Song: Sia — «elastic heart»
Здесь тихо и сыро. Стены — бескрайние камни, ледяной шершавый бетон. Хлопок тяжёлой железной двери прервал и без того ломкий сон. Авантюрин приподнимается на локтях, настороженно глядит прямо, пока в голове крутится одна единственная мысль: «хоть бы не сюда». Дверь по соседству скрипит, а затем скрежет затихает. Сегодня не за ним. Кровать такая чужая, холодная и скрипучая. Пропитанная океаном слез. Юное сердце, успевшее прийти в безудержную лихорадку, наконец утихает, однако, тепло в ладонях не спешит разливаться по-новой. Лёд. Здесь все ледяное. Маленькая серая комната с кроватью и небольшим столом такая же одинокая, как и мальчик. Оба нужны здесь для выполнения обязанностей: комната — для содержания, Авантюрин — для приказов. Лёгкие сковывает, глаза закрыты, ресницы дрожат, сон не приходит. Каждая ночь ощущается, как последняя, оттого бессонница является частым гостем. Мальчик боится засыпать. Во сне могут случиться самые страшные вещи. Раньше было теплее, а надежда мерцала яркой далёкой звездой. Сестра нежно поглаживала ладонь, перед сном твердила, что все обязательно будет хорошо. Наступит новый день (или вечер, время неощутимо в этом закольцованном кошмаре), они отдохнут, рано или поздно выберутся, наконец увидят настоящий алый восход и пробегут по свежей зелёной траве, любуясь необъятным небом и наслаждаясь росой. Вот только этому не суждено было сбыться. В один день все надежды и обещания растворились вместе с сестрой, оставив лишь отчаяние и обречённость. Её забрали не то ранним утром, не то поздним вечером. Ни на следующий день, ни через месяц девочка так и не вернулась. Здесь все пустое, позабытое и пыльное, дышать тяжело. Потолок крошится, известь сыпется прямо на лицо, кажется, вот-вот рухнет и раздавит. Пару раз даже в глаза попало, однако, в этом месте никому до тебя нет дела. Не умер — хорошо, умер — найдём другого. Тело словно умирает заживо, топя за собой и разум. Авантюрин всеми силами старается сохранить надежду на освобождение, как это делала сестра. У него отняли самое дорогое: половину сердца, души и жизни. Вторая же половина тлеет с каждым днем все больше, пока сердце просит не сдаваться. Хотя бы ради сестры. Утоляет всхлип в подушке — главное, чтобы никто не услышал, а то проблем не избежать — и утирает горькие слезы, стараясь заснуть. Силы ещё понадобятся.***
Время пролетает незаметно. Казалось, только вчера был брошенным ребёнком, а сегодня разбитый юноша. Авантюрин не знает, сколько сейчас времени, какой день, какой год и какое время года. Знает только свой возраст и кто он такой — раб этого места, этих людей и их прихотей. Будь рядом, исполняй указания, выполняй роль своеобразного украшения, проси, умоляй, действуй всегда по приказу. У него нет своей жизни, нет своих желаний или судьбы. Есть только обязанности. Будешь перечить или говорить не по делу — поплатишься, прольётся кровь. Ран и ссадин столько, что не пересчитать, а засосов и синяков на спине больше, чем воображаемых звёзд на ломком потолке. Настоящего звёздного мерцания тут не существует. Первые шесть лет своей жизни скоротать в забвении и беззаботности, чтобы остальные одиннадцать страдать взаперти. А если и произойдёт чудо, Авантюрина выпустят, что маловероятно, или предоставится шанс сбежать, то разум уже треснут. Осталось окончательно расколоть, а метка на шее будет для окружающих знаком — он ужасен. Отвратителен, использован и безволен. Делайте, что захотите, хуже точно не будет. Комната не меняется. Всё такая же, под стать её гостя — одинокая. Хозяином себя не назовёшь. В этом Аду нет ничего твоего, включая жизнь. Детство похоронено под бетоном, переходный возраст заколочен в стенах далёким эхом, а непроглядная, словно в тумане, юность рассеивается песком сквозь пальцы. Облик тоже не меняется: те же волосы, те же переживания, та же беспросветность. Изменились только глаза, да не в лучшую сторону — некогда безудержный горящий верой блеск в глазах сгорел, потонул в омуте цикличных дней. Как же это радует здешних хозяев. Все твердят, мол, как здорово, что этот «мерзкий» цвет глаз теперь не мозолит взор под светом ламп. Ещё один год проходит. Восемнадцатилетие горит очередным синяком на скуле и красными линиями на шее, аккурат рядом с татуировкой. Хочется отломить кусок стены и соскоблить её с собственной кожи, залить кровью каждый угол, раскрасить красным стены отчаянными словами. Вот только страшно. Вместо подарков — сбитое дыхание, вместо семьи — до тошноты знакомые лица хозяев и их друзей. Вокруг обсессия и немота. Железные двери соседних комнат хлопают все реже (может, раз в месяц), а дверь Авантюрина все чаще. Неужели находящиеся в соседних камерах стали бесполезны на его фоне? Или не вернулись так же, как и сестра? Как же он устал. Отросшая чёлка спадает на глаза, голова ощущается свинцом даже во сне. Покой — давно забытое чувство. Казалось, две недели назад были именины, однако, атмосфера совсем никакая. Пусто, пусто. Пусто в голове, в сердце в душе; в комнате, в коридоре, в речах хозяев и их гостей. Зачем же так мучать? Почему не убьют? Слишком хорош? Нравятся страдания? Нравятся... Резкий грохот заставляет подорваться. Ногу, некогда качавшуюся в воздухе, сводит судорогой, стоит поставить её на пол. Это не грохот входной двери и даже не соседних камер. Шум шебуршит в ушах, из-за резкого подъёма перед глазами темнеет, кровь отливает от лица, становится плохо. Голоса все ближе, как и чей-то бег. Авантюрин так и сидит, прислушивается, растирает пальцами висок, стараясь вогнать кровь обратно, дабы не свалиться в обморок. Дверь летит с петель, и все внутри содрогается. — Беги, пока есть возможность, — человек в очках, шляпе и маске оборачивается, держит на готове пистолет. Уверенный, грозный. Подошва оставляет кровавую дорожку от главного входа и лежащего возле него тела. Это очередная игра хозяев? Или это и вправду его шанс? Незнакомец вновь оборачивается на оторопевшего парня: — чего сидишь? Ты оглох? Я сказал, беги, пока есть возможность. Выстрел в стену приводит в чувства, и Авантюрин не может ослушаться. Он привык выполнять приказы. Ветер в лицо, каждая дверь нараспашку, стены залиты красным, все перевернуто, и вот под ногами мокрая трава, ночное небо с серебристым диском луны. Только сейчас парень понимает, как же легко дышится полной грудью. Не мыльный известняк, а лесной свежий воздух; в ушах жужжание насекомых, а не чужие давящие голоса на пару с глухотой комнатушки. Бег уступает место слабым шагам. Колени подгибаются, затылок встречает мокрую зелень. Грёзы сбылись. Вот только куда ему идти? Что делать и как быть? Ладонь проходится по земле, убеждая сломленный разум в были происходящего, пока глаза соединяют крупицы звёзд плавными линиями. Грустно, что сестра не рядом. До разрыва в сердце. Вновь слышатся размеренные и спокойные шаги. Трава колышется прохладным ветром (и все равно этот поток теплее той ужасной комнаты, отнявшей годы жизни), и над головой нависает силуэт. Мутный, разглядеть невозможно. — Будешь лежать здесь или поедешь с нами? — мужчина протягивает ладонь. Похлопывания стряхивают грязь со спины, и Авантюрин смотрит пристально. Здесь темно, должно быть, незнакомец не разглядел его глаза. Тот лишь оглядывается, салютуя рукой напарнику, и поворачивается вновь: — Я глава Корпорации межзвёздного мира, сокращённо «КММ». Мы поможем всем заключённым и не позволим Вам скитаться по миру в поисках помощи, но ехать с нами или нет — твой выбор. Выбор... Давно забытое, смутное, размытое, прямо как и покой. Хуже уже точно не будет, потому ноги сами идут за мужчиной. Боль искрами льётся из ран, пылью оседает на синяках, но становится легче. Теперь уже легче.***
День рождения — праздник-табу. Казалось, такой значимый день, один раз в году, а воспоминания о нем ужасно болезненные. Авантюрин никому не говорил, в какой день родился. Он и не уверен — промозглой зимой или пасмурной осенью. Воспоминания перемешались, а взаперти не было видно ни дождей, ни снега. Зато точно знает две вещи — ни цветущая весна, ни солнечное лето не одарили своим вниманием. Такие светлые дни не подходят его оскверненной душе. Бокал холодит пальцы, стекло проносит воспоминания от кончиков до самой макушки, по спине пробегает дрожь, и Авантюрин залпом выпивает напиток. Подбрасывает монетку бармену и берет со стойки шляпу. — На чай, Андерс. Андерсон перехватывает крутящуюся в воздухе золотую монетку и кивает с улыбкой, продолжая натирать стакан. Есть что-то особенное в том, чтобы побаловать себя вечером после тяжёлого рабочего дня. Казалось, живёшь в городе празднеств и вечеринок, в Пенаконии, а настроение совсем не под стать. Быть главным менеджером не так уж и просто: огромное количество бумаг, встреч, собраний, переговоров. Даже вечером свободную минутку трудно отыскать, что уж говорить о длинном, кажущемся бесконечном дне. Это все равно лучше, чем сидеть в ледяной камере. Скребя татуировку на шее, Авантюрин с ухмылкой выходит из зала, направляясь к своему «счастливому» номеру. Стоило перебраться на эту планету, как удача накинула на парня свое звёздное душащее покрывало: счастливый номер, фортуна за игральным столом, выгодные сделки, довольное руководство. Есть все, главное удержи в руках и не отпускай. Вот только внутри все равно пусто. Запрограммировали, теперь выполняй беспрекословно приписанные задачи да улыбайся всем подряд. Больше никто не увидит его слез, никто не тронет настрадавшееся тело и истерзанную душу. Как никто и не согреет ледяную ладонь, не проведёт ласково по волосам перед сном, на осветит тьму внутри добрым словом и не снизойдет образом надежды. Насвистывая услышанный в баре мотив забавной песни, Авантюрин заворачивает за угол и сталкивается с высоким незнакомцем. Грохот, и книги с документами падают на пол, разлетаясь по всему узкому коридору. Черт бы побрал эти крутые повороты. — Извиняюсь, – менеджер выставляет руки вперёд и с ухмылкой кивает головой. Слух улавливает тяжёлый выдох, и незнакомец трёт переносицу, принимаясь собирать документы. Авантюрин осматривается, поднимая особо далеко улетевшие бумажки: — кто ж знал, что из-за угла выйдет такой красавец. Парень не обращает внимания на сказанное, продолжая собирать документы. Закончив на своей стороне, он возвышается над менеджером, протягивая руку, и Авантюрин вкладывает в раскрытую ладонь исписанные бумажки. Только хотел узнать имя, как незнакомец проскальзывает мимо. Поправив съехавшую шляпу, блондин хмыкает и тоже направляется по делам — отдыхать. Казалось, эта мимолетная встреча больше не повторится, но нет. Взгляд цепляется за фиолетовую макушку за карточным столом. Рядом незанятое место, на которое тут же садится Авантюрин, лёгким движением кидая шляпу на стол. — Вот мы и встретились вновь, мистер загадочность, — подпирает щеку рукой и расплывается в лисьей ухмылке. Глаза, подобные алому закату, искоса оглядывают с головы до кистей. Интересно, этот красивый незнакомец запомнил менеджера с их мимолетной встречи? Или же был так занят собиранием своих бесполезных бумажек, что даже не обратил внимания на внешность парня? Тут в голове рассыпчатой звездой мерцает мысль: — раз уж судьба нас вновь свела, позволите узнать Ваше имя? — Слишком близко, — начинает незнакомец, скрывая недовольство за краймой бокала. Только сейчас Авантюрин обратил внимание, что занял половину стола новоиспеченного знакомого и отодвигается, заинтересованно хмыкая. Выдох тонет в вине: — доктор Рацио. Блондин замер в удивлении, так и не подняв собственный бокал. За спиной упало что-то тяжёлое с таким оглушительным грохотом, и менеджер пришёл в себя, оглянувшись на собеседника: — Тот самый? — Да. У Рацио был приятный аромат — свежий, терпкий и накрывающий пеленой последождевой росы. В такой непозволительной близи, почти под рукой, это очень явственно. Точно не парфюм, такова сама его кожа. Бледная, с обнажённым — боже, Клипот — боком. Интересно, на сколько по шкале от одного до десяти будет непозволительно нагло провести пальцами по открытой, похожей на мраморную текстуру, коже? Возможно, на все сто миллиардов процентов, однако, Авантюрина это сейчас не волнует. Вот только руки все равно держит при себе. О чёрствых и тяготящих методах Рацио в обучении известно каждому, и, скорее всего, учёный и в жизненных обстоятельствах такой же. Ещё словит себе синяк на лоб какой-нибудь книжкой. Остальные попытки в разговор не пошли на ладный мотив: Авантюрин представился, рассказал немного о своём статусе и потешил эго информацией о вышестоящей должностью над Рацио. Точнее, над гильдией эрудитов, а это почти над Рацио. Тот лишь закатил глаза, посвящая все свое внимание игральным картам. На этом «беседа» подошла к концу. После игры завести разговор тоже не получилось: закончив партию, учёный собрал свои вещи и удалился за дверь. Авантюрин, допив свой напиток, попрощался с присутствующими да удалился следом, вот только в коридоре парня уже не было. Думалось вновь, что им больше не суждено встретиться. Как быстро познакомились, так быстро и разбрелись по бескрайним галактикам. Вот только созвездия своевольно сложились в искрящуюся тропку свиданий, и нежданных встреч стало больше: в коридоре, на площади, за тем же игральным столом. Веритас сперва не разделял желания в общении, а затем, каким-то волшебным образом, разглядел в менеджере не только извечные фейерверки самодовольства на пару с лисьей обольстительностью, но и острый ум да хорошо подвешенный язык, который способен не только на миражный флирт. Вот и полились встречные вопросы и развёрнутые ответы, а не краткие «да» или «нет». Недели пролетали, за ними тянулась тонкая серебряная нить взаимных переглядываний и емких улыбок: от Авантюрина — явных, от Рацио — менее заметных. Духота вокруг учёного рассеивалась с каждым днем все больше, уступая место искренности и трепетности. Со стороны менеджера — доверие. Поднимая тяжёлую голову с барной стойки под шелест страниц, блондин сонно оглядывает сбоку сидящего. Опустошенных бокалов уже не наблюдается, видимо, Андерсон забрал их, дабы блондин во сне не смахнул стекло на пол. — Ты задремал, — словно прочитав мысли, начинает Веритас: — я не стал тебя будить. Как же так? Авантюрин не мог спокойно уснуть без снотворного, а грёзы были такими беспокойными, переносили в тёмные времена, каждый раз напоминая, кто он такой — безвольный и безжизненный. Теперь же, сидя здесь, за барной стойкой, пока под боком читающий Рацио тихо перелистывал страницы излюбленной книги, сон соизволил стать... мирным. Не тяготящим и удушающим, а дарящим свободу и покой. Впервые за столько лет стало понятно, почему люди на Пенаконии так радуются миру грёз. — Даже неудобно стало, — кристально-правдивое. Авантюрин поклялся сам себе, что никто и никогда не увидит его в таком уязвимом состоянии. Только вот не получилось. Сон пришёл сам по себе, нагло отключив разум от скверного мира. Походу, менеджеру и вправду пора заиметь отдых, который он по праву заслужил. Ладонь устало подпирает висок: — у тебя такие красивые глаза. Напоминают рассвет. «Рассвет» звучит особенно горько. Даже не горько, скорее отчаянно и беспомощно перед воспоминаниями. Мозг должен стирать все плохое из памяти, но почему-то не справляется с такой простой работой. Не хочет. Или же Авантюрин сам не отпускает. Нет желания терять даже такую крупицу памяти о сестре. Она должна была жить, счастливо улыбаться и наконец исполнить по-детски наивную мечту — увидеть восходящее золотое солнце в нежном объятии алых облаков. Почувствовать свободу в лёгких, пробежаться по полю. С её уходом в душе навечно стало пусто. — Впервые за четыре месяца вижу тебя без очков, — примечает учёный, возвращаясь к книге. Холод пролетает по позвоночнику вверх, оставляя дорожку инея. Авантюрин едва заметно постукивает пальцами по веку. Очки остались лежать на барной стойке дужками вверх. Рука плавно метнулась к розовой оправе, как ухо улавливает расслабленное: — у тебя по-красивому необычные глаза. Не надевай. Рациовская фортель, однако, рабочая. Авантюрин поднимает очки лишь для того, чтобы зацепить их за карман. Лесть — не язык общения Веритаса, значит, это чистая правда. Наверное. Голова в тумане, не соображает, ноги ведут в сторону личного номера, пока плечо согревает чужая ладонь. Главным гостем стала не только сонливость, но и алкоголь, ударивший в голову. Выпили-то совсем немного, да взгляд все равно мечется. Карту-ключ перехватывает учёный, прикладывая к двери и проходя внутрь. Все в неоне. Очень подходит Авантюрину, аккуратно уложенному на застеленную кровать. На потолке блики, мерцают огни, кружат в незамысловатом танце, отвлекаясь от мирской суеты. Рацио оставляет воду с ключом на столе, укрывая блондина пледом, первым попавшимся под руку — с дивана, и нравоучительно советует отдохнуть. Сделать шаг к двери не получается. Запястье окольцовывают холодные пальцы, невесомо, едва дерни — выберешься. Однако не хочется. Остаётся только стоять, оглядываясь на лежащего менеджера. — У меня нет снотворного, — хрипит в подушку Авантюрин. Сил совсем нет. Удивительно, как хватка ещё не соскользнула с бледного запястья. В тёмной голове думается: «следует сходить за сонными таблетками, раз уж даже предоставленный «мир Грёз» не помогает». Эти бесполезные мысли сметает сокрушительным ветерком: — может, останешься со мной хотя бы на час? Почему-то твоё присутствие успокаивает не хуже таблеток. Возможно, было бы разумнее сесть в рядом стоящее кресло, вот только на сей раз действия быстрее мыслей (такого прежде не происходило): Рацио пристраивается рядом на кровати, у самого края, облокачиваясь спиной на изголовье. Хозяин номера мерно выдыхает, когда сердцебиение перестаёт вырываться из горла вон, и прикрывает глаза. Ещё никогда не было так спокойно в кромешной темноте.***
Этот день Авантюрин запомнил на всю жизнь. Обычно люди именуют его «день рождения», однако, менеджер дал иную памятную метку — «день покоя». Сегодня первая годовщина такой значимой — лично для блондина — даты. Именно в этот день он повстречал того, кто смог принести в его сон покой и умиротворенность, пускай и косвенно. Рацио даже не догадывается о собственной важности в этом дне, да Авантюрин не собирается говорить — тот умный, умеет глядеть насквозь. Рано или поздно догадается сам. И вот тот же месяц, то же число на календаре, та же кровать. Неоновые глаза закрыты, кисти сцеплены на груди, а нога покачивается в такт приглушенной музыке, слышимой за дверью. И чувствуется, как сквозь пряди чёлки проскальзывают длинные пальцы. Едва ощутимо и медленно. Рацио запомнил — когда Авантюрин находится на грани сна, касаться нужно осторожно, не то будет, как в прошлый раз. Тогда в голове щёлкнуло нечто, заставив откинуть свисающую на глаза прядь, как менеджер дернулся и инстинктивно отодвинулся назад. Это было так резко, чуть не свалился с кровати. Сон больше не приносит тех воротящих воспоминаний, позволяя отдыхать меж звёздных камней умиротворения. Всё было чудесно, пока тёплые пальцы не огладили татуировку на шее. Тут уже пришлось воспрянуть ото сна и покорно смотреть в потолок. Рацио почувствовал свинцовую атмосферу, убрав ладонь. — Да нет, продолжай, — поворачивается к нему Авантюрин. Лежит на правом боку, чёрные линии видны во всей красе. Ухмыляется, махнув рукой: — я же должен как-то с этим справляться. Веритас не продолжает. Вместо этого придвигается ближе и наклоняет голову к авантюриновской шее. Дыхание охватывает, кажется, всю шею, а грудную клетку водой заливает, стоит тёплым губам прижаться к чёрным линиям. Такого менеджер точно не ожидал. Теперь лежит, непонятливо хмурясь, а затем издаёт шипение — ощущение зубов на собственной коже не новое. Собственное тело уже наготове; ждёт, когда же кожу прихватят посильнее, прокусят до крови и безжалостно размажут красное по всем ключицам и груди. Однако этого не происходит. Рацио мягко отпускает кожу, вновь прижимается тёплыми губами, чтобы следом провести языком и оставить красный след. Красный, но не кровавый. По-особенному красный, воспылавший... любовью? Скорее нежностью. Аромат чужого тела, окутавший все лёгкие, отдаляется, и наконец появляется возможность вдохнуть полностью. Авантюрин проводит ладонью по татуировке. До этого «метка» проносила по всем внутренностям лишь холод и отторжение, сейчас же по ладони растекается тепло. И тепло это больше не от татуировки. От бледного засоса. Трепетного и, главное, обоюдного. Очень неожиданно. У них ещё даже поцелуя не было, а кожу на шее уже пленили. Авантюрин не зол, конечно же нет, да и смех его совсем не от отчаяния. Рацио качает головой и отодвигается, намереваясь встать. — Уже уходишь? — блондин оглядывается на настольные часы, отсчитывая время: — сегодня раньше. Намного раньше. — Глупый вопрос, — ученый выдыхает и потягивается. Шею неприятно тянет — отлежал, потому приходится развернуться всем телом: — сегодня очередной фестиваль на главной площади. Выходить туда — не самый лучший вариант. Нам попросту не дадут свободной дороги, так что предлагаю насладиться праздником со смотрительной веранды. Там сейчас точно никого нет. И как всегда, Рацио оказывается прав. На веранде и вправду никого нет. Авантюрин облокачивается на перегородку, складывая на ней руки и подставляет лицо ласковому ветерку. Чёлка слетает с глаз, теперь мир предстает полной картинкой. Видно все: от Большого театра до площади Часика. Мелодия инструментов разливается по всей местности, пока гости и жители Пенаконии кружатся под незаурядный мотив, одаривая друг друга подарками или приятными словами. Возле фонтана так похожие друг на друга парень и девушка делают фотографию на память, безудержно радуясь удачному снимку и в обнимку ступая дальше. Отчужденность старается держаться, да проигрывает, и лёгкая улыбка расцветает на её месте. — Мне показалось, или у тебя глаза блестят? — слышится сбоку. Рацио сдвигает чёлку, вглядываясь в смятенное лицо. До этого момента блеск в авантюриновской радужке был чужд, но сейчас... — Тебе показалось, — Авантюрин отворачивается, надевает излюбленные очки и отчужденно — по крайней мере, старается оставаться таковым — глядит вниз. Глядит на центральную улицу, где счастливые и довольные жизнью люди веселятся, смеются не с натянутой улыбкой, а с самой искренней. Имеют рядом близких и родных. Они не лишены половины себя, своего сердца и разума, не расколоты осколками планет меж любимых. Жизнь этих людей принадлежит только им и больше никому. Стоит радоваться, ведь хоть у кого-то имеется свое долго и счастливо. Только отчего-то так тяжело и холодно, а чужая ладонь кажется невыносимо горячей на собственной щеке. Лишь спустя минуту поглаживаний до Авантюрина доходит — Рацио стирает слезы с его бледных щёк. И как менеджер не заметил? Взгляд безразличен, а глаза вот раскраснелись. Кусочки зеркала растеряны. Разбиты, рассыпаны в мирской пыли, там, где их уже не найти. И во всем отражающем полотне не хватает целостности. Целостности картины нет, а может её и вовсе не существовало. Для Авантюрина это было понятно с детства. Для Рацио же стало понятно сейчас, именно в этот сокровенный момент. Пустота, отчаяние и терпкая грусть плескаются в ярком неоне, острым лезвием разрезая веру на лучший исход. Своими собственными руками Веритас заполняет трещины зеркала Авантюрина — отдаёт свои осколки. Менеджер прикрывает глаза на тёплое, мимолетное касание и расплывается в самой искренней улыбке, на которую только способен, чтобы следом прижаться к губам напротив. Возможно, хотя бы здесь у него будет шанс на свободу и душевный покой. Будет шанс на счастье — за себя и за сестру.