Встречный ветер // Headwinds

Она вздрагивает от глубокого грудного смеха. — Нет, нет, — весело раздаётся низкий бас, нарушающий на секунду возникшую тишину ночи. — Не так. Голос выводит Микасу из потока собственных запутанных мыслей. Поначалу звук кажется далёким, будто бы она находится где-то вдали от всего остального мира, паря в облаках высоко над скалами, окружавших их лагерь. Но затем она медленно моргает, и скудный интерьер большой солдатской палатки, освещённый светящимся кристаллом, возникает перед ней, возвращая в реальность. Её окружают смех, шёпот и улыбки беззаботного ночного разговора за тем самым столом, за которым она до сих пор сидела; её спина ныла от долго пребывания в одном положении, и она откинулась на спинку неудобного стула, придерживая в руке пустой бокал, в котором когда-то было вино. Её левая нога лежала поверх правой, и она осторожно пошевелила пальцами ног, морщась от возникших неприятных ощущений. Она моргнула ещё раз, и ещё. Над головой горел холодный синий свет, мерцающий золотом. Микаса поднимает взгляд на товарищей, столпившихся у другого конца стола: они сидели, прижавшись друг к другу, и между ними были лишь бутылки с марлийским вином, почти закончившимся. Тени пляшут у их локтей, когда они заливаются громким смехом. Над ними висит ещё одна лампа с голубоватым кристаллом, соединённая с другой, висевшей на противоположной стороне, прочным канатом, удерживающим источники света даже во время сильных порывов ветра, которые заставляют трепетать холщовые стены их импровизированного общего зала. — Не так, — сквозь мягкий смех повторяет Оньянкопон. Микаса вновь моргает и наконец чётко видит лица своих товарищей, сидящих в двух метрах от неё, — их пьяные улыбки, свободные и раскованные позы, капельки красного вина у губ, закатанные рукава хлопковых рубашек, расслабленные ремни униформы свисают с плеч. Глубокий смех марлийца прорывается почти при каждом его слове, когда он показывает им незамысловатые трюки: он складывает пальцы в сложные фигуры, аккуратно перекладывая их и сцепляя вместе, и его весёлая улыбка заражает всех остальных. Друзья в ожидании поджимают губы и скрывают лица пустыми бокалами, пытаясь спрятать предательское хихиканье, когда Оньянкопон странным образом выгибает ладони и подносит их к лампе. Их смешки тут же обрываются, когда на противоположной стене тканного шатра появляется огромный силуэт лебедя. Он танцует над головой Микасы; частое мерцание света и тени ослепляет её, когда он стремительно движется то вверх, то вниз по её лицу. Она поднимает голову и, прищурившись, наблюдает, как птица танцует, пока Оньянкопон ловко перебирает пальцами. Он жалобно кряхтит, пытаясь подражать воркованию лебедя, и снова разражается хохотом, силуэт исчезает с полотна, а его руки расцепляются и опускаются на стол. Слышны чьи-то восторженные вздохи. Микаса опускает голову и видит Сашу, низко склонившуюся над столом, её взгляд прикован к пальцам марлийца, будто в них скрыта разгадка этого причудливого фокуса. — Разве я делала не то же самое? — жалобно скулит она. Её обычно тугой хвост, в который она собирала свои тёмные волосы, сейчас грозился и вовсе распуститься. — Разве я делала не то же самое?! — По-моему, ты не туда большой палец ставишь, — вмешивается Конни. Он с грохотом ставит железную кружку с вином на стол и чуть наклоняется вперёд, пытаясь сцепить пальцы нужным образом, при этом толкая Жана локтём в бок. — Эй, эй, — ворчит Кирштейн, на его пальцы попали капли пролитого вина. — Переживёшь. Типа вот… подожди, вот так? Саша громко вздыхает, тут же уныло обратившись к их товарищу с материка: — Да как Вам удаётся так красиво шевелить пальцами, Оньянкопон? Они начинают переговариваться о чём-то, голоса смешиваются в один непонятный гул. Микаса смотрит на пустую