***
Уставшему от беготни и нервных потрясений телу всë тяжелее в пиджаках и брюках со стрелками. По возможности Страм надевает теперь в важные дни что-то более мягкое. Он выучил на собственных ошибках: меньше нервничаешь – точнее будешь выглядеть как тот, с кем договорятся, кому пойдут на уступки. Сердце колотится, словно бешеное, рубашку или обтягивающий джемпер оно бы разорвало. Питер долго сидит за рулëм на парковке, докуривает, стряхивает пепел на асфальт, чего обычно себе не позволяет. Крошечный комочек пепла размазывается по линзе очков, Страм не глядя сбрызгивает стекло средством, счищает специальной тряпкой – подобные припасены повсюду, и в бардачке, и на двери в боковом отсеке, и по всем ящикам в кабинете тоже рассованы. Обычно сосредоточенность на ерунде помогает разжать челюсть, опустить плечи перед чем-то более важным. Всë-таки не зря он добился покрытия страховкой расходов и на терапевта. Было бы смешно, отодвинь дежурный половинку ворот перед целой толпой бывших заключëнных, прямо как в старых некачественных мелодрамах на тему. Но выпускают только одного человека. Питер невольно вертит головой, не решаясь смотреть. Только теперь понимает, что и на парковке все машины кроме его – служебные. Он взял точно такую же тачку, когда прежняя вышла из строя, в том числе чтобы не привыкать к новому салону. Не только ему. Новую одежду, тоже выстиранную с кондиционером по нескольку раз, он передавал сам и всë равно не узнаëт Марка в этих вещах, когда тот поднимает глаза: от ворот отходит человек значительно осунувшийся и заросший, на удивление почти не седой до сих пор, в пятьдесят два с половиной года. По-прежнему прямой, твëрдо стоящий на ногах. Но взгляд ни с чем не перепутать. Может, никто кроме Питера давно не видел Марка таким – удивлëнным, растерянным, не уверенным, точно ли его встречают. Точно ли ждали все эти месяцы. Не передумали, ведь статья не за воровство кукурузы в поле. Не испугались, что придëтся заново социализировать его, безработного, много лет отрезанного от спешащего, непрестанно развивающегося мира. Это только на пару мгновений. Питер поднимается с сиденья, заходит с другой стороны, открывает пассажирские двери – переднюю и заднюю, куда удобно, туда пусть и падает. Тогда Марк снова перехватывает его взгляд. Чуть помутневшие глаза смеются, и безумства в усмешке больше, чем в диком хохоте мультяшных или фэнтезийных злодеев. Марку не страшно чувствовать себя рядом с ним ни поехавшим, ни жалким, ни виноватым. Питер Страм всегда стремился довести до конца все дела, какими горело его сердце, и в этот раз, похоже, не изменил себе. Марк замечает в подстаканнике бутылку хорошего пива и преувеличенно умилëнно надувает губы: какая нежная забота! А вот и нет, в этот раз Страм и помощника Пилы, пусть бывшего, на шаг обойдëт. Просто не надо, чтобы Хоффман полез в бардачок раньше времени. Там куда более пьянящий сюрприз. Рассвет, розовеющий на горизонте, ведëт за собою первое тëплое утро в этом году....
20 февраля 2024 г. в 23:55
Питер не зачëркивает в календаре дни – ставит точки, по одной в каждом углу квадратов с датами.
Последние волосы с затылка смылись в слив, линзы уже не справляются со своей задачей. При помощи доброжелательных консультантов и долгих уговоров Линдси он всë-таки заказывает постоянные очки, а старые домашние, уже слабые, безжалостно ломает пополам в приступе гнева.
Теперь они происходят так редко. Вообще не случается сильных всплесков каких-либо чувств, жизнь размеренна как ровная линия строго по клеткам тетрадного листа: по совету терапевта Страм ведëт дневник и не только пишет там, но и чертит линии, соединяет между собой точки, заворачивает бездумно спирали. Ха-ха.
Мир так изменился за одиннадцать лет. Пара щелчков по экрану мобильника, и тебе привезут хоть горячий ужин на четверых, хоть те же самые очки на дом без дополнительных звонков-уточнений. Связь ловит везде, мастодонты техники сменяются новыми амбициозными брендами, потом и те уходят в тень. Или течение жизни стало ещë торопливее, или это он сам уже не успевает за потоком дней, событий, новшеств. Спотыкается иногда, позволяет потоку себя нести.
И напоминает себе: кое-кому со дня на день этим потоком ка-ак даст по носу.
Он хотел бы сделать вид, будто перестал ждать дня освобождения Марка. Ведь когда тот вернëтся, покой пропадëт. Навсегда. Бывает, что Страм задумывается, не дороже ли уединение, долгие годы работы над своими неподдающимися кошмарами и триггерами, уверенность в завтрашнем дне – отвечаешь за себя, подставляешь только сам себя.
