Последний второй шанс — на всю жизнь

                          Стук в дверь заставил Сынмина прервать мытье посуды. И он не особо этим доволен. Он человек привычки и надёжного плана: после работы — домой, дома — ужин, после ужина — уборка, после уборки — чтение, а после чтения — водные процедуры и сон. Сынмин доволен тем, как он организовал свою жизнь. Он слишком долго отстраивал свой быт и себя заново.       До тех пор, пока разрушение вновь не постучало в его дверь. Причём очень настойчиво.       — Ким Сынмин!       Сынмин вздрагивает, когда слышит этот крик-рев из-за железной входной двери. А затем целый град настойчивых просьб открыть, которые выражаются в непрекращающемся стуке.       — Ким! — снова сквозь вибрирующую дверь. — Сынмин!       Сынмин вздрагивает вновь, но глаза закатывает. Голос ведь знает. И от него скребет под ребрами.       Как только дверь открывается, очень длинное тело с очень растрепанными чёрными волосами вваливается в его квартиру и почти что падает на колени перед Кимом. Но успевает схватиться за дверной косяк. Сынмин предусмотрительно отходит на несколько шагов назад.       — Ты пьян, — холодный голос чеканит холодные факты.       — Пья… Пьян, — не с первой попытки буквы собираются в слова, а тело — с пола.       Сынмин наблюдает за этим, сдерживая порыв броситься вперед и помочь. Но он продолжает, собирая всю строгость внутри себя:       — Хёнджин, тебе надо домой. Я вызову тебе такси, — руки у Сынмина дрожат, когда он тянется за лежащим на тумбочке телефоном и вводит выжженный на сердце адрес того места, что он считал вторым домом.       — Нет! — Хёнджин трясет головой и вскидывает подбородок. Взгляд с трудом фокусируется, не сразу, но когда это происходит, он так пристально и почти трезво смотрит на Сынмина. Или сквозь него. Понять трудно… Но спустя минуту Хёнджин продолжает свою пламенную речь:       — Я хочу забрать свое! — Хёнджин хмурит брови, а у Сынмина сжимается сердце. — У тебя осталась моя кни… книга! И мой карандаш.       — Карандаш? — Сынмин устало трет переносицу. Нужно найти силы и выставить его за дверь. Но Ким зачем-то продолжает задавать вопросы. — С каких пор ты читаешь?       — Я люблю читать вообще-то! — Хёнджин снова хватается за стену, стараясь держать баланс. А Сынмин думает, что он вот тоже любит читать. Очень. — А карандаш мой любимый!       А раньше Хёнджин так говорил про него.       Сынмин пожимает плечами и разворачивается, чтобы вернуться на кухню и продолжить заниматься посудой.       — Ищи и потом уходи, — он бросает это через плечо и старается как можно быстрее уйти. Быть рядом, оказывается, всё ещё очень больно.       Сынмин включает воду, но делает напор слабее — прислушивается. Из гостиной раздается такое привычное ворчание, что сразу распускает воспоминания. Тихие ругательства тоже отзываются каким-то теплом. Хёнджин всегда теряет вещи, а затем ругается на себя, пока тратит часы на их поиски. Сынмин усмехается, вспоминая бесконечные поиски очков, резинок для волос, наушников... Иногда это было даже забавно.       Сынмин так сильно уходит в себя, что не слышит приближающихся шагов и крупно вздрагивает, когда его обнимают со спины и шепчут в самое ухо.       — Я люблю читать, потому что ты это любишь, — запах алкоголя Киму не нравится, но вот слова заставляют сердце скулить. — Это напоминает мне о тебе.       