чашу в своих руках и позволяет окружающему шуму раствориться в ночи. Рабочие переговоры по разработке стратегии уже давно отошли на второй план, как только палящее солнце скрылось за горизонтом, а первая бутылка марлийского вина была откупорена ещё до того, как они убрали составленные карты и планы местности со стола. Она помнила, как опустилась на стул, рядом с другими разведчиками, и они непринуждённо, но активно обсуждали тактику, ужиная морскими гребешками и фасолью. Но она не помнила, как долго сидела одна в тёмном уголке палатки, бездумно водя подушечкой пальца по ободку стакана, и её сознание было лёгким, пустым. Она помнила игру в кости после ужина и свежий ночной ветерок, который проникал внутрь с каждым выходящим наружу солдатом. Людей становилось всё меньше, но, как ни парадоксально, оставшиеся разведчики стали вести себя только громче по мере того, как напряжение покидало их расхмелевшие тела и алкоголь ударял в голову. Она поставила свой бокал на край стола, в неровностях дерева застряли крошечные песчинки. Они сотнями впивались в грубую кожу её ладоней, слегка царапая и покалывая, и снаружи, на берегу её ожидали мириады таких же колючих крупинок. Они прилипают к коже, и она деловито стряхивает их, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Она ещё немного сидит на месте, разминая пальцы в тяжёлых солдатских сапогах и сглатывая сухость во рту. Разговоры на заднем плане не имеют ничего общего с их нынешней миссией, но кажутся ей такими чудесными и уютными, когда друзья вновь восхищённо складывают пальцы в фигуры животных, попутно рассказывая глупые истории из жизни. Сложившаяся умиротворённая картина напоминает ей о давно минувших днях её детства, когда за Стенами существовали только титаны. По крайней мере, так было в представлении народа Парадиза. Порыв сильного морского ветра проносится по территории их временного лагеря, когда Микаса выходит из общей палатки. Тепло, разлившееся в её грудной клетке, постепенно охладевает — вино, свет кристаллов, пара часов блаженного спокойствия после трудного дня мозгового штурма уносятся от неё вместе с бризом. Ветер обдувает её тело, пока она смотрит ввысь, в синий полуночный небосвод. Полная луна отливает над склоном скалы тусклым молочным светом, который, казалось, освещал всю их промежуточную стоянку. На мгновение она замирает, наслаждаясь свежестью ночи, безмолвием и солёным привкусом на губах. Из-за угла раздаются приглушённые знакомые голоса, бормотавшие об их дальнейших планах по наступлению на врага; девушка узнаёт их неровные тени, приближающиеся к палатке. Она быстро разворачивается на пятках, желая избежать встречи с капитаном и командиром, и этот рефлекс отдаётся тревогой в её солнечном сплетении, когда она убегает из поля их зрения. Микаса идёт по знакомой тропинке, огибая углы других сооружений их лагеря на невысоком утёсе. В конце главной тропы, поодаль от других тускло освещённых шалашей, из которых доносятся тихий смех, бренчание гитары и ворчание по поводу проигрыша в игре в карты, простирается оно — глубокое, холодное, отливающее синевой, над крутым обрывом скалы, о которую снизу бьются его беспокойные волны. Полуночное море зовёт её, мерцая под серебристым светом луны. Тёмная водная гладь исчезает в горизонте, и девушка думает, есть ли вообще конец этим волнующимся водам. Здесь, у обрыва, непрекращающийся гул лагеря почти не слышен из-за сильного ветра, лишь дозорные слегка дрожат, крепко держа в руках винтовки. Но Микаса свернула на другую тропку, поворачивая направо, к самой дальней дороге, ведущей к порту и пляжу. Отголоски праздных песен и заливистого смеха стали едва слышны, резкий ветер, налетающий со скал над лагерем, приглушал все посторонние шумы. Её волосы развеваются на лбу и затылке, пока она идёт вперёд; вдали мигают огни порта, луна освещает извилистый склон, по которому через несколько дней они спустятся к воде, когда придёт время отчаливать. Микаса останавливается у границы их временного пристанища, перед высокой холщовой палаткой, из которой не раздаётся ни единого звука, хотя из-под края шторы пробивается слабый тёплый свет свечи, выдавая присутствие хозяина ночлега внутри. Она шумно вдыхает приятный запах свежего дерева и фруктового масла. Очередной резкий порыв ветра засвистел за её спиной, когда она вошла в палатку. Её солдатские сапоги неуверенно ступают по ковру, постеленному в качестве пола на неровной траве; он комкался и шевелился под её ногами, словно она ступала по волнам. Створки штор закрылись за ней, и в это же мгновение ночная тьма, ветер и шум рассеялись — как будто она попала в другой мир, умиротворённый и тёплый. Он стоит к ней спиной и не оборачивается, когда она входит, хотя Микаса знала, что он должен был заметить её. Он был погружён в кропотливую работу, низко склонив голову, его силуэт очерчивает мягкий оранжевый свет, а в воздухе витает приторно сладкий аромат. Он держит в руках кисть, которой водил по блестящему от масла дереву, отражающего пляшущее пламя свечи. Девушка несколько раз моргает, прежде чем её глаза привыкают к приглушённому свету, и она различает очертания лодки — большое деревянное судно, дугой возвышающееся к потолку шатра, нос и корма закреплены на двух столах, расположенных друг напротив друга. Кажется, будто он занимает собой всё пространство палатки, и чем дольше она разглядывает парусник, тем длиннее и больше оно становится, детали становятся явными: изгиб обработанных досок, выбеленная древесина, блеск защитного масла, сверкающего в огне свечи. Она подходит ближе к кораблю, и её пальцы подрагивают от нестерпимого желания дотронуться до него — провести подушечками пальцев по блестящей поверхности лодки, зарыться ладонями в хлопковые ткани парусов, аккуратно уложенных на полу. Они похожи на одеяло, в которое ей вдруг захотелось завернуться. Носок её ботинка неловко зацепился за ковёр, и она сделала шаг назад, шумно выдыхая и ощущая, как алкоголь начинает смешиваться с её горячей кровью в теле. Она поднимает голову, и Армин смотрит на неё. Его спина немного выгнута, и он лишь на мгновение отрывается от своей работы, оглядываясь через плечо со стеклянной банкой в одной руке и кистью в другой. Их глаза встретились. Его обычно яркий взгляд был тусклым, скрытый тенями от света свечи. Он не выглядит удивлённым её очередному появлению здесь, как и она не удивляется тому, что снова нашла путь сюда. Армин ещё секунду смотрит на неё, а затем отворачивается к корпусу лодки, нависшему над его головой, и возобновляет работу, делая один аккуратный мазок кистью за другим. Микаса восстанавливает разгорячённое дыхание, погружаясь в уютное спокойствие палатки, и осторожно ступает по ковру. Она нервно дёргает шарф, убирая его с вспотевшего и румяного лица, маленькими шажками огибая судно, и видит, что он почти закончен. — Все уже спят? — спрашивает Армин, не оборачиваясь к ней. Девушка замирает, не доходя до корпуса парусника, и встаёт в противоположном конце напротив него, восхищённо разглядывая потолок шатра. Она корит себя за непреодолимое желание протянуть руку и оставить отпечатки на свежевыкрашенном маслянистом покрытии досок. Она бросает быстрый взгляд в сторону Армина, стоявшего почти вплотную к корме, закатав до локтей рукава и наклонив голову под прямым углом, чтобы лучше видеть мазки в приглушённом свете. Он будто не замечает её присутствия. Микаса невольно представляет, как её друг уходит вскоре после ужина, скрывается здесь от всего мира сразу после окончания изнурительного рабочего дня на закате. Она вспомнила, что не видела, как он уходил сегодня