Неправильные

      Далеко — и в то же время близко — дышала ядовитым смрадом, разворачивалась страхом гражданская война. Казалось, даже в Амхерсте дышали этой жуткой кровью, что окропила земли, чувствовали пресный, удушающий аромат смога от залпов орудий, а в ушах несмолкаемым гомоном кричали раненые солдаты.       Остин успешно притворялся, что всего этого хаоса в его голове не было.       Старший ребенок, единственный сын Дикинсонов, надежда именитой семьи весело проводил время на балах, встречах и молодежных «пьяночках», вел юридические консультации, а по воскресеньям исправно ходил на службу вместе с женой и сыном. Словом, казался самым обычным молодым жителем Амхерста, живущим свою стандартную жизнь. Пока алкоголя и пьянок не стало больше, чем работы и семьи. Сью ругалась, Эмили старалась воззвать к совести, отец постоянно говорил о своем разочаровании, а Остин пьяно улыбался и смеялся им всем в лицо.       Смеялся.       А глубокой ночью запирался на чердаке и надрывно плакал, судорожно сжимая в руках последнее письмо Фрейзера.       Несколько месяцев назад жизнь Остина разделилась на «до» и «после», когда он узнал, что Фрейзер отправлялся на войну. Гордый, с военной выправкой, с твердым взглядом — он сразу производил впечатление настоящего борца за независимость. Остин не вникал в политические дела и не хотел знать, кто и за что сражался. Решение Фрейзера — окончательное и бесповоротное, Остин знал — он встретил с достоинством и даже вроде восхитился его решением. А потом отправил к Эмили, к которой тот так стремился.       Какое счастье, что Остин в тот момент был безбожно пьян и еле стоял на ногах, а мозг не слишком поверил тогда в истинность сказанного другом.       Иначе он бы спалился прямо перед всей золотой молодежью Амхерста и кинулся бы на Фрейзера — и сам не знал, то ли с обвинениями, то ли с поцелуями.       Тайна — постыдная, страшная, серая, запретная — сковывала сердце Остина на протяжении многих лет. Еще в первые дни учебы он приметил улыбающегося, но при этом не по годам серьезного и ответственного парнишку с мягкими, удивительными волосами цвета пшеницы при июньском закате. Приметил — и сделал все возможное, чтобы стать его другом. И это получилось: на протяжении всех лет учебы в университете парни казались друзьями «не разлей вода», которые вечно оказывались в центре событий, будь то научное выступление или очередное молодежное пьяное сборище. Вместе учились, вместе защищали свои работы, вместе праздновали рьяную молодость.       И на одном из таких празднований Остин и совершил то непростительное, запретное, трепетное…       На что Фрейзер ответил.       Робкий, осторожный поцелуй в мягкие, медовые от привкуса сидра губы, рука Остина в пшеничных волосах и рука Фрейзера — в его смоляных кудрях. Остин назвал бы это полным сумасбродством сейчас, но тогда все казалось настолько точно, настолько правильно, что не понималось даже — как раньше он жил без этих теплых рук, без этих трепетных губ, что уже спускались к его шее? Как он мог существовать без легких и осторожных поглаживаний по бокам, без прикосновений к коже на ключице? Как он мог существовать без Фрейзера рядом с собой?       Все закончилось позорно быстро, как казалось самому Остину: тяжелое сбивчивое дыхание, теплые руки в штанах друг друга, мурашки по коже, приятная судорога, пронзившая тело яркой вспышкой, и сразу же после осознание — огромный пласт вины. Перед отцом, матерью, Сью, обществом — и перед самим Фрейзером.       Наспех собравшись, Остин быстро сбежал из дома Стернсов, где и проводился пьяный кутеж, и до самого утра сидел на чердаке, прячась якобы от отца и Фрейзера, а на деле — от своих же мыслей. Но он очень скоро понял: куда бы ни бежал, от самого себя спрятаться не получится.       С тех пор Фрейзер начал отдаляться от Остина. Пусть поначалу тот и бросал какие-то болезненные, непривычные ему взгляды. Но Остин искренне считал — они поступали правильно. Им требуется искупить то совершенное, греховное, что подарило Остину самое большое удовольствие за всю жизнь — куда там нежности со Сью — и при этом самый большой страх. Отцы искренне считали, что парни просто повзрослели и взялись за ум, и ни один не стал их разубеждать. Да только Остин все больше варился в ненависти к себе и чувстве вины перед всеми.       Скорый брак со Сью казался ему исцелением от «греховной болезни», и какое-то время он искренне так считал и даже надеялся, что удастся избавиться от воспоминаний прошлого. Но в итоге брак с девушкой оказался не таким уж и счастливым, она требовала все большего — причем не только от него, но и от Эмили. Мысли о Фрейзере крутились ежесекундно и не отпускали даже ночью. Тогда было хуже всего: воспоминания и мечтания трансформировались в единую сеть и дарили то горькие, болезненные сны с ненавистью и расставанием, то кошмары о том, что отец обо всем знает, то нежные, трепетные и чувственные ласки. Последние сны ощущались всего мучительнее: от них Остин просыпался в сильных смешанных чувствах истинного желания, любви, боли и ужаса.       В скором времени в его жизнь пришел алкоголь, и на какое-то время это стало спасением. Он увлекся очередным бальным обществом, милой девушкой (и даже не Сью), а в итоге все закончилось рождением ребенка в его семье.       Как больно и как смешно одновременно: он влюбился в Фрейзера и делал все, дабы забыть его, женился на Сью и начал пить, в итоге из-за пьянства пропустил и рождение сына, и уход Фрейзера на войну. Вроде бы способ сработал: Остин даже не почувствовал боли поначалу. Зато потом она его огрела с такой силой, что впору было выть.       Остин молил, Остин рыдал, Остин умолял в тихих ночных молитвах о разном: сделать его «правильным», избавить его от «мук греха», помочь Фрейзеру выжить — любой ценой. На воскресных службах все читали праведные молитвы, он же мысленно просил уберечь Фрейзера от взрывов и шальных пуль, а себя — от крамольных мыслей о Фрейзере.       Полученная повестка на какое-то время заставила Остина задуматься о том, чтобы действительно отправиться на войну, следом за Фрейзером. Но сковывающий, сжирающий страх управлял им сильнее, и в итоге он совершил еще один крамольный поступок: заплатил человеку, чтобы тот пошел вместо него. И пусть потом Эмили его утешала, поддержала и не стала винить в этом решении — он сам для себя оставался мерзким и неправильным. По всем пунктам.       Весть о смерти Фрейзера окончательно оторвала Остина от реальности. Первые несколько секунд он даже не верил в то, что произошло, не воспринимал слова — и лишь вскрик Эмили вернул его в сознание. Шоковое состояние вскоре ушло, отчего боль — душащая, скручивающая — вонзилась в его сердце с новой силой. Казалось, острый горячий нож воткнулся в самое нутро и резал, резал, резал…       «Фрейзер мертв. Фрейзер мертв».       Этой ночью Остину снилась замершие в ужасе медовые губы и холодные, смотрящие в пустоту серо-зеленые глаза.       Этой ночью Остину снились пшеничные волосы, обезображенные грязной темной кровью. Этой ночью Остину снилось жилистое тело, покрытое мерзкой сажей и пленками пепла.       Этой ночью Остин судорожно плакал. *** Остину казалось, что он сходил с ума, потому что представить себе такое он никак не мог: похороны Фрейзера закончились новостью о его воскрешении.       Парень так и не смог найти в себе силы пойти и попрощаться с другом и отправить его в последний путь — никак. Знал, что гроб будет закрытым, но ему казалось, что если он останется дома, то Фрейзер вдруг каким-то чудом восстанет из мертвых. Кто ж знал, что в итоге его выдумка окажется явью?       Не совсем явью, конечно: Фрейзер вовсе не восстал, просто случилась ошибка и реальный, настоящий, живой Фрейзер нашелся в одном из военных госпиталей. Раненый, измученный — но живой.       Эмили и почему-то Сью сразу же решились отправиться его проведать, но, к сожалению, никто не захотел пускать их одних в это путешествие. Остин отбрыкивался как только мог — и не потому, что «женщинам нечего там делать», Остин так не считал — потому что боялся встречи. Но в итоге из-за наседания со всех сторон ему пришлось согласиться, и в поезде ехал с тяжелым сердцем. Тревожные мысли крутились в голове и не давали покоя, отчего постоянно тошнило.       Мерзкий смрад почувствовался сразу, стоило им войти в госпиталь. Отовсюду здесь так и несло смертью; Остину казалось, что они преодолели какую-то нерушимую границу и прямо сейчас готовятся спускаться на какой-то круг ада. Кажется, Фрейзер любил Данте. А Эмили впечатлялась смертью.       «Они подходят друг другу», — вдруг пронеслась в голове шальная мысль, и Остин тут же ее осек. Плевать ему, кто там подходит. Плевать.       Фрейзер встречи не ожидал, но и радости от неожиданного визита знакомых явно не испытывал. Хотя робкая улыбка и тронула его губы при виде Эмили (и Остин искренне надеялся, что боль, которую он при этом почувствовал — не есть ревность), в общем и целом в его взгляде плескалось лишь нежелание видеть кого-либо.       Остин не слушал никого: ни тихие односложные ответы Фрейзера, ни шебутную Сью, ни осторожную и внимательную Эмили. Он смотрел неотрывно на Фрейзера, на то, что с ним сделала эта безумная война, и внутри него метались чувства: начиная от ярости и злости на этот дурацкий мир, в котором никто не хочет жить спокойно, заканчивая каким-то собственническим, но при этом трепетным желанием обнять и забрать боль и закрыть от этой дикой реальности. Желание утешить, приободрить, позаботиться ощущалось так сильно, что Остин чувствовал — начинает задыхаться. От щемящего сочувствия, от боли за Фрейзера, от… любви к нему. Болезненной, греховной, но рвущейся наружу любви.       — Я думаю, вам стоит поговорить, — вдруг Остин почувствовал прикосновение к своей руке.              От неожиданности он дернулся и не сразу понял, что это была Сью. Жена смотрела на него с мягкостью — давно, казалось, забытой — и кивнула еле заметно на Фрейзера.              — Да, пожалуй, — вторила ей Эмили и встала. — Фрейзер, помни, что я тебе сказала.              — Второй шанс… Выпросила ты меня у Смерти, — на медовых губах появилась легкая улыбка, и у Остина сперло дыхание.              Оказывается, по этой улыбке он так скучал.       — Не волнуйся, он и сам не слишком-то хотел тебя забирать, — с какой-то хитринкой во взгляде произнесла Эмили и, взяв Сью за руку, попрощалась с Остином и увела ее из палаты.              Остин устало сел рядом с Фрейзером. Перемотанное грязноватыми бинтами тело, изувеченная голова, перебитые ноги и руки, тяжело дышащая грудная клетка с кучей кровоподтеков, лишь чуть прикрытых простыней… и страшные кровавые шрамы по всему телу. Один из них пересекал всю щеку, и Остину до боли в сердце захотелось прикоснуться осторожно к нему губами и так стереть отметину с этого нежного лица.              Неправильное, неправильное чувство. Но почему сейчас оно казалось верным?..              — Тебе необязательно здесь присутствовать, Остин, — прохрипел Фрейзер — видимо, ему все еще было тяжело говорить. — Если ты приехал просто с Эмили и Сью…              — Я боялся, — выпалил Остин, потупив взор.              — Да, тут в госпитале есть чего бояться. Смерти много, — спокойно сказал Фрейзер и хотел было произнести еще что-то, как Остин замотал головой.              — Я не об этом. Я тогда боялся, — вдруг выдохнул он и зажмурил глаза, словно боялся, что его сейчас ударят. Но быстро раскрыл их и посмотрел во внимательный взгляд напротив. — После того, что… Ты помнишь?              — Помню, — кивнул Фрейзер, но Остин так и не мог по нему прочитать, что он думал, поэтому продолжил.              — Я боялся того, что мы сделали, я боялся дальнейшего общения, я боялся, что кто-то узнает, я боялся будущего, я боялся… себя самого, — высказал он. — Ведь считается, что это плохо, греховно, неправильно, что так нельзя… Но пока я сюда ехал, я окончательно понял одну вещь.              Остин вздохнул, собираясь с духом, и мысленно радовался, что Фрейзер его не торопил и давал возможность подготовиться.              — Я понял, что никогда не был счастлив, как в те моменты в твоем доме, в твоей комнате, — признался Остин с громким выдохом. Тем не менее, он почувствовал, как тяжелый груз, который он носил в себе столько лет, куда-то рухнул и исчез в небытие.              Неужели все было так просто? Требовалось всего-то признание.              — Я ненавидел себя за все это, но при этом не мог избавиться от тех эмоций, от чувств… от всего. Искренне считал это греховной страстью, но не может она дарить при этом столько… душевности, утешения… а она дарила. Я ненавидел мысли о тебе и любил одновременно. И когда… узнал о твоей смерти, то понял, что любовь была и никуда не делась. Страсть бы давно погасла. Любовь так просто не исчезает. И мне было так… страшно… Что я тебя потерял, что я с тобой так и не поговорил… Фрейзер, прости. Я идиот, я такой идиот, я испортил нашу дружбу, я испортил все, что только мог, я…              Неожиданно его руки коснулась забинтованная рука Фрейзера. Остин поднял на него глаза и увидел в ответном взгляде… понимание.              — Хватит. Хватит корить себя, — Фрейзер откашлялся. — Мы оба оказались в непростых обстоятельствах. Ты делал то, что считал единственно возможным, что считал правильным. Верно?              Остину ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Что уж теперь, все так и было.              — Вот именно. Ты считал, что делаешь верный выбор. И я… Ты не один, кого преследовали эти мысли. Мы крутились в них оба. Ты думаешь, я просто так на войну ушел?              Сердце Остина дрогнуло, и осознание — болезненное, скручивающее, душащее — накрыло его с головой. Нет, нет, нет, нет…              — Я надеялся, что если я окажусь на войне, буду занят, то все «лишние» и «неправильные» мысли от меня уйдут, — Фрейзер горько усмехнулся.              — Фрейзер, ты… Черт, черт! — Остин не мог этого выдержать. Он закрыл лицо руками и зажмурился, всеми силами останавливая подступающий к горлу комок боли, а к глазам — приходящие слезы.              Фрейзер чувствовал то же самое и решил отправить себя в горнило смертельного огня, спуститься в ад, потому что считал, что так правильно, что он избавится от не тех чувств.       Какие же они идиоты! Оба!       — Это был мой выбор. Не кори никого. Это мое решение, — теперь Фрейзер легонько прикоснулся к его коленке, и Остин не выдержал и положил руку сверх его кисти.              Теплая. Фрейзер теплый. Живой. Настоящий. Его.              — В итоге на войне все стало только хуже, потому что единственное, о чем я думал — о наших взаимоотношениях. Я думал о тебе, — признался Фрейзер со сбитым дыханием. — Это душило и одновременно вдохновляло. Я… знаешь… Я на самом деле ужасно по тебе скучал. Очень. Мне тебя не хватало. Все это время.              Легкое прикосновение руки Остина к руке Фрейзера. И трепетный шепот «я тоже» в ответ.              Медленный и осторожный наклон — пока поблизости никого нет — и робкий и быстрый, урванный у самого мироздания — поцелуй в медовые губы.              Мурашки по телу, вновь сбившееся дыхание, громкое биение сердца и осознание — губы такие же, как и раньше. Нежные, трепетные, желанные. И осторожные прикосновения — так, чтобы не принести боли, но показать: чувства есть, они не исчезли, они яркие, они живые.              ***       Возвращение Фрейзера не прошло мимо жителей Амхерста, как и его дальнейшее восстановление. Проблемы со здоровьем давали о себе знать, отец Фрейзера давил на него с женитьбой. Тот хмурился и как-то отнекивался — до поры до времени, пока вчетвертом — Остин, Фрейзер, Сью и Эмили — не придумали гениальный план.              Остин почему-то ни капли не удивился, когда однажды случайно пришел домой не вовремя и увидел в собственном супружеском ложе не только Сью, но и свою родную сестру. Пусть Остин и был в шоке, однако теперь все вставало на свои места и… на самом деле, стало проще во всем. Их брак со Сью, вопреки всему, стал только крепче: им уже не требовалось притворяться друг перед другом любящими людьми, и за стенами дома они могли стать наконец свободными от чужих убеждений и предрассудков. Фрейзер уже мог свободно поговорить о своих чувствах по отношению к Фрейзеру со Сью, а благодаря ее поддержке и личному опыту принять самого себя. Эмили стала гораздо ближе к брату и помогала в семейных конфликтах, все чаще вставая на его сторону. И, как оказалось, именно она первее всех догадалась, почему отношения Остина и Фрейзера дали трещину: потому что в какой-то мере они невольно повторили отношения Эмили и Сью в первый год брака Сью и Остина.              Гениальный план, придуманной четвертой друзей, оказался до смешного прост: Фрейзер женился на Эмили. Благодаря этому остался доволен Эдвард Дикинсон, выдавший гордую дочь замуж, удовлетворен хорошим семейством мистер Стернс. Но самое главное: от этого выиграли Сью и Эмили и Остин и Фрейзер, которые наконец получили самое главное, то, чего им так не хватало и к чему они так долго стремились.              Они воссоединились с любимыми людьми и получили свободу.