«I'm a rebel just for kicks, now I been feeling it since 1966, now Might be over now, but I feel it still»
[Теперь я бунтарь только забавы ради,
Но эти чувства не покидают меня с 1966-го.
Может, теперь всё и в прошлом, но во мне еще горит огонь.]
— Portugal. The Man, «Feel It Steel»
Утро выдалось сонным и ленивым, но в свой выходной Сал мог себе это позволить, хоть и ощущал нависшее над ним чувство лёгкой тревоги за своё бездействие. Хоть оно и давило ему прямо на макушку, парень всё равно не собирался сдвигаться с удобного и нагретого места на диване перед телевизором. Надо было учиться отдыхать. Работа подождёт, сегодня только его день. Он был настолько уставшим после долгой рабочей недели, что сегодня даже встать и приготовить завтрак было влом. Это ведь надо было встать, слушать недовольные ворчания Гизмо из-за того, что его сон на животе хозяина был жестоко прерван, шарить ногами по холодному полу в поисках тапочек, идти на кухню, морочить голубоволосую голову вопросом «что же можно приготовить такого из повесившейся в холодильнике крысы и тысячелетней банки какого-то странного соуса в дверце?». На журнальном столике в радиусе досягаемости руки лежало несколько журнальчиков и одна слегка погрызенная котом газетка, кои вместе с навязчивой рекламой вечно норовили пропихнуть в почтовый ящик у дома почтальоны. От скуки, которую вызывали телевизионные передачи, Фишер дотянулся до газеты и стал бегло разглядывать заголовки и картинки с улыбчивыми мордами знаменитостей. «Вот кому реально не надо париться с тем, что приготовить на обед» — подумав, вздохнул Салли и перелистнул сероватую бумагу. Теперь, как назло, со страницы на него глядели аппетитные блюда итальянской кухни. Сразу после повышенного слюноотделения на парня нагрянули приятные воспоминания учебных лет, когда они с компанией зависали в пиццерии по выходным. Фишер даже взялся припоминать, кто из них что обычно брал: Моррисон тогда по обыкновению делил с Нилом большую гавайскую, пока все вокруг морщились и плевались от её запаха, Эш предпочитала уплетать пиццу с мясным ассорти в один ненасытный рот, а Сал привык разделять с некогда лучшим другом Ларри четыре сыра. Помнилось, как Джонсон всегда воровал оставленные ребятами хрустящие корочки, втихушку отпивал из стаканчиков колу и таскал у других картошку, как большая клювоносая ворона, отбирающая крошки у бедных голубей и воробьёв. Растерзанный псом рот однобоко улыбнулся. Минуло уже немало времени со времён тех уютных посиделок. Ребят давно раскидало по всему Нокфеллу, а дружба, которая, как тогда казалось, должна была связывать их братскими узами до гробовых крышек, в какой-то момент и вовсе растворилась, не оставив после себя ничего, кроме меланхоличных воспоминаний и затерянных где-то дома фотографий. Ну, и старой как мир потрёпанной футболки с логотипом музыкальной группы, которую как-то раз отдал Джонсон протезнику. Общение с Ларри жило дольше всех прочих, однако тоже померкло, когда ребята разъехались из апартаментов и начали строить свою жизнь почти с нуля и заново. Сначала наваливалась работа, потом она волочила за собой усталость. Следом эта усталость начинала превращаться в систему, ежедневно тащить на дно неподъёмным железным шаром на цепи кандалов и сжирать беззубым, но широким ртом всё свободное время. Какая там дружба, когда ты даже сам с собой и своей жизнью не в ладах? Так обычно и оканчивалась любая дружба, начатая в учебное беззаботное время. И где их сейчас носит, этих школьных весёлых товарищей? Об этом Сал как-то и не думал. Потому что не особо хотел изводить себя очередной тоской по счастливым годам юности. И без того в последнее время паршиво в своей изоляции и одиночестве. Ещё возвращения ночных кошмаров не хватало! И