Когда босс отправился в отставку, довольный, наевший пузо, растерявший волосы тоже – везде, кроме усов, кто бы сомневался, - повышение ему предложили немедленно. Надо поощрять ценные кадры, верных службе людей. Это ведь Страм остановил зверства подельников Пилы, верно?
А потом, возвращаясь с заседания суда, где только одного из них приговорили к реальному сроку, неторопливо развесил по их комнате тяжëлые мишени. Вспомнил, где прячется маркова заначка, достал первую попавшуюся бутылку, дëрнул пробку, поморщился – вот говно пил, не поймëшь человека. Спустя секунду виски жëг горло, разъедал слизистые. Раздражëнные веки давили мутные капли, но не от тоски. Питер не был любителем выпить, с непривычки весь организм возмутился вторжению миллилитров трëхсот едкого бухла.
Но он чувствовал, что заслуживает. За выбор, который, как поговаривал Пила, каждый делает сам.
За торжество правосудия. Его понятие человек, которым в комнате ещë пахло, извратил в свою пользу.
За торжество общественного над частным. Личным, мелочным. В академии, в армии ему твердили этот жизненный постулат много лет. Разве он виноват? Поступил же правильно.
От виски желудок скрутило, но Страм себе и выблевать не позволил: жжение напоминало – он жив и чувствует всë словно мясом, лишëнным кожи начисто. Чувствует такую же жгучую, как виски, ненависть к испортившему всë говнюку. Вот бы у него сейчас заболела ещë ибашка. Наказание должно соответствовать преступлению. Заболевает, да прямо до дëргающихся точек перед глазами.
Той ночью Питер, не сосредотачиваясь, поддаваясь туману в голове, расстрелял их спальню.
С новой должностью пришла зарплата значительно выше, страховой полис выгоднее. Меньше стало только суеты. Линдси сразу после назначения решила съездить в академию сама – присмотреть будущего ученика. Она намеренно не поднимала болезненную тему ни разу. Даже шрамов на лице не касалась при бывшем напарнике – не хотела наносить свежие раны ему самому.
Уже за эти бурые полосы, взрезавшие еë кожу, Хоффмана можно было не прощать.
Страм выписывал в дневник всë им свершëнное, пересчитывал жертв Пилы, погибших после присоединения Хоффмана к маньяку. Небольшой жилой дом можно было бы заселить. Например, подожжëнный мистером Скоттом, который, хочется Страму надеяться, в этот раз отсидит весь назначенный срок.
Пока Марк держал его за лацканы пиджака, не давая шевельнуться, виновные в поджоге дохли один за одним через пару стен. За эту ловушку Питер на него не в обиде, честно говоря. Скребëт только в горле от мысли: Пила ведь вычислил виновных. Целый отдел ФБР протрахал, где искать пять, не сотню, не тысячу человек – а старый конченый пердун умудрился выловить и придумать стоящее наказание.
Он записывает:
«Любить можно. Оправдывать нельзя»
«Не тот человек, которого я встретил»
«Взвешенное решение сослужит добрую службу всем»
Ну что же, он всë взвесил. Вслед за очками выбросил в бак и кольцо, последнее напоминание о прошлом неудавшемся браке. В свободные дни начал заезжать в ювелирные, с ужасом понял – палец поправился, прежний размер перестал налезать. Да чëрт возьми, он весь обмяк за эти годы. Прежний объëм тренировок больше не давался, всë чаще хотелось быстрых углеводов, вот и появился живот-антистресс. Дети мяли модные резиновые мешочки с крахмалом, Питер сам себя. Иногда до боли, до синяков. Заживали.
А заначку он на работе почти сразу раздал. Не сказал коллегам, конечно, чья. Потому что по вечерам сердце сжимал холодный кулак, в темноте мерещились образы, и Питер был бы даже рад, воплотись они в реальность. В таком состоянии и начинают выпивать, верно?
Оставшись в непоправимом одиночестве?
Фотографий сохранилось меньше чем пальцев на руках, часть погибла под пулями. Страм сложил их в плотный конверт и убрал на дальнюю полку шкафа. Иногда находились ещë, и было лень каждый раз подниматься, добавлять, но Питер упрямо избавлялся от напоминаний. Не навсегда. До двадцать восьмого марта какого-то там года, таких чисел-то не знают даже в высшей математике.
Третья точка появляется вечером, по приходу с работы. Четвëртую Страм обычно ставит в полночь, всë равно спится очень плохо, он начал сам себе вслух читать всякую чушь, лишь бы мозг поскорее уставал и отключался. Но сегодня ситуация совсем другая.
В следующем квадрате стоит восклицательный знак. Жирный, несколько раз обведëнный, кое-где маркер размочил бумагу до крохотных дырок.
Значит, нужно выспаться, ведь ехать рано утром.
Питер уверенно давит в правый нижний угол с числом 27. Под руку попалась шариковая ручка с жëстким стержнем, она прокалывает лист.
Ничего страшного, завтра вечером он сожжëт, как и прежние одиннадцать, этот календарь в специальном металлическом ведре, грохочущем, перемазанном сажей.