Правила эксплуатации вашего рабочего телевизора

Его вышвырнуло из потока прямо на пол студии, на самом деле это было лучшим из вариантов, потому что в любой другой ситуации вне их собственной башни скорее всего Вокса бы ожидала неминуемая гибель. Умирать в первый раз было нихуя не круто. Второй раз был бы полным дерьмом. Ему совершенно никак нельзя было умирать, у него была работа, у него были придурковатые коллеги-близкие. У него было все, о чем среднестатистический грешник даже мечтать не может. Экран искрит, шумит, рассыпается стеклом, пока Вокс пытается приподняться хотя бы на локтях. Он практически полностью теряет ориентацию и возможность видеть. Собственное стекло режет предплечья, тело отказывается слушаться. Его мозг кричит о том, что существование сейчас – одна сплошная ошибка. Экран практически уничтожен, это даже не совсем вина экзорцистов, которые приняли одного из оверлодов за легкую мишень. Легкой он никак не был, он почти даже дотянулся до одного, потому что оскорбление нападением гордость не выдержала, а потом он чуть не откинулся от пронзившей тело боли от ангельского оружия где-то сзади. А потом спереди, а потом была эта утвердительно жалкая попытка сбежать через ближайшую камеру, которая закончилась тем, что поврежденный и экран окончательно превратился в жидкокристаллическую кашу. Вокс сжимается в комок. Ему хочется провалиться нахрен на какой-нибудь другой круг. От боли и ощущения унижения, пока разрывающаяся от боли голова заботливо подчищала файлы памяти. Он ненавидел этот день. Он… Его вывораивает неоново-синей густой кровью с желтоватыми пятнами желудочного сока. Вокс моргнул оставшейся пародией на глаз, состоящей из битых тухнущих пикселей. Кровь в его пародиях на вены слишком далека от человеческой. Все его тело чертовски далеко от настоящего человеческого. Ад выдает такие награды за дерьмовое поведение при жизни. И теперь Вокс как будто – просто жалкая цензура себя самого. Он совершенно не слышит голоса над собой, только пытается удержать все внимание на примерзком розовом ковре. Он даже думает, что Вельветт должна высказать все, что думает про оформление студии и стремления Валентино к тысячи оттенкам одного цвета. У него отчаянно болит все, что может болеть, а еще сознание заставляет задохнуться короткой вспышкой смеха. Вокс думает, что от ебучего ковра у него раскалывается голова. А еще рассыпаются осколками звезды. Тело совершенно его подводит, Вокс скользит, а еще умудряется запомнить, как кто-то касается его напряженной спины, как голоса становятся громче. Он не просто умирает, он умирает среди кучки людей, которым абсолютно точно нельзя видеть его таким. И среди кучки людей, которые однозначно не могут помочь. Потому то если у тебя телевизор вместо головы, это требует особой осторожности. Она посильна Воксу и только ему, едва ли любой другой мог бы справиться. И все выходило бы идеально, если бы в размеренную адскую жизнь иногда не вмешивались обстоятельства. Валентино называл его занудным, педантичным и иногда ханжой, стоило только скривиться и запретить ему кончать на экран. Следы и жидкости раздражали. Следы и жидкости могли попасть внутрь, Вокс не хотел предполагать, что с ним будет, если семя попадет сквозь щели. Он никогда не хотел знать, что будет, если кончить в мозг. Он даже не хотел знать, что будет если разбить экран. Но в первый раз его окатило такой волной боли, которая не могла появиться нигде, кроме средневековых пыточных. И у Вокса в его чертовой голове, когда он был где-то в приближении к более тонкой версии, но уже совсем близко к хрупкой. Когда он не научился уворачиваться от на самом деле далеких от меткости бросков Валентино, а тот имел совсем отвратительную привычку разбрасываться чем-то тяжелее хрупкой посуды. Она оба пришли к мнению, что если мебель осталась целой и на своем месте, то день прошел относительно спокойно. В тот раз он решил, что должен быть строже, а Валентино решил, что может побыть тихим пару дней, у него даже получилось это. Вокс до сих пор считал эти несколько дней самыми спокойными за существование их маленького объединения. И даже сопровождавшая все восстановление боль ему не так сильно мешала. Может отчасти он привык. Все его тело – хуевый механизм, прикрытый плотью. Сбоящий и перегревающийся, приносящий дискомфорт так, что тот стал неотделимой частью жизни после