Хёнджин утыкается лбом в его плечо и крепче прижимает к своей груди, придвигая к себе за талию, окольцовывает крепко, соединяя пальцы в замок на животе. Сынмин боится шелохнуться. Он чувствует, как Хван что-то бормочет ему в плечо, продолжая держать крепко. А Сынмин стеклянными глазами смотрит на продолжающую шуметь воду, каплями разлетающуюся вокруг при столкновении с неудачно положенной ложкой. С сердцем Сынмина произошло ровно то же самое, когда Хенджин его обнял.       Но надолго Хенджина не хватает: заряд заканчивается, и он, пьяно улыбаясь и обнимая Сынмина за всё, до чего дотягивается, — талия, бедра, щиколотки, тапочки — сползает на пол, продолжая бурчать про любовь к чтению.       Сынмин не выдерживает и опускается на кухонный пол рядом с ним. Хван чувствует тепло и подползает ближе, вновь сжимая в объятиях.       — Я всё ещё люблю тебя, — слова Хвана оседают на коже мурашками, а Хёнджин окончательно проваливается в сон, но не отпускает Сынмина, который сидит рядом и перебирает темные мягкие пряди его волос.       Ким смотрит на то, как Хенджин хмурится, укладываясь на его бедре, как поджимает колени к груди, собираясь в маленький комочек, и не может перестать гладить его, так привычно распутывая длинные пряди.       Легкая улыбка касается губ Хенджина и он наконец-то перестает сводить брови к переносице, успокаиваясь. Зато Сынмин всё еще смотрит на него.       Перед глазами все их ссоры, громкие, отчаянные. И такие глупые. Особенно последняя.       Сынмин обычно спокоен и холоден, но с Хенджином вспыхивает весь до костей. Не может удержаться. Не мог.       Сынмин снова смотрит на него. Вспоминает, как они начали встречаться, как в первый раз поцеловались, как переспали.       Оба улыбались между жаркими поцелуями, наслаждаясь теплом и прикосновениями, после того, как напряжение между ними лопнуло. У них всегда все на контрасте. И любовь такая же.       Но другой Сынмин и не представляет. Никогда не представлял. Только с ним.       Чтобы теряться в незнакомых городах, о которых мечтал Хван, чтобы целоваться под ливнем, когда окончательно потеряли маршрут, потому что Хенджин... Спонтанный и плохо все планирует, но так сладко и счастливо целуется, радуясь новому, хоть и дурацкому приключению. И Сынмин вместе с ним.       Сынмин любил себя рядом с Хенджином больше. Ему было проще с самим собой. Мысли были легче, страхов было меньше, сердце стучало сильнее, а смех был звонче...       И сейчас Сынмин тоже улыбается, проводя кончиками пальцев по нежной щеке. Сердце стучит оглушительно, пока он изучает вновь лицо Хвана. Родинка, манящая его всегда, выглядывает из-за навалившихся на лицо прядей. Сынмин не может сдержаться — как воришка, нервно поглядывает на задремавшего, пальцы дрожат сильнее, но он все равно прикасается. Внутри разливается покой.       — Я тебя тоже, — Сынмин произносит это тихо. Сам себя боится, не доверяет, бережет слова и выдохи, боясь вновь растратить неосторожно.       Но Хенджину его сердце никогда не могло врать.       Сынмин — мог. Сынмин мог морщиться, мог говорить неправильные слова, подливая масла в огонь, мог вспыхивать, мог кусаться... Но его сердце никогда не менялось в отношении Хенджина.       С самого первого поцелуя билось для него.       Ким тяжело вздыхает, ежась от холода, все же добирающегося до него. Хенджин же продолжает посапывать, сжимая в кулаках его большую футболку. Держится крепко, как ребенок, но Сынмин безжалостно отлепляется, поднимаясь на ноги.       Он всё еще смотрит на Хвана.       И несмотря на всю взорвавшуюся в груди нежность и сентиментальность, нужно придумать, что делать с этим телом на полу. Проскальзывает, конечно, мысль вытащить за дверь и оставить на лестничной площадке... Но Сынмин снова смотрит на него.       — Хван... — Сынмин тихо и обреченно вздыхает, вновь опускаясь к Хенджину.       