так на таблетки слишком много денег уходит. Парень скучал по металисту больше, чем по всем остальным, что было, конечно, не в обиду прочим участникам их компании. Им он был лишь безмерно благодарен за подаренные воспоминания, которые переливались немного тускловатым блеском пережитых эмоций и тёплых чувств. Друзья остались в доброй и светлой памяти, как бы похоронно это ни звучало. Не отпускал лишь патлатый, который до последнего старался поддерживать их общение. Лучший бывший друг, как-никак. Воспоминания о времени, проведённом с ним, были самыми греющими и дорогими сердцу протезника, жаль только, что он не сумел удержать их связь в своих руках и самолично растрескал и покрошил её на мелкие осколки, как и поступил с остальными. Ему тогда было плохо из-за начавшей прогрессировать головной мороки, по причине которой он в итоге и записался к психиатру, начав пить таблетки. Джонсон навещал его до последнего, пока Фишер не сменил место жительства и не возвёл вокруг себя стометровые стены социального заточения и огорождения ото всех. И всё же он не раз винил себя за то, что так и не попрощался с другом. Поступил как настоящий кретин, за что и поплатился одиночеством. Такие дела. В тяжёлом состоянии собственной моральной неподъёмности даже простая реклама доставки пиццы могла повлечь за собой волну из сотни и одной рефлексии. Но грохочущую по всему телу внутривенную грусть разбавило урчание живота, призывая всё же набрать телефонный номер итальянского ресторанчика. — Алё, да, Здрасьте, — прибитым полусонным голосом начал Фишер, — Могу я заказать… э-э, — голубой глаз забегал по представленным картинкам с ассортиментом ресторана в газетном рекламном блоке, — …Одну среднюю «четыре сыра», пожалуйста? — доброжелательный женский голос в трубке что-то согласно пробубнил и попросил уточнить адрес для доставки, что Сал и сделал. Теперь, повесив трубку, оставалось лишь ждать своего позднего завтрака и снова морочить голову вязкими думами о том, что надо бы приготовить что-то и на ужин. Одной, пусть даже и сытной, пиццей на весь день не наешься. Раньше взрослая жизнь представлялась совсем по-другому. Как что-то увлекательное, с кучей девчонок, блэкджеком и выпивкой, с путешествиями в дальние страны по отпускам и бесконечным наслаждением каждым прожитым днём. Конечно, теперь всё это можно было бы с лёгкостью организовать, поднакопить немного денег, полететь в задрипанный египетский отельчик, пооткиснуть недельку-другую у моря, но какой в этом был толк, если отдыхать было не с кем? Какой смысл шляться по клубам и барам, когда ты облачён в толстую и колючую шкуру своего одиночества, а на новые знакомства уже и сил нет? Вот Фишеру и перестукнуло двадцать три, а чувствовал он себя уже немощным холостяком-старпёром и затворническим отшельником в пластмассовом плену блистеров из-под своих таблеток. Одно Сал знал наверняка: взрослеть и становиться одиночкой — та ещё дрянь. Наконец-то послышались шаги снаружи, а следом — и звонок в дверь. Фишер даже мог поставить сотню баксов на то, что унюхал манящий запах приехавшей пиццы из-за двери, лёжа как мумия, в глубине своего жилища, под слоем пледа и кошачьей шерсти. Надо было сообразить протез на лицо и пижамную футболку на тело, чтобы не спугнуть курьера. Пока одна рука маялась с ремнями фиксации маски, другая открывала дверь. Стоял за ней не кто иной как хренов Джонсон со своим ужасно длинным носом, повисшими двумя каштановыми лентами вдоль лица волосами и уже забытыми Салом чёрными ,как сама преисподняя, глазами, которые были обращены в мобильник. Глаза казались ещё темнее из-за тени от фирменной бейсболки ресторана, которая сидела на нём нелепым козырьком, чем-то отчасти перекликающимся с его клювом. Салли в растерянности замер, ожидая, когда доставщик уже соизволит отвлечься от телефона, однако парень был слишком поглощён написанием какого-то сообщения. Фишер медленно моргнул и сглотнул, всё же решаясь первым подать голос. Вся кожа и рубцы под протезом опалились закатно-алым от неловкости и предвкушением скорого стыда. Сал заприметил парочку металистских значков на чёрной джинсовке Джонсона. Это он их ему когда-то подарил. — Зашибись кепочка, Ларри. Карие глаза в один миг потеряли фокусировку на телефоне, взгляд провалился куда-то сквозь него и шлёпнулся на пол. Потом шатен постарался поднять его помедленнее, чтобы не шокировать себя увиденным ещё больше, хотя казалось, что больше было уже некуда. — Ништяк футболочка, Сал. Где брал? — попытался замаскироваться иронией Джонсон, но оцепенение всё ещё не проходило. Он вжался пальцами в коробку с пиццей, будто бы то был его единственный спасательный круг. Взгляд заметался от когда-то подаренной им же Салу футболке по неизменному и до зубовного скрежета знакомому протезу с очертаниями лишь одного живого глаза. Футболочка-то сидела на Фишере всё так же. Совсем как в последние месяцы их тогда ещё живого общения. Разве что теперь она приспособилась у него под что-то вроде пижамы. Свисала как какое-то мешковатое платье, чуть ли не до оголённых колен. Ларри напряг челюсть, отчего желобки на ней стали нервно дёргаться. Хоть тон парня и был полон уверенного и расслабленного сарказма, лицо его говорило всё само за себя. Окаменевшее, из двигающегося на котором были лишь глаза и крошечные судороги мышц. Между курьером и заказчиком воцарилась тишина. Не мёртвая, а, скорее, вообще неодушевлённая. Никакая. Сухая и бездушная. И каждый трепетно прятал внутри себя что-то своё: Фишер пытался встать в более безразличную позу, оперевшись о дверной косяк, чтобы внушить самому себе, что ему ни капли не стыдно за то, как он поступил со своим бывшим лучшим другом, а долговязый, в свою очередь, точно зеркало Сала, постарался нацепить ухмылку побеззаботнее, будто и не помнил никаких болей расставания. Ему было тяжело, когда из жизни вдруг куда-то пропал его лучший друг. Им обоим было тяжело. Однако любящим всегда больнее, а потому и без того искусанные губы Ларри стали вновь стремительно изувечиваться зубами. Он ничего не забыл, он ничего не отпустил. Продолжал глупо и безнадёжно любить протезника ещё со школьных пор. А после того, как Сал решил изолироваться, для своей любви пришлось самолично копать могилу. Вот только его любовь стояла на краю могильной ямы и падать туда не собиралась, пусть уже и успела стать бесполезным мусором, который волочился по полу вслед за своим хозяином-шатеном. Металист сам когда-то решил её вырастить, свою любовь к неординарному Салли с тихим голосом и забавными хвостиками. Принял опрометчивое решение посадить любовь в своём сердце как странноватое и неказистое деревце. Каково же было его удивление, когда его чувства распустились широкими ветвями с пышной и нарядной кроной, а корни были, как ощущалось, размером с пятиэтажку. Каково же было его удивление, когда это большое дерево не захотело падать в крохотную могилку разочарования парня. Только смотрело свысока и по-деревянному смеялось над ним. Оставалось лишь самому лечь в яму, чтобы хотя бы как-то убрать с глаз долой эти невыносимые чувства. Эту до истошного смеха напрасную и безрезультатную любовь. — Всё ещё любишь четыре сыра? — мышцы шатена стала ослаблять грусть. — Всё ещё любишь Фальсификацию? — голубой глаз смерил один из значков. Выцветший и с потрескавшимся рисунком, совсем как старая футболка на Сале. — Всё ещё люблю, — язык укололо слово, которое Ларри так и не осмелился сказать вслух: «Тебя». — Твоя четырёхсырная, — костлявые руки дрогнули и протянули пиццу.