вечером; но когда она заметила его отсутствие в общей палатке, то хотела последовать за ним. Но она не успела подняться с места, как в её руки уже поместили бокал, наполненный марлийским вином. Она осталась с товарищами и пообещала себе, что найдёт его в палатке, чтобы пожелать спокойной ночи. — Нет, — тихо отвечает она. Её пальцы задерживаются на кроваво-красной ткани на её шее. — Не все. Он аккуратно ведёт кистью по дереву, не произнося больше ни слова. Они больше ничего не говорят друг другу, но в воздухе ощущается густота краткого разговора, будто пространство наполнено маслом или мёдом. Микаса неторопливо обходит лодку, нависающую над её головой, мачта сложена по диагонали на сиденьях корабля. Нос и корма упираются в холщовый потолок, свежая древесина согнута, растянута и идеально отшлифована. Девушка не может сдержать восхищённого вздоха, когда подходит к судну с другой стороны: пусть оно и было небольшим, по крайней мере по сравнению с пароходами, которые она видела, но это результат многомесячного непрерывного труда — каждую ночь с тех пор, как они разбили лагерь на берегу, Армин уединялся здесь и кропотал над своим парусником. Микаса видит знакомые прожилки на древесине, некогда колючую зернистость досок, которые она не так давно держала в руках, пока он неустанно работал с горячей водой, клеем и собственноручно изготовленной рамой, направляя и деформируя каждую деревянную пластину, чтобы сформировать корпус. Почти каждую ночь она приходила сюда, уставшая после военных собраний, заданий по раскрытию заговоров, тренировок, ужина; восхищённое созерцание за старомодным ремеслом после тяжёлых дней кажется ей единственным, что способно успокоить её натянутые до предела нервы. Она подходит к борту лодки, вновь оказываясь напротив Армина, и видит только его ноги, присогнутые в коленях, пока он молча наносит остатки защитного покрытия на лодку. Скрытая от его пристального взгляда, она ощущает прилив какого-то подросткового озорства, позволяя себе осторожно коснуться янтарного блеска парусника, в месте, где масло уже успело впитаться и высохнуть. Поверхность гладкая, она легко скользит кончиками пальцев по корпусу, переливающийся в пламени свечи, словно отвердевшая смола. Микасе кажется невозможным даже мечтать о том, чтобы построить такую вещь своими руками — не то чтобы она не могла этого сделать, если бы её об этом попросили, но скорее она не думает, что сможет взять на себя труд довести дело до конца. Она понимала — это тяжёлый процесс, требующий физических и умственных усилий; долгими ночами девушка наблюдала, как её друг ошибается и импровизирует, неправильно забивает гвозди и не выравнивает углы; трудится над тем, чего не понимали остальные. Теперь кажется, что конструирование корабля почти закончено, и хотя результат оказался прекрасен, её беспокоит судьба парусника — всё это бесценное время, все силы и старания ушли безвозвратно, и всё ради лодки, которая сможет поплыть лишь раз. Её строительство стало для Микасы мерилом времени тех коротких месяцев, которые они провели на побережье. Теперь судно было готово, как и завершён их план наступления. Они скоро покинут это место и отправятся на другой конец моря. Факт конечности всего происходящего мрачно навис над ней, подобно паруснику над её головой, подобно грозовой туче, скрывшей бледную луну. Близился день, когда они оставят эти берега, и почему-то эта мысль, несмотря на их многолетнее ожидание судьбоносного путешествия, приводила её в тоску. Его вопрос, нарушивший томную тишину палатки, прозвучал неожиданно: — Обсуждали что-нибудь ещё после ужина? Его голос звучит глухо из-за судна между ними. Микаса медленно убирает руку, позволяя подушечкам пальцев последний раз провести по гладкому дереву. — Нет, — отвечает она. Ханджи и Леви