Батист

Батист – нежный, гладкий, полупрозрачный. У Крисании и раньше были батистовые рубашки, и шелковые, и с кружевами, и вообще, какие душе угодно, но никогда раньше ей не приходилось раздеваться перед мужчиной. В такой рубашке и раздеваться не надо – всё видно. Поэтому поверх рубашки плащ, конечно. Был. – Ты меня любишь? – спрашивает Крисания. Выдыхает куда-то Рейстлину в плечо, в ткань черной мантии. Очень не вовремя: между попытками устроиться удобней на столешнице (стол под весом двух тел качается и скрипит), поцеловать крепче и стащить плащ с мужских плеч. Если бы кто-то (из лагеря армии, из подружек, из семьи, из жрецов храма) видел её, Крисания знает, как бы её назвали. А как могут назвать женщину, разделившую ложе с мужчиной, который не стал её мужем? То есть, не ложе – тут Крисании хочется хихикнуть. Не только от этого слова, от того, что Рейстлин царапает её щеку щетиной и щекочет горячим дыханием шею. Как могут назвать женщину, которая разделяет с мужчиной… походное кресло? Или стол – это очень неудобно, к слову. Или любое другое подходящее место, которое могут выбрать мужчина и женщина, желающие друг друга. Но сейчас её занимает не лингвистический вопрос. – Я красивая? Она в непристойном виде. С раздвинутыми коленями. С растрепавшимися волосами. Тяжело дышащая, возбужденная, истекающая соками. Отдающаяся ему и принимающая его раз за разом, движение за движением. Кроме звука их тяжелого дыхания – только скрип стола и потрескивание свечей. А плащ – ворох белой ткани на полу, у её ног. Крисания выступила из него, словно из морской пены, оставшись окутанной только светом свечей и почти прозрачной тканью. Не-прис-той-ном. Крисания проговаривает его про себя по слогам и находит в нем некую странную прелесть. Как в пальцах Рейстлина, до боли сжавших её грудь: это и больно, и приятно. Есть что-то невозможно привлекательное в самой мысли о том, чтобы показаться Рейстлину такой – непристойной, полуобнаженной. Рейстлин молчит и хрипло, рвано дышит. Взгляд у него тяжелый и голодный. Будто он хочет… съесть её или убить. Или вдавить собой в стол и… нет, остальное он уже делает. Делает быстро и причиняя боль. Торопливо, точно Крисанию у него сейчас отберу, оставив страсть без удовлетворения. В его взгляде вожделение. В него хочется быть закутанной, как в батист рубашки. Как в жреческое платье. Или окунуться с головой, точно в воду. – Рейстлин? Крисания догадывается, что о ней думают стоящие у палатки стражи. Поэтому она никогда не стонет и не кричит. Только откидывается тяжело на стол, позволяя гладить себя, стискивать и целовать. Сейчас ей всё равно. Даже то, что слова «да», она от Рейстлина не слышит.