смерти. Вокс не открывает глаза, он все еще едва соображает и концепция зрения ему сейчас определенно недоступна. Но он хотя бы приходит в себя. Кажется, в положении сидя. Кажется, полученная ранее рана скрыта за слоем бинтов и медленно затягивается. Регенерация, если ты не мертв окончательно, работает так отвратительно ощутимо. Он чувствует, как восстанавливаются ткань, ему хочется заныть и отрубиться обратно, пока это не закончится. — Не ворочайся, я пытаюсь быть аккуратной, а ты совершенно не помогаешь, — возмущается совсем близко к нему Вельветт. Теперь тяжесть на коленях совершенно оправдана. Вокс бы застонал, если бы только мог. Он чертовски беспомощен без экрана, который, судя по положению, возне и странным ощущением, ему заменяют. Вокс невольно шарит пальцами рядом с собой, он сам не до конца понимает, что именно хочет найти, но кожа чувствует знакомое покрывало. Он пытается проанализировать, но от этого боль только усиливается. В воздухе шипит ток и Вельветт легко тыкает двумя пальцами под ребра. Ток шипит возмущеннее, но она укоряет вновь: — Перестань думать, тебе в таком состоянии это вредно. А ты, хватит торчать так близко, свет загораживаешь, мне надо подсоединить тут все. Вокс слышит, как что-то тяжелое поднимается с дивана и шествует грозными шагами к другой его стороне. Он чувствует легкое разочарование, потому что, видимо, не дотянулся до Валентино совсем немного. А потом знакомая ладонь касается плеча. — Ты знаешь, что перепугал всех, Вокси? — спрашивает Валентино совсем рядом и есть в его голосе что-то приторно-торжествующее. Вокс сосредотачивается на попытках уловить в его голосе беспокойство, когда речь продолжается: — Как ты умудрился влипнуть? Бинго. Вокс вздрагивает, протягивает слепо руку и сталкивается с чужой. Если не знать Валентино достаточно хорошо, то различить его интонации едва ли получится. Вокс знает его будто бы лучше всех в трижды ебанном Аду. Щелок информирующий об успешной установки. Зрение наконец проявляется, а сразу за ним автоматически транслируется его вымученное выражение лицо. Вельветт действительно сидит на его коленях, зажав в руках тонкую отвертку и от сосредоточенности прикусив нижнюю губу. Она кажется растрепанной и взволнованной. Вокс на мгновение убеждает себя, что не хочет больше никогда видеть её такой. Он не допустит этого. Он записывает это во внутренние заметки. — Теперь рассказывай. Она сползает наконец с затекших колен. Вокс бы пошевелился, если бы только мог чувствовать что-то, кроме нытья восстанавливающейся системы. Он издает только тихий стон, а потом чувствует, как четыре сильные руки отлепляют его от мягкой спинки дивана и тянут куда-то назад. Валентино заставляет прижаться к своей груди, его пальцы бережно касаются оголенной груди. Вокс сдается и честно говорит: — Я стер, что помнил. Вельветт тихо смеется, качая головой, будто она вообще ожидала другой вариант. Будто она могли допустить, что Вокс не закроет эту часть своей памяти, чтобы лишний раз не возвращаться. И будто он автоматически не удалит все отснятые камерами материала. Это код «фиолетовый». Потому что «красный» – код оленя. Она оказывается ближе, закидывает на свои колени ноги Вокса и прижимается боком к Валентино. Они втроем будто привязаны друг к другу веревкой. Вокс ворочается, устраиваясь немного удобнее, будто уже не получил огромную щедрость в виде возможности практически лежать на своих партнерах. Валентино касается пальцами края экрана, ведет вдоль и зло вздыхает на ухо. Его голос – раздражение с волнением. Они теперь, когда все почти хорошо, настолько ощутимы, что Вокс чувствует странный укол. Вообще-то чувство вины у грешников атрофировано. Может ошибка системы. Но Валентино говорит совсем рядом: — Не делай так больше. И с каких пор именно он среди них выступает за голос разума. Вокс скрипит вместо слов, потому что он настроен дерьмово, потому что он хочет отключиться и провести перезагрузку, но в конце концов он не может оставить их без ответа. Ему удается снова взять звуковые сигналы под контроль, даже выдать: — Это случайность. Одна такая случайность рано или поздно будет стоить ему жизни. Или кому-то из них, если они не будут достаточно собраны. Вокс закрывает глаза, новенький замененный экран практически тухнет, потому что у него нет сил на яркость. Но он добавляет, потому что должен успокоить их: — Не повторится.