Получается не сразу, но подхватывая и придавливая к столешнице, периодически задевая то пальцем, то кистью, то сползающей обратно к полу головой, Сынмину удается поставить Хвана в относительно вертикальное положение. Правда, тот быстро начинает стремиться обратно к горизонтальному, но Ким все же взваливает его на себя, радуясь, что хотя бы держится Хенджин сам и не отпускает. А Хенджин хватается за него, цепляется мертвой хваткой. Но сейчас это помогает Сынмину транспортировать Хенджина в сторону кровати. Об остальных последствиях он подумает утром.       — В следующий раз я нажрусь, и ты меня тащить будешь, — Сынмин шипит, переваливаясь с Хенджином за спиной через порожек комнаты и все же опуская Хвана на кровать. О каком следующем разе речь, Сынмин и сам не в курсе: он слишком занят тем, что пот утирает со лба и пытается воздуха побольше загнать в легкие. Отдышаться получается с трудом, потому что Хенджин, только оказавшись на кровати, тут же сворачивается клубочком на своей половине, подминает подушку под щеку и расплывается в счастливой детской улыбке.       Сынмину от этого вида заплакать хочется.       Как же он чертовски скучал.       — Черт бы тебя... — договорить не получается. Слеза скатывается, когда Сынмин представляет, что Хенджина нет в этой вселенной. А ведь еще утром он рутинно именно этого желал. Только сейчас понимает, что так старался утешить разбитое и ноющее сердце.       А вот сейчас, когда он смотрит на Хенджина, сопящего довольно, сердце не болит...       Сынмин вздыхает еще раз очень тяжело и намеревается встать с постели, чтобы пойти разложить диван на кухне.       — Минн-и-и-и... — тихое, хриплое, острое в темноте комнаты, а пальцы горячие вокруг запястья держат крепко. Сынмин замирает, чувствуя дрожь по всему телу. Ну что ему с ним делать?!       Ким поворачивается в сторону Хенджина. Тот не проснулся, но хмурится и не отпускает, сжимает сильнее, да так, что даже больно.       — Хван...       Сынмин закатывает глаза, но опускается рядом на постель. На своей половине.       Хенджин, почувствовав чужое присутствие, перестает кряхтеть, тут же подползая ближе. Обнимает всеми конечностями и утыкается лбом в грудь Сынмина, подлезая под руку. Сынмин вздыхает, но не отстраняется, аккуратно накрывая их обоих одеялом.       Он ужасно устал после работы.       Так он говорит себе, обещая, что утром выставит этого за дверь, беззаботно заварит кофе, без каких-либо посторонних мыслей. В том, что врет сам себе, признается быстро, буквально в следующую секунду, потому что прижаться губами к макушке сопящего Хенджина — его ритуал, привычка, естественная, как кислород.       Сынмин вдыхает знакомый запах яблочного шампуня, лишь на секунду зарываясь носом в волосы Хвана. А потом на еще одну.       Хенджин держится за его руку. И Сынмин отвечает на прикосновение.       Конечно же тут же уверяя себя, что сейчас — не считается.       О том, что "сейчас" затягивается до позднего утра, он тактично молчит, крепко засыпая под размеренное сопение и глубокое дыхание Хенджина.       Сынмин просыпается очень поздно. Когда он разлепляет глаза, то солнечный свет бьет прямо и сильно, вынуждая тут же вновь сомкнуть веки и поморщиться. Загрузка действительности происходит очень медленно, Сынмин соображает туго, с огромным трудом разрывая оковы тяжелого сна, пока сбоку от себя не слышит тихий всхлип.       Все события вечера и ночи тут же проносятся перед глазами.       — Хенджин?       Встревоженный голос Сынмина пугает Хенджина, заставляет вздрогнуть, а затем подушка вжимается в лицо сильнее, глуша усилившиеся рыдания.       — Хенджин?       Сынмин трет глаза, подносит руку к руке Хвана, вдавливающего подушку в лицо еще более рьяно, но робко убирает, потому что тело рядом содрогается новой волной.       — Джинн-и? — Сынмин не думает больше, движется на инстинктах, уверенно отбирая подушку и прижимая подрагивающего и всхлипывающего Хвана к себе.       — Ппусти, — Хенджин машет на него рукой, стараясь уклониться от прикосновений, но Сынмин ловит, заключая в объятия. — Пппусти, Ссссынмин.       — Нет, — четкое, твердое, честное. Сынмин уверен сейчас только в этом: не отпустит. И не только из объятий.       — Я ужасный, — Хенджин перестает брыкаться, но плачет сильнее, захлебываясь словами. — Просто мерзкий, отвратительный. Я пришел сюда. В таком виде. Ты... Я... Я просто ужасн...       Хенджин не успевает договорить, потому что рот ему закрывают.       Сынмин держит ладонь на продолжающих шевелиться губах, давит сильно, настойчиво и прямо глядя в глаза.       — Хенджин, — Сынмин немного расслабляет руку, когда не встречает сопротивления, но все равно не убирает. — Я не хочу слушать, как ты себя проклинаешь. Или жалеешь. Перестань.       Сынмин продолжает его обнимать, но сжимает сильнее перехваченное запястье.       — Я себя тоже жалею, жалел всё это время, — Ким прикрывает глаза, старается сделать глубокий вдох и успокоить рокот в груди. — И если бы ты не пришел вчера... Я бы пришел к тебе завтра. В таком же виде.       Сынмин снова на него смотрит, а Хенджин распахивает глаза, вновь начиная плакать. Горячие слезы сползают на сынминову ладонь, змейкой скользя по пальцам.       — Я тоже скучал, Джинн-и, — Сынмин наконец-то убирает руку, давая вдохнуть.       — Честно? — Хенджин не может остановиться, голос дрожит сильно, а он слепо нашаривает руку Сынмина, хватается за нее, как за якорь.       — Честнее некуда, — Сынмин вытирает пальцами дорожки слез, не замечая своих, к которым Хенджин тоже тянется. Губами.       — Можно? — Хван замирает у самой щеки, касаясь дыханием влажных следов, и Сынмин молча кивает, коротко выдыхая от прикосновения горячих губ к коже, которые собирают вместе с солью остатки боли и печали.       Хенджин оставляет поцелуй за поцелуем, медленно, осторожно, заново прокладывая одному ему известные дорожки. Он целует в кончик носа, в одну щеку, в другую, намеренно избегая губ. И Сынмин знает: боится.       Поэтому сам целует первым.       Их губы сталкиваются в неверящей сдержанности, медленно и неловко, снова привыкая друг к другу, будто заново узнавая. Сынмин не знает, куда деть руки, и неуклюже вскидывает их, получая горячий смешок Хенджина между поцелуями.       — Мне нравится, когда ты прижимаешь меня к себе, — Хенджин сам залезает на него сверху, прижимая к подушке затылком, ложится, а заодно руки Сынмина укладывает на свою талию, довольно щурясь, стоит Киму сжать немного сильнее и дать почувствовать прикосновение.       — Так? — Сынмин обвивает его руками, залезая под свитер и окольцовывая. Хенджин жаркий, а сейчас подобен печке, и для Сынмина это идеальная температура: она его разжигает изнутри.       — Идеально, — Хенджин улыбается, опускаясь обратно к губам.       Они целуются медленно, долго и сладко, пока Хенджин не начинает нетерпеливо тянуть ворот футболки Кима, открывая себе больше кожи.       — Минн-и, — Хенджин жалобно смотрит, сверкая глазами, когда оставляет несколько засосов на открывшихся ключицах.       — Ты уверен? — Сынмин прикрывает глаза, чувствуя вес чужого тела на себе и кипящий, разъедающий голод.       — Очень, — Хван прикусывает ключицу и выгибается в спине, подползая хищником обратно к губам. Языком очерчивает линию от подбородка до верхней губы, чтобы проказливо чмокнуть в нос. — Пожалуйста, Минн-и.       Хенджин по-хозяйски перегибается через него, чтобы дотянуться до ящика тумбочки. Хмыкает доставая смазку и презервативы.       — Ничего не скажешь? — Хенджин крутит в руках запечатанную пачку и свою любимую смазку со вкусом и ароматом грейпфрута.       — А должен? — Сынмин сжимает его бедро. — У меня никого не было.       "И быть не могло" — этого Сынмин не добавляет, но Хенджин сверкает глазами, бросаясь обратно за прикосновениями и поцелуями, прижимается нетерпеливо к его губам своими, сплетая языки и тихо постанывая.       — У меня тоже, — Хван своевольно ложится на спину и скидывает свитер, тут же требовательно тянет за край футболки Кима, одновременно вынуждая прижаться к себе и раздеться. Получая желаемое, набрасывается за новыми жадными поцелуями.       — Знаешь, — Хенджин прикрывает глаза, когда Сынмин оставляет поцелуи на его животе, разместившись между разведенными ногами.       — Мм? — Ким не отрывается от теплой кожи, но предупреждающе-нетерпеливо сжимает голые бедра, приближаясь к лобку. Одежда как слабое звено и лишний элемент выброшена за пределы кровати.       — Я думал об этом, — Хенджин возвращается к их разговору минутами ранее, и Сынмин обеспокоенно замирает у тазовых косточек, глядя в серьезные темные глаза Хвана. Хенджин кусает губу, но всё же решает продолжить. — Я думал о том, чтобы найти кого-то. Хотя бы просто чтобы трахнуться.       Сынмин выпускает воздух сквозь стиснутые зубы. Больно внутри, и эта боль тупо стучит и рокочет, переходя в ярость только от одной мысли, что этой карамельной кожи касается кто-то, кто не он.       Но упрекать Хвана он не может. У самого мысли разные были. Правда, дальше очередной бутылки пива и грустного сидения дома с банкой мороженого они не уходили. Но Хенджин...       Сынмин смотрит. Он не чувствует эмоций, просто ждет. Они оба проебались в этой истории, поэтому он не может винить его или осуждать.       — Но я не смог, не смог бы даже из дома выйти ради такого, — Хенджин возвращает ему самый ясный и влюбленный взгляд, от которого у Сынмина щемит сердце. — Нет никого, кроме тебя. И быть не может. Никто не будет со мной таким, как ты.       — Хен-и, — Сынмин прикрывает глаза, прижимаясь губами ко внутренней стороне бедра. А затем приподнимается, чтобы снова коснуться пухлых искусанных губ. — Для меня тоже не может быть никого, кроме тебя.       Сынмин целует его долго, наслаждаясь каждым тихим выдохом или громким стоном, пока аромат грейпфрута наполняет спальню, а влажные звуки смазки сплетаются с нетерпеливыми поскуливаниями Хенджина, в то время как его растягивают уже двумя пальцами.       — Вот так, — Сынмин приговаривает, нежно массируя горячие стенки и раздвигая пальцы внутри. Они оба рассыпаются под голодными прикосновениями, но не торопятся, смакуя каждый поцелуй и чувственный, полный возбуждения выдох.       — Еще, — Хенджин разводит ноги, стараясь принять больше и ускорить события, но Сынмин в отместку двигает рукой медленно, наслаждаясь чужими раскрасневшимися щеками и блестящим жаждущим взглядом, пока сам Хенджин сжимает одеяло до побелевших костяшек и вздувшихся на руках вен и разваливается от одних только пальцев.       Они оба очень скучали друг по другу.       — Терпение, — Сынмин аккуратно вводит третий палец, не ускоряет движений, боясь навредить. На капризный жалостливый взгляд сверху не ведется, завороженно наблюдая за тем, как его пальцы принимает растянутая дырочка.       — Минн-и, — шепот Хенджина пускает мурашки по плечам до самого последнего позвонка. — Я очень тебя хочу. Возьми меня, пожалуйста.       Хенджин прикусывает губу, сдерживая плаксивый скулёж, вызванный стимуляцией простаты, которой его награждает Ким перед тем, как аккуратно достать пальцы и разорвать упаковку презерватива.       — Позволь, — Хенджин приподнимается, покидая влажные подушки, и выливает смазку на свою ладонь. Сынмин усмехается, видя, как у того возбужденно ноздри трепещут и Хван втихую втягивает глубоко любимый запах. Для Сынмина он тоже важен: так пахнет их яркая и голодная страсть, поэтому он улыбается открыто, целуя нежно, пока Хенджин размазывает смазку по его члену.       — Мммм, — Сынмин не может сдержать стон, особенно стоит Хвану вместе с движениями по члену прикусить нижнюю губу.       — Пожалуйста, не отпускай меня больше, — Хенджин выдыхает слова в раскрытые губы, заваливает их обоих на постель, нетерпеливо притираясь к торсу Сынмина. Сынмина, который уговаривает себя не потерять сознание от любви.       — Я люблю тебя, — Сынмин распахивает испуганно глаза, когда понимает, что он сейчас сказал. И как не к месту. Он не умеет сдерживаться рядом с Хенджином. Но как же сейчас неправильно подобран момент... Сынмин краснеет сильно от смущения и пытается всё исправить, бормоча себе под нос испуганно. На Хенджина даже посмотреть боится. — Черт, прости. Потом...       — Нет, — Хенджин кладет ему руку на губы, как и Ким ему сделал ранее утром. Сводит брови, а свободной рукой за подбородок тянет, чтобы глаза в глаза. — Не потом. Повтори, если ты серьезно. Если нет, то забудем. Но если это действительно так, то повтори.       Сам Хенджин выглядит очень серьезным. Настолько серьезным, что у Сынмина мурашки по коже, и он забывает об их наготе, о члене Хвана, трущемся об его живот, о собственном, который смазкой марает заклейменные поцелуями бедра. Но Сынмин только смотрит Хенджину в глаза и чувствует, как планета вращаться перестает. Вокруг звенящая тишина и пустота, только Хван Хенджин перед ним и его собственное маленькое грохочущее сердце.       — Я люблю тебя, — Сынмин повторяет, слыша свой неровный голос, который с каждым сказанным звуком набирает силу. — Я люблю тебя, Джинн-и.       Сынмин не может остановиться, когда слова начинают срываться с губ и падать поцелуями на Хенджина.       — Я люблю тебя, Минн-и, — Хенджин нежно обнимает за шею, прижимая к себе. — Я так сильно люблю тебя.       Они опять целуются, опять переплетаются телами, сливаясь в одно целое. У Сынмина кружится голова от осознания, как близко они друг к другу, как сильно они друг в друге, где-то под кожей, между венами, сухожилиями, костями. Где-то так глубоко на клеточном уровне, что разделить невозможно.       Хенджин выгибается в спине и долго стонет ему в приоткрытый рот, пока Сынмин медленно погружается в него, толкаясь глубоко и размеренно, не набирая темп, чтобы не задыхаться от спешки, а любить, растягивая и ощущая каждую секунду.       Царапинами полосуется напряженная спина Сынмина, когда Хенджин теряет дыхание на его члене, пока сам выплескивается между их телами, но продолжает цепляться за Кима, льнуть с поцелуями, выпрашивая новые и новые, не давая остыть предыдущим.       Никто не замечает, как день переваливает в сумерки. Они не могут перестать касаться друг друга, смеяться между поцелуями, улыбаться от нежных вдохов и делить каждый выдох.       Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый взгляд до самой ночи и нового утра — священная клятва, что это — на всю жизнь.