about sunday(s)

      Право, когда в последний раз Сандей так спешил куда-то? Наверное, думает он суетливо, пока поднимается на сферомете до вестибюля, откуда на лифте можно будет попасть в VIP-зал, последний раз был в тот день, когда Робин повредила связки так сильно, что пришлось доставить ее в госпиталь. Сандей — перфекционист, хоть и нежная его версия. Сестра постоянно гастролирует, и ему приходится надеяться на сознательность нанятого вокруг нее персонала, но это только во время тура — когда сестра на их родине, ее здоровье в руках Сандея. И больше Робин ее горло не подводило.       Ну право! Когда же он войдет в эти большие двери, нырнет в атмосферу светских предгрез, живой музыки и общества самого надежного человека в его жизни? Сандей — перфекционист, но даже перфекционисты иногда хотят кому-то довериться; чтобы за часть, которая делает вечер идеальным отвечал не он, а кто-то еще. Его кто-то еще сказал, что вернется из (первого за несколько лет, по рекомендации врача и самого Сандея) отпуска через две недели. Чертовски мало для того, чтобы поправить здоровье и расслабиться, но чертовски много для Сандея, который отпустить отпустил, а скучать и томиться не переставал все четырнадцать дней.       Так уж вышло, что особенно тоскливо было по воскресеньям, когда работы меньше всего.       Они созванивались. И там, где офицер из клана Гончих предпочел отдыхать (Сандей не стал лезть в канцелярию его клана, хоть и мог, поэтому надеялся, что Галлахер покажет ему фотографии), связь была отвратительной. Но даже так, он все равно заметил, в каком виде перед ним появился Гончий.       - Какая дерзость, - ухмылка на губах блондина вышла искаженной сбоями сети, но Галлахера все равно пробрало до костей. Ну, или, не до них. Шорты были достаточно свободными, чтобы галовианец не увидел самого важного, - Вы и правда посмели предстать передо мной, в чем мать родила, Галлахер.       - Не надо про мою мать, - улыбку офицера тоже исказили помехи, но у Сандея на душе потеплело, словно он сам сейчас валялся на шезлонге, а не сидел в неудобном кресле у себя в кабинете, - Она бы не одобрила, если бы узнала, что ее сын, будучи в отпуске, не пытается познакомиться с какой-нибудь веселой девчонкой в бикини, довольно неумело играющей в пляжный волейбол, а общается по видеосвязи с высокопоставленным лицом мужского пола и возбуждается просто от звука его ухмылки.       Сандей годами тренировался дипломатично держать лицо, так что сейчас его смущение не выдал ни один мускул на нем, зато рука предательски дрогнула на ширинке брюк.       - Так вот, значит, какой Ваш вкус? Унылые и вечно занятые мужчины? Одно лицо с красавицей-сестрой, знаменитой во всей галактике? Имеющие власть во многом, но не в том, чтобы позволить себе отпуск с тем, кто… дорог?       - Все так, господин Сандей.       Сандей фыркнул; наверное, он надеялся, что Галлахер не просто согласится с ним, но и добавит от себя что-нибудь такое банально романтичное, как в операх про любовь.       - Но Вы забыли упомянуть, что Вы для меня не меньше, чем Ангел. И я бы сейчас сорвался только ради того, чтобы Вы позволили мне прикоснуться к Вашим…       - Отключаюсь!       Видите ли, для Сандея, как и для любого галовианца, обладающего оными, его крылышки — слишком острая тема (и эрогенная зона). Галлахер был первым, кто их коснулся. И сейчас Сандей так четко почувствовал фантомное прикосновение к ним, словно в грезе…       ...И, конечно, Сандей знал, что тот Галлахер, что трахал его все эти две недели в сновидениях, был лишь обманкой, плодом его, Сандея, воображения. Странно, что раньше, когда они были лишь на стадии тайного флирта, Сандей даже не мог сметь думать о таких грезах. В основном, он даже в них работал. Ну, не то чтобы по собственному желанию, просто таковы его принципы.       Так уж вышло, что все сны членов Семьи — строго конфиденциальны, а вот как выкручивался Галлахер… Сандею оставалось лишь догадываться. Нет, теряться в догадках. Не может же такого быть, чтобы офицеру Гончих он ни разу не снился во влажном сне. Но чтобы спросить такое, нужно отсутствие стыда и воспитания. Нет, Сандей не будет такое спрашивать.       - Я знаю, что Вы разучились видеть обычные сны, - скажет Галлахер однажды, - и они, конечно, не сравнятся с яркостью и насыщенностью грез. Но я видел Вас там так много раз. И не просто созерцал, если Вы об этом.       Щеки Сандея чуть преобразит прилившая к ним кровь, но его лицо не дрогнет даже в тот момент. Его лицо все-таки дрогнуло, когда он увидел безмятежного Галлахера за барной стойкой, на том месте, где он всегда был. Пианист Макс решил, что сегодня в зале будет играть что-то тягучее и сексуальное. Тянулась и «Услада» из бутылки на верхний в пирамиде бокал. Сандея всегда завораживало, когда Галлахер занимался этим своим хобби, подменяя Андерсона, пока тот устраивал свою личную жизнь. Парень правда пытался. И сокрушался, что Галлахер устроил ее быстрее (конечно, простой бармен не знал, с кем Галлахер крутит роман; об этом никто не должен знать, на то Галлахер и офицер, чтобы быть осведомленным, как именно можно скрыть все улики с места преступления), чем он.       Отворившиеся (конечно, на них был датчик движения) тяжелые двери привлекли на мгновение всеобщее внимание. Все вернулись к своим делам, когда Сандей поприветствовал гостей и посетителей отеля «Грезы» коротким манерным поклоном, но чувствовал спиной и оперением крылышек — они будут обсуждать его такое внезапное появление весь оставшийся вечер и, возможно, даже в грезах.       - Вам как всегда, Господин?       О, Великая Шипе! Хрипотца в его голосе так возбуждала Сандея. Газировка зашипела в его бокале (он больше классической всегда предпочитал персиковый вариант с капелькой джина из личных запасов Галлахера; да, алкоголь в этом отеле строго запрещен, ведь грезы могут стать еще более хаотичными, если в крови человека обнаружатся запрещенные вещества, но у него же есть привилегии, верно?) и в его венах, а пузырьки побежали мурашками по позвонкам. Хотелось взяться за его дразнящий, словно быка, расслабленный галстук, притянуть к себе, перегнуться через стойку и забыться в страстном поцелуе, передать всю тоску и напомнить о том, кому Галлахер принадлежит, но Галлахер и не забывал. Он подмигнул (Эоны, как же легко и непринужденно он это сделал, чертов Гончий) Сандею, быстрым жестом почесал свой небритый подбородок и добавил в бокал галовианца два кубика льда. Идеально, сколько нужно. Не забыл. А помнит ли он, как стонал, когда я этими кубиками льда водил по его содрогающемуся животу?.. За этими сладкими мыслями, Сандей не заметил, как его бокал украсила долька персика. А на смартфон пришло сообщение:       «Номер 505, буду через 20 минут. Подготовишься?»       Какая дерзость, судорожно и возбужденно подумал Сандей, он слишком долго был в отпуске. Забыл, что мы на «Вы» даже наедине, даже во время секса, даже когда силы наисходе, нечем думать и дышать. Или теперь все будет иначе?       Следом пришла чуть смазанная фотография огромной кровати. Каждый номер здесь был снабжен чашей сновидений с густой меморией, помогающей погрузиться в грезы. Но этот номер был каким-то другим. Словно предназначенным для… постельного свидания (ночи любви, кому как угодно), а не для Мира Грез. Любого из двенадцати.       Сандей сейчас даже не может вспомнить заученные наизусть планы и схемы отеля, который отдали под его руководство не так давно. Черт, там действительно были такие номера с такими кроватями? Тогда какого черта Галлахер делает это только сейчас?       Кроме самой кровати, на шелковом красном одеяле лежало то, что Сандею не хватает воспитания назвать своими именами. Он чувствовал, что его крылышки затрепетали, а щеки окрасились в тот же цвет, что вызывающее постельное белье на кровати, по которой он будет скользить всю ночь до утра. Если не решит оседлать Галлахера, а он решит, потому что не может не воспользоваться этими наручниками, словно стащенными Галлахером с работы, но с мягкой обивкой внутри браслетов.       Сандей еще не знает, что этими наручниками пристегнут к изголовью кровати его. Несмотря на то, что в их постельных отношениях с офицером был задан «я управляю, ты подчиняешься» тон, в конце концов Галлахер всегда одерживал верх. И Сандей имел вольность думать, что он просто позволял ему это делать. Но сейчас, когда через двадцать минут Галлахер воспользовался пропуском (у Сандея была универсальная карта-ключ ко всем дверям, несмотря на то, что личная жизнь каждого посетителя полностью приватна) и открыл дверь, тут же бросаясь на поджидающего его галовианца…       ...Галовианец подумал, что он совсем ничего не хочет решать, не хочет подчинять; он хочет сам подчиниться, раствориться в этих сильных грубых руках, волосы на которых так искренне встают дыбом из-за долгожданной близости, как у псов дрожат хвосты при виде своих хозяев.       - Так где ты, все-таки — Ах, помедленнее! — был во время… своего… отпуска?       Галлахер не смог сдержать усмешки и свои бедра. Грезы грезами, но настоящее ощущение этого большого толстого члена внутри мемория не сможет передать никогда. Галлахер сегодня такой жадный, пробежала мысль, и так легко возбуждается снова. Все как-то особенно, но мысли не поддаются сейчас. Или я просто не хочу обмануться. Мы, вроде, никогда не расставались на две недели. Может, он просто скучал? Правда хранил верность? Дрочил хоть, надеюсь? Или настолько романтичный, что даже этого не делал?..       - Это сюрприз. Потерпи до конца.       - Ну и скажи мне, пожалуйста, когда этот конец настанет, если ты мне как будто афродизиак в «Усладу» подсыпал?       Галлахер смеется в шею сзади, чуть прикусывает на чувствах загривок, убирая в сторону длинные серебристые волосы. Крылышки Сандея закрывают его собственное лицо в такие моменты, когда офицер движется внутри в этом жадном перед оргазмом темпе, нагружая бедра, чтобы вбиваться размашисто и быстро, догоняя свое. Очередной (прости великодушно, Шипе, но в каком-то смысле этот раздрай и есть моя гармония) оргазм простреливает до крика, почти одновременно, несмотря на сверхстимуляцию. Сандей заваливается спиной на грудь Галлахера, слышит протяжное «блять», пытается устроиться поудобнее; в процессе чувствует гладкой кожей спины волосы на чужой груди и то, как тяжело она вздымается. Улыбается. Прикрывает глаза. Позволяет тому крылышку, которому не мешают волосы, выгнуться назад и коснуться лица офицера. Тот не сразу понимает, но, поняв, чертыхается, извиняется, пытается вытащить из Сандея член, но его останавливает прохладная тонкая рука:       - Не вытаскивай, пожалуйста. Хочу, чтобы он был... внутри.       - Это не… слишком?..       - Порочно? Нет, - галовианец (для Галлахера, он всегда был Ангелом в самой красивой человеческой оболочке) смеется и отрицательно мотает головой, - не волнуйся об этом. Для моей расы, это значит — доверие.       Сандей поворачивает голову к Галлахеру, насколько может, убирая крылышко, чтобы видеть — тот смотрит на него слишком чувственно, и это трогает сердце; насколько дорого Галлахеру его доверие. Черт, да вот буквально настолько, что его член дергается прямо внутри Сандея.       А крепкие руки стискивают в объятиях так сильно, что в ребрах ноет, но это объятие — самое крепкое из всех, что у них было. Сандей шепчет «полегче», и теперь уже можно дышать. Дышать и гладить руки офицера, задумчиво. А потом, спохватываясь, спросить:       - Так что за сюрприз?       - Ах, да, - крылышко Сандея снова гладило лицо Галлахера, и мужчина был настолько очарован этим, что в основном смирно позволял себя гладить, но иногда откровенно громко дышал запахом оперения или касался его губами в порыве чувств, - На самом деле, я ездил к матушке. Давно ее не видел. Решил сообщить ей, что наш род прервется на мне. Спросил, нет ли у меня случайно братьев или сестер. В меня бросили всем, чем только можно. В основном тяжелым. А потом устали, присели и спросили, хотя бы достойный ли это человек и не принесет ли мне это проблем. И я подумал, что бы ей ответить. Как бы я хотел сказать ей, что в меня влюбился галовианец, и это взаимно, но тогда она бы все поняла и пролила бы слезы, а я женские слезы терпеть не могу.       - Джентльмен, - Сандей закатил бы глаза, если бы те не слезились от сказанного, - И что ты ей сказал?       - Сказал, чтобы она не переживала. И она ответила, что, стоило мне переступить порог, как она все поняла. Ну, знаешь, всё. Что я счастлив. Что это не греза с привкусом «Услады». Что это все на самом деле происходит со мной. И, пока я счастлив, ворчать не будет точно.       Сандей выдохнул с облегчением, и они еще немного вот так полежали с Галлахером в приятной тишине. А потом, скомандовав (кротким шепотом в этот раз) вытащить из него член, он уселся на офицере так, чтобы взять его лицо в ладони. Тот как будто даже чуть надулся, что его лишили ангельских касаний, по которым он две недели тосковал.       - Знаешь, почему Золотой Миг — мой любимый мир в грезах? Дело не в том, что этот сладостный момент перед полночью не закончится, пока ты не проснешься. Ты же понимаешь? Мне плевать на это. Дело в том, что я чаще всего вижу тебя там. И мы там впервые встретились. Ты — мой личный золотой миг. Но только мне даже не нужно засыпать, чтобы тобой насладиться.       Галлахер, казалось, не моргал все это своеобразное объяснение в чувствах, но в конце все же растерянно моргнул несколько раз, смахивая таким образом наваждение, пока губы Сандея не растянулись в улыбке.       - Ты вовремя вернулся из отпуска, - когда Галлахер кладет свою большую ладонь на щеку Сандея, одно из крылышек всегда обвивает его в ответ. Раньше Гончий позволял себе только какие-то весьма и весьма деликатные прикосновения, но сейчас они оба грязные, потные, голые и на месте преступления с еще не уничтоженными уликами, но мужчина не чувствует себя отвратительно, словно осквернил что-то сакральное, - Участились случаи беспорядков. Необходимо будет усиление охраны. Ты поможешь мне разобраться с этим до воскресенья? Кажется, твои новобранцы пока не справляются без папочки.       - А ты, справлялся без папочки?       Что-то помешало Сандею безнадежно смутиться этому подкату из подворотни. Что-то из голоса Галлахера, который сказал это так легко, так естественно. И что-то изнутри, которое ответило прежде, чем он подумал:       - Нет, мне было плохо без тебя, папочка.       Теперь Сандей понимал, почему Галлахер выбрал другой номер.       Он просто предчувствовал, что кровать из прошлого не выдержит сегодняшних чувств.       - А если я управлюсь за день и подавлю все беспорядки, - Галлахер поцеловал его крепко, но так жадно, что это льстило и пьянило Сандея, - ты будешь моим по воскресенье включительно? Каждый день, каждую ночь. Днем мы будем украдкой целоваться, а ночью…       - Не продолжай.       - И не двигаться?       - Мхм… Ты сам этого не хочешь.       Какой это по счету раз? Сандей так сойдет с ума уже завтра, а к воскресенью его останется разве что воскрешать. Но слишком уж это соблазнительная сделка. Не совместный отпуск, конечно, но все лучше, чем мучить себя ожиданием и встречаться только по воскресеньям, до этого играя роль господина и его покорного гончего пса.       Право, это лучшая сделка в его жизни.