отправились в порт, чтобы поговорить с инженерами. Мы остались и играли в кости, и ещё выпили несколько бутылок вина. Она слышит, как он хмыкает, будто глухой смешок, а затем его сапоги шаркают по песчаному ковру, когда он опускается на колени и становится на пол под лодкой, кисть в его руке скользит к нижней части корпуса. Микаса следует его примеру, присаживаясь на пол, чтобы увидеть лицо Армина, почти скрытое вуалью полуночной тьмы. Их взгляды встречаются под днищем лодки, у которого они сидят по обе стороны, пристально наблюдая друг за другом. — Звучит весело, — Армин приподнимает бровь, всё ещё смотря на неё. Микаса сжимает губы, пытаясь подавить улыбку; он тоже пытается, но получается намного хуже. Так весело, что они оба не захотели оставаться с товарищами и расслабиться в один из последних свободных вечеров перед вылазкой. Его взгляд вновь возвращается к паруснику, и он осторожным движениями наносит оставшееся защитное масло на дерево над головой. Она отдается умиротворенной тишине палатки, вытягивая перед собой длинные ноги и положив потные ладони на колени. Некоторое время она сидит и неотрывно наблюдает за его работой, никто из них не смеет заговорить, они в этом не нуждались. Несколько раз девушке кажется, что она слышит приглушенные звуки внешнего мира за холщовыми стенами: непристойные песни пьяных матросов, возвращающихся в порт, жалобные зевки караула, дежурящего на вершинах скал. Каждый раз она задерживала дыхание, прислушиваясь, нет ли поблизости чьих-то тихих шагов, которые могли бы нарушить их уютное единение с Армином. Но всё затихает, и Микаса ещё больше погружается в себя, упираясь подбородком в плечо, и её глаза медленно закрываются, пока глубокая ночь окутывает её, а тепло внутри палатки начинает разгонять кровь по венам ещё быстрее, вызывая головокружение. Армин уже покрыл маслом половину днища лодки, когда снова нарушил тишину, длившуюся полчаса, а может, и больше; он потянулся к своим запасам у дальнего края кормы судна, достал слегка пыльную зеленую бутылку и, откупорив, сделал глоток и сморщился, протягивая алкоголь подруге и предлагая выпить. Микаса, несмотря на то, что не любила ни марлийское, ни элдийское вино, всё равно берет её и пьёт. Она делает совсем небольшой глоток, но тут же чувствует приторную сладость на кончике языка. Горло обжигает, но ей удается сохранить стоическое выражение лица, когда она настойчиво толкает бутылку в руки своего друга, надеясь, что он поймет этот жест и не станет больше предлагать ей выпить. Армин, лукаво улыбаясь, ставит бутылку в сторону, но его лицо тут же становится серьёзным, когда он спрашивает ее: — Ты уже собрала вещи? Микаса поджимает ноги в колени и кладет на них руки, опуская голову вниз. — Нет. Ещё нет. — Похоже, это задача не из легких, — говорит он, не глядя на нее. — Кроме одежды, которую нам выдали марлийцы, я понятия не имею, что ещё взять с собой. Девушка вспоминает о несуразных юбках и жакетах, беспорядочно сложенных в сундуке у её постельного мешка, — все темных цветов, из жестких тканей; ни одна вещь не подходила ей по размеру, не была сшита на заказ, а была позаимствована у членов АМС. Фасон одежды тоже был ей незнаком: странная круглая шляпа, неудобные туфли на среднем каблуке, даже откровенно причудливый комплект нижнего белья — она уже решила, что точно не будет его носить. Возможно, новая одежда, соответствующая вычурной марлийской моде — это всё, что им было нужно для разведывательной миссии на вражескую территорию. Если это так, то её сумка уже давно была собрана за неё. Она вновь поднимает взгляд на Армин; тень от лодки скрывает половину его лица, пока он сосредоточенно работает. Она колеблется еще мгновение, прежде чем спросить: — Чего ты больше всего ждёшь? Сначала он не отвечает ей. Он не отрывается