ты знаешь, что это невозможно, — напоминает Сичэнь, смущённый этими словами. В голове всё ещё не укладывается, что он лёг в постель с другом, почти братом, с мужчиной, которым всегда восхищался, но о подобном и помыслить не мог. — Знаю, — отвечает Минцзюэ, — но сегодня ты мой, и завтра тоже, и послезавтра. И каждый раз, когда глава Лань посетит Нечистую Юдоль, я буду брать от этих встреч всё, что смогу. — А если главе Лань придётся ввести в свой дом госпожу? — спрашивает Сичэнь непонятно для чего. — Значит, глава Лань исполнит свой долг перед семьёй и орденом, — твёрдо отвечает Минцзюэ, — но я надеюсь не дожить до этого. — Брат! — вырывается у Сичэня привычное, и он хлопает ладонью по его обнаженной груди. — Не говори так. — Минцзюэ на это лишь поворачивает голову и целует его в лоб, как ребёнка. — Мой век недолог, — напоминает он, — но я отомстил за отца, увидел, как вырос брат, и ты лежишь в моих объятиях. О чём ещё мне мечтать? — спрашивает, не нуждаясь в ответе. — Когда придёт моё время, я уйду из этого мира без сожалений. А ты обязательно достигнешь просветления и обретёшь бессмертие, — утверждает напоследок. — Не смей говорить об этом, — впервые в жизни закипает Сичэнь и выворачивается из объятий. Он подбирается на кровати, а следом перекидывает ногу через Минцзюэ и седлает крепкие бёдра, склоняясь ниже к лицу. — Никогда, — приказывает. — Разве главе Лань не требуется отдых? — с усмешкой тянет Минцзюэ, и крупные крепкие ладони ложатся на бёдра, жадно стискивая ягодицы. — Двойное совершенствование, — напоминает Сичэнь, — силы и тело восстанавливаются быстрее, чем тратят свои ресурсы. И разве не глава Не грозился брать от этих встреч всё, что сможет? Минцзюэ улыбается широко и открыто, запрокидывает голову назад и громко смеётся, а затем тянет Сичэня на себя и целует. А Сичэнь отвечает, горячо и пылко, будто кроме них в мире ничего не существует. И неважно, сколько ночей им осталось, десять или десять тысяч, он отдаст Минцзюэ, который никогда не был ему братом, всё, что сможет.