Вписанные в вечность.

«в наших венах течёт портвейн, наши руки сплетены вербеной мы — вечность солнечных дней, мы сами вписали себя в бесконечность» — Не зевай, иван-чай себя не соберёт! — Сегодня ещё папоротник цветёт, успеть бы надо! — А завтра по клевер, да по полынь! — И смородина, смородина! Малину и зверобой собрали, а смородину с крыжовником забыли! У Ягуна на голове венок из мака и васильков, и поле перед ним расступается, прокладывая дорожку к иван-чаю, словно к старому товарищу. Ягун искрится в лучах Ярилы, который наблюдает за двоюродным правнуком сверху и дарит парнишке рыжие веснушки на щёки, что проявятся только завтра. Баб-Ягун бежит спиной вперёд, не спуская взгляда с того, кто идёт позади — и улыбается так широко, что ямочки на впалых щеках похожи на трещины в скалах. А Демьян шагает позади спокойно, придерживая плетёную корзину и наблюдая расслабленно, чуть склонив голову вбок. А у Демьяна за отросшими русыми волосами спрятана ромашка и его свитер пахнет мятой, лавандой, немного донником. А у Демьяна божественных родственников нет, зато одного полубога он любит, пожалуй, больше всего на свете. — Яш, не иди задом наперед, упадешь ведь, а по всему полю камни! Головой ведь ударишься! — Да ты что, я же сама осторожность, я же ведун и провидец, упал бы — знал бы давно! — Как Ягге говорит — знай, а проверяй! — А ты мне, Дёма, бабушкой не грози, как обижусь!.. Ух-х-ёй!.. Демьян чуть смеётся, