Дорогу молодым.

      Время неспешно двигается к десяти. Солнце уже давно высоко, и снег под напором его тёплых лучей начинает нехотя таять. Весна, как-никак. Уже совсем скоро школьное время окончится, и начало будет положено летним каникулам, которые так упорно ждались учениками средней школы Южного Парка. Влажный снег скрипит жалобно под ногами, лёгкий ветер аккуратно качает высветленные пепельным блондом отросшие волосы, заваливая их то в одну сторону, то в другую. Пепельного блонда, кстати, добиться не вышло, и теперь некогда чёрные мягкие пряди напоминают сено и цветом, и на ощупь. Несмотря на сильное опоздание по причине просиженных полночи штанов в доме друга за новенькой приставкой, Стэн не торопится вообще, от слова совсем. Он бы и вовсе не пришёл сегодня, лень его гложет, но утром ему пришло сообщение от классного руководителя с очень даже гневным содержанием, и обещания вызвать миссис и мистера Марш неплохо побудило подростка сходить-таки на оставшиеся уроки. А потом до школьного психолога, потому что: „Ты совсем распаясался, Стэнли! Это уже ни в какие рамки, сколько можно?”       Стэн переключает песни одну за другой, ему всë не нравится. Он очень давно не закачивал себе новой музыки, из-за чего приходится слушать то, что давно надоело. До школы остаётся пара десятков метров, Марш уже видит железные ворота и принимает решение выдернуть к херам наушники и не раздражаться ещё сильнее. Он вообще не выспался на чужом диване в гостиной с джойстиком вместо подушки. Глаза болели и чесались, голова желала приложиться о ближайший камень и расколоться на части. Даже после дичайшего похмелья Стэн себя так не чувствовал, когда гнал в ближайший ларёк за минералкой для всего дома пьяных подростков. Почему именно он? Проснулся раньше всех, вот почему. Когда покрытая пушистой варежкой рука ложится на холодные прутья, внезапно Марш слышит чей-то глухой выкрик за спиной неподалёку, который немного похож и на рëв сбитой собаки, и одновременно на его, Стэна, имя. Хриплый, невнятный, шепелявый, картавый — всë на свете. Только один человек, который ему знаком, обладает таким замечательным голосом. Нет, на уроках пения он справлялся правда хорошо, но был похож на невменяемого алкаша за окном, который слоняется по городу в пять утра. Кенни Маккормик. И Стэн оборачивается на зов — в паре метрах от него несëтся рыжее пятно, расстëгивающее свою парку на ходу. Куда он так торопится? На уроки, неужели? Марш хихикает сам себе и делает вид, что утирает нос ладонью, на деле же скрывает ею дебильную усмешку. А то ещё Кенни подумает, что смеются над ним и обидится. У Маккормика на ногах летние кроссовки, которые на сыром снегу скользят похлеще коньков на льду. Он не успевает затормозить и летит на Марша, который спокойно ловит его, выставив руки вперёд барьером. — Дарова! — он этим утром больно веселый, и его веселье распространяется гриппом на стоящих рядом людей. И Стэн ей поддаётся, у него иммунитет слабый. — Куда едешь? — Марш кивает ему коротко на рваную обувь, пряча руки в карманы. Кенни сначала непонимающе вправду задумывается над вопросом, а потом смекает, заходясь лающим смехом. — Туда же, куда и ты, — хлопает по плечу так, что Стэна отшатывает к калитке. До уроков остаётся минут десять от силы. Им бы стоило поторопиться, но их явно не очень волнует геометрия, на которой сейчас будет проходить контрольная работа. Стэн лучше отхватит за ещё один прогул, чем получит неудовлетворительную отметку, которая убьёт напрочь его поход на намечающуюся ночёвку у Кайла. Которая на самом деле будет не у Кайла и не ночёвкой вовсе, но родителям таких подробностей знать необязательно. Самое главное — Кайл там тоже будет. Значит и не соврал, получается.       Стоит ногам ступить за злосчастный порог учения, мучения и страдания, Кенни одергивает Стэна за плечо. — Чел, пошли покурим? Тот смотрит вопросительно, с реальным удивлением, с каким на него обычно глядит Кайл, когда он, Стэн, говорит что-то правда глупое. — Я не курю. У Маккормика лицо нечитаемое. Глаза прищурены слегка, цвета ярко-синей футболки, на которую случайно попали отбеливателем. Губы растянуты в былом довольствии, словно в лотерею выиграл. — Я в курсе. Постоишь со мной просто, или ты так мечтаешь попасть на математику? Стэн эмоционально отказывается посещать урок даже не задумываясь, и Кенни со смехом хватает его под руку и тащит на задний двор. Они удивляются, когда не подмечают готов на их постоянном месте. На немой вопрос Кенни об этом Стэн только разводит руками — они иногда общаются, но те не докладывают Маршу о каждом своём шаге. Маккормику так даже лучше, потому что его постоянно ловят за всевозможными нарушениями, будь то простой прогул физкультуры или большое карикатурное „хуй” на стене. Когда родители Кенни были приглашены посмотреть на сие творение, отец гоготал как полоумный, а мать отвесила неплохой такой подзатыльник. Но эта ситуация быстро забылась и замялась, ведь дома ждет бонг, а граффити на стене это не так уж и плохо, даже если это кривая матерная надпись. — Точно не будешь? — спрашивает с издевкой, убирая зажигалку в карман. Это же та, про которую Картман говорил. Типа пропала, все дела. Но Стэн это Эрику говорить не станет, ведь пропавшей зажигалки ему хватит, чтобы сломать Кенни палец. Марш смотрит на него как на маленького ребенка маминой подруги, который приклеился с какой-то хренью и теперь выносит мозг. Да Маккормик своим поведением, если честно, почти не отличается от таких детей. Ему хватает Стэнова взгляда, чтобы ухмыльнуться широко, хмыкнув. С ноздрей дым валит, как с труб паровоза, и разносится ветром по воздуху. Марш пробовал это дерьмо единожды, и он все еще помнит свои ощущения после одной сигареты. В общем и целом — ему не понравилось. Поэтому он больше не пытался и не гнался, и не поддавался на манипуляции всяких идиотов с их типичным: „Те слабо, что-ли?”. Обычно, так говорит Картман, но чтобы хоть кто-то, не считая вспыльчивого Брофловски, повелся на такое? Даже с детсадовцем спор выйдет куда более интересным, чем с таким человеком, как Эрик.       Они присаживаются на кирпичный выступ, который напоминает ступень в стену. Неизвестно, зачем это здесь выложили, но теперь эта штука является своеобразной лавочкой для всех желающих отморозить свой зад. Кенни всегда было все равно, сидеть на дорогом диване в доме Токена или же в мусорном баке ради прикольной фотки. Маккормик — тот человек, который веселья ради прыгнет в открытый канализационный люк, предварительно раздевшись. Одежда то у него одна. Он называет себя котом, у которого в запасе ещё девять жизней, поэтому каждая прогулка в его компании похожа на барабан револьвера, который он крутит в своих руках и решает, сколько пуль затолкать внутрь сегодня. И если вам однажды показалось, что вы видели, как Кенни в одних трусах рассекает воздух по крышам домов средь ночи, то вам не показалось, не переживайте. — Ну, как у тебя дела с песнями? Пару годиков назад, а может даже побольше, Стэн организовал свою музыкальную группу, назвал её „Crimson Dawn”, и всерьёз занялся писанием песен и их исполнением. Завязал он с этим по причине резкого выгорания. Просто решил, что не его это — выть на публику. Кенни был бас-гитаристом в его группе и по-настоящему не понимал, почему тот забросил это дело, ведь петь Марш умел и делал это хорошо. — Да, никак, — он неопределённо машет рукой, желая уйти от темы. Стэн и по сей день занимается музыкой, вот только чисто для себя, без исполнений на всеобщее обозрение, — лучше расскажи, у тебя как дела? А еще Кенни был тем человеком, который может в любой момент пропасть "без вести" и его хрен разыщешь даже с помощью рекламы на пакетах молока. И он никогда не давал точного ответа на личные вопросы. — Всë по-старому, — он хлопает Марша по спине и приобнимает его, Стэну сразу вспоминается отец. Обычно он так делает после того, как накатит пятьдесят грамм и вспомнит, что у него есть семья, и дети когда-то были. Маккормик всегда бесил своей неточностью и умалчиванием. Он — странная загадка, к которой нет точного решения. Всегда новый, всегда разный. Каждый следующий день к нему нужен другой подход. Он не желал поддаваться даже своим друзьям, не давал слабины родным и все были обязаны, если им так хочется его узнать, собирать этот тяжелый пазл самостоятельно. Даже Божья помощь бессильна здесь. — Стэн, — Кенни восклицает так неожиданно и громко, что Марш пугается, — мне так неудобно! — Чего? — Давай хотя бы половину, а? — он старается сдержать рвущую лицо улыбку со всех сил, но это бессмысленно и бесполезно. — Я сказал нет. Дëрнув плечами, зажимает фильтр зубами и со скрипом тянется. Стэну кажется, что у Маккормика лёгкие внутри чернее самой тёмной ночи. Кенни курит всегда и везде, даже когда нечего и нельзя. Найдёт, украдёт, обманет, попросит. Он умудрился курить в сраном автобусе, после чего убегал от полиции так быстро, как никогда в этой жизни не бегал. Ну, так по крайней мере Кенни сам утверждал, Марш этого воочию не видел. — Стэнли, — говорит он сипло с полными дыма лёгкими до краёв, который с каждым словом вырывается комьями наружу, — хочешь прикол? У Маккормика приколы всегда разные. Никто не может угадать, что на этот раз он преподнесëт. Это, возможно, безобидный анекдот, а возможно, это противный огромный паук, который незамедлительно после согласия летит прямо в лицо. Но обижаться на Кенни долго никак абсолютно, потому что это Кенни, чертов, Маккормик. — Давай. Стэну скучно и терять особо нет чего. К насекомым с бездонных карманов он уже привык, а анекдоты он любит сам. Особенно чернушные, про инвалидов или пидорасов, или туалетный юмор — конëк Кенни. Марш мысленно готовит себя сразу ко всему, но к тому, что выворачивает Маккормик, быть готовым не получится. — Посмотри вон туда, — он тычет куда-то в сторону пальцем руки, что лежит на Стэновых плечах. Пока Марш доверительно поворачивает голову и смотрит, не понимая, куда именно нужно и вглядывается во всë, Кенни снова тянется на весь объем ещё детских, но прокуренных не по-детски лёгких. Бычок щёлкает в ближайший сугроб, салютует прощальной искрой и валится в снег, утухая. Марш начинает догонять, что прикол какой-то странный, потому что ничего прикольного развидеть он не может в обыкновенном школьном дворе. И когда он уже хочет обернуться на друга, который подозрительно затих, то чужие длинные пальцы грубо входят меж крашеных прядей и цепляются мертвой хваткой, причиняя слабую боль. Стэн не успевает среагировать и запротестовать, как его оборачивают и дёргают вперёд, вгрызаясь неприятно в губы. Пребывая в максимальном уровне шока он сидит неподвижно, лишь уткнувшись машинально кулаком в грудь напротив, пока шершавый горький язык заползает червем в приоткрытый рот. И Кенни, наконец, показывает ему тот самый прикол, выдыхая сизый дым в ротовую полость. Вот только будучи в сильнейшем ахуе, Марш не дышит совсем, поэтому табак только щекочет всë внутри, впившись зазубренной стрелой в горло. Сжав в кулаке копну сухих волос, Маккормик с влажным чмоком двигается глубже. И Стэн наконец приходит в себя, когда Кенни уже всасывает его язык в свой рот, подцепляя зубами. Акцентировав внимание на своей руке, которая все еще подпирает чужую грудь, Марш слегка сместил её и двинул костяшки под ребра. Приколист с несмешными приколами сразу отпрянул, согнувшись на хриплом выдохе. Да вроде не так уж сильно и ударил. У Стэна голова кипит, лицо горит, а слова встали в горле невнятными звуками и не хотят двигаться дальше. Тело покрылось мурашками, и рука зависла в воздухе вместе с труднопредсказуемым взглядом. Кенни смотрит на него хитро, с усмешкой. Заметив, что друг снова подвис, он толкает его легонько в выставленную руку, на что Марш одергивает её, словно кипятком обдало. — Дурак, блять! Утирает с губ чужие слюни и подрывается с хрустом колен, быстро удаляясь нервной походкой. Маккормик довольно смотрит ему вслед, подбирая с земли забытый другом синий рюкзак и поднимаясь тоже. — Ещё увидимся, — говорит он воздуху и ближайшим стенам, теряя из виду светлую макушку.