от работы, всё еще наблюдая за аккуратными мазками, которые оставляет на древесине. Но она замечает, как его рука замедляется, будто он задумался о чём-то, винтики в его разуме заскрежетали, вращаясь всё быстрее, обдумывая всё, что их ждёт во внешнем мире. Какой сложный вопрос она поставила перед ним — чего он ждал больше всего из того, о чём он мечтал и того, чего не смел себе даже представить: что из всего этого он больше всего хотел увидеть, когда они покинут остров? Ей кажется, что она уже задавала ему этот вопрос и раньше, каждый раз получала разный ответ: всегда восторженный, одухотворённый, дополненный интересными фактами; ответ, наполненный стремлением к чему-то большему за Стенами, за морем, отгораживающими их от целого неизведанного мира. Но в этот раз он колеблется — она думает, что это не из-за его утихшей жажды увидеть чудеса света, а, возможно, потому, что теперь они знают: в этом новом мире намного меньше чудес, чем они ожидали. Безусловно, по ту сторону моря их ждало нечто прекрасное. Но там также будет и боль, смятение, страдания. Ответы, которые порождают лишь ещё больше вопросов. Мир больше не был смелой мечтой, которой грезил каждый их них; не после тех кошмарных историй, которые они слышали от добровольцев, от пленных, когда они делились своими воспоминаниями. Соотнести фантазию с реальностью стало почти невозможно. — Я не знаю, — тихо отвечает Армин. Он сомневается ещё мгновение, прежде чем продолжить, окончательно спрятавшись в тени судна. — Наверное, я хочу увидеть вообще всё, — говорит он, его голос становится мягче, когда вместо конкретного ответа он отвечает ей банальной неопределенностью. — Даже после всех знаний, которые мы получили от АМС, в мире ещё так много всего, очто нам неизвестно. Нам так многое предстоит узнать. Думаю, даже улицы Марли покажутся нам необыкновенными. Как будто другой мир, хотя… Я не знаю, принадлежим ли мы к этому миру вообще. Армин замолчал, поводив кистью взад-вперед по дереву и собираясь с мыслями, а затем продолжил: — Думаю, это всё, что я могу сейчас сказать. Мы ожидаем слишком многого, но в последнее время я думаю о том, что будет, если мы проиграем. Честно говоря, с каждым днём перспектива поражения кажется мне всё более вероятной, чем раньше, — он говорил тихо, но Микаса уловила нотки отчаяния. — Если это правда, что мир так враждебно относится к элдийцам и особенно к нам, дьяволам с острова, то я даже представить не могу, каким образом мы сможем добиться понимания, — он еле заметно выдыхает. — Мы слышали множество историй, но реальное положение вещей может оказаться намного хуже. Я знаю, скольких жертв стоит наша миссия, знаю, что мы должны доверять нашим союзникам, знаю, что нет причин опускать руки, но я никак не могу отделаться от мысли: если мы потерпим неудачу, что нам остаётся делать дальше? Его кисть движется по янтарному корпусу парусника, и это единственный звук в наступившей напряженной тишине — один быстрый мазок, второй, третий, прежде чем Армин снова смотрит на Микасу. Он напрягается, всматриваясь в силуэт девушки, задумчивое выражение на его лице сменяется мрачным, он хмурится, и паутинки морщин проступают на лбу. Его зрачки чуть расширяются, когда он сталкивается взглядом с Микасой. Она пристально смотрит на него. Грудную клетку стискивает ноющая боль: отчётливое чувство неясного волнения, которое она испытывает слишком часто в последнее время; оно преследует её с тех самых пор, как они прибыли на побережье. Она не может определить, что значит это чувство, что или кто вызывает такое странное беспокойство в ней. Микаса уже приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но Армин устало качает головой и отводит глаза: — Прости, — говорит он. Он снова устремляет взгляд голубых глаз на лодку перед собой, возобновляя движения кисти. Пламя свечи мягко освещает его профиль, и она видит неловкую улыбку на его губах, будто он корит себя за то, что позволил себе озвучить самые потаённые и не предназначенные для чьих-либо ушей мысли. — Мы сможем найти другое решение, если всё пойдет не так, как мы планировали. Выход есть всегда. На языке девушки всё ещё ощущается вино, сладость превратилась в горечь. Она смотрит, как Армин расслабленно водит кистью по кораблю, его лицо снова скрыто от неё. Микаса съеживается, подтягивая колени к груди и опуская на них голову, пока её губы не касаются колючей ткани шарфа, обмотанным вокруг её шеи. В палатке снова воцарилась тишина, и ей кажется, что она даже может слышать свист ветра снаружи; он не может заглушить пульсацию в ушах, не дающую девушке расслабиться окончательно. — В любом случае, ты задала другой вопрос, — говорит Амин спустя несколько минут. — Чего же я жду больше всего? Он снова замолкает. Она видит, что на щетине кисти уже не осталось жидкого покрытия, но молодой человек все равно проводит ею по дереву — бесполезное движение, стимулирующее мыслительную деятельность. Он старательно подбирает слова, чтобы наконец развеять это странное чувство, возникшее в воздухе. Армин окунает кисть в банку с маслом и поджимает губы, прежде чем заговорить: — Ну, — он прочищает горло. — Мне интересно, каково это — находиться в открытом море, не видя на горизонте земли. Мне всё еще трудно освоить все тонкости навигации, сколько бы мне не объясняли инженеры Хизуру. И мне интересно, как на самом деле выглядит Марли — что совпадёт с нашими ожиданиями, а что нет. На картах, которые нам показывала Елена, вдоль побережья простираются горы. Не такие, как здесь — светлые песчаные холмы. Оньянкопон говорит, это остатки древних скал, которые были там ещё задолго до появления первых городов. Они образовались из магматических пород — вулканов, которые теперь покрывает океан. За ними — широкая пустыня; я слышал, дюны тянутся вглубь Марли на многие километры, вдоль северной границы… — он называет места, в которых они хотели побывать и увидеть своими глазами — когда-то это было мечтой, теперь — список должностных обязанностей, бездушное напоминание о том, что они потеряют, если не справятся. По ту сторону моря их ждут ответы. Они должны быть там. Армин продолжает говорить, мечтая вслух, и Микаса не смела прерывать его рассказ об их общем детстве, теперь же приукрашенным географическими фактами и сепированными фотографиями, которые добровольцы АМС привезли с собой из их окупированных Марли стран: розоватые солончаки, протянувшиеся на многие километры и отражающие мириады звёзд в глубокую ночь; тропические леса, представляющие собой густые влажные джунгли с тысячами существ, которых они даже не могли представить; вершины со снежными шапками на севере, где летом солнце никогда не садится за горизонт; золотые побережья с бирюзовой водой где-то в центре большого мира, где никогда не бывает холодно. Он восхищённо рассказывает ей о далёких удивительных землях и продолжает покрывать защитным покрытием лодку, беззаботно шаркая носком сапога неровный ковёр под ногами, и ждёт, пока высохнет блестящее масло. Ночь становится всё глубже, всё тише, всё темнее. Армин уже практически перешёл на шёпот и Микаса думает, что, возможно, он с самого начала говорил всё это только себе, надеясь хоть ненадолго поддаться течению фантазии, — подобно лодке, подобно бутылке марлийского вина, которую она снова принимает, когда он протягивает её девушке. Она не хочет думать о том, что будет ждать её утром: головная боль, тошнота, резь в глазах Микаса чувствует его вкус на горлышке бутылки — его дыхание, его слова. Он продолжает говорить, даже когда они уже оба не уверены, что девушка слушает его. Она позволяет сладковатому алкоголю болезненно скользить по языку, по горлу, и приятное тепло вновь разливается по её телу, когда она откидывается назад, прислоняясь спиной к столу, к которому прислонена корма парусника; жидкий янтарь медленно стекает с дерева на столы и ковёр. Иногда Армин замолкает, и она слышит только лёгкие взмахи кисти. Размеренный и убаюкивающий ритм отдавался эхом в ушах, и она завороженно наблюдает, как тает одинокая свеча, рассыпая тёплые оранжевые тени вокруг. Микаса сидит, сложив руки на коленях, и ощущает, как вино медленно проникает в кровь, смешиваясь и вскипая. Ощущение лёгкости заставляет её веки тяжелеть с каждым мгновением; ей кажется, она могла бы заснуть здесь, на ковре, прямо под лодкой, подставив лицо под вязкие капли масла. Её глаза закрываются, но она чувствует рядом с собой тепло тела Армина, когда он закрашивает последний нетронутый участок деревянного судна. Его прикосновение снова пробуждает её. Она не знает, заснула ли она на самом деле или просто снова бессонно погрузилась в тьму ночи, как это часто случалось в последнее время. Когда она моргает, свет почти догоревшей свечи падает так низко, что в палатке становится темно, а Армин сидит рядом с ней, их плечи жарко соприкасаются друг с другом в тени. Микаса поворачивается, чтобы взглянуть на него. Он сидит, устало откинув голову назад, глаза закрыты, напряжённые руки сложены на коленях, ноги вытянуты перед собой, пустая стеклянная банка из-под масла стоит сбоку от него. Девушка чувствует, как её сердце замирает, когда она изучает его лицо — он выглядел таким изнурённым и бледным, что она гадает, не уснул ли он сразу после того, как закончил с парусником. Микаса размышляет, что неплохо было бы оставить его одного, задуть свечу и позволить ему отдохнуть; либо осторожно поднять его и уложить в постель, дав хорошенько выспаться до утра, чтобы мешки под глазами стали меньше, его губы снова бы тронула счастливая улыбка, а взгляд бы снова прояснился. Но прежде чем она успевает даже пошевелиться, Армин распахивает глаза — тёмно-синие в полуночном мраке, мерцающие от слабого пламени свечи. Какое-то мгновение он смотрит на янтарный блеск, нависший над ним. Затем, ощутив на себе её взгляд, он наклоняет голову вперёд и поворачивается к Микасе, чтобы посмотреть на неё. Их лица разделяют всего лишь пара сантиметров. — Надеюсь, я не разбудил тебя, — тихо говорит он. — Я закончил с покрытием. Ты выглядела такой безмятежной, что мне захотелось присоединиться к тебе. — Нет, не разбудил, — мягко отвечает она. — Не думаю, что я вообще спала. — А если я скажу тебе, что ты храпела? — Я не храплю, — бормочет она, но не может сдержать улыбки. Она уверена, что Армин слишком вежлив, чтобы всерьёз говорить такое — только если она не проявит настойчивости. Но откуда-то взявшаяся ранимая девочка внутри неё всё равно не хочет, чтобы он говорил подобное. Он снова поднимает голову к лодке, висевшей над ними. — Уже поздно, нам пора спать. Мы зря тратим запас свеч. К завтрашнему утру масло должно высохнуть, — он кивает на корабль. — Я хочу спустить её на воду, посмотреть, поплывёт ли она. — Но… — он снова повернулся к ней. — Может быть, ты хочешь пойти со мной? Микаса на секунду поджимает губы, но тут же улыбается ему, хотя и выходит не очень — она устала. — Хорошо. Армин улыбается ей в ответ — мимолётное подрагивание уголков рта, которое она бы и не заметила в темноте, если бы её взгляд и так не был прикован к его губам. Он повторяет её «хорошо», тихий шёпот на кончике языка. Хотя они знают, что им следует пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись по своим спальным местам, они ещё несколько минут сидят под парусником, соприкасаясь плечами, прикрыв глаза и позволяя всему остальному миру остаться снаружи, отдаваясь безмятежной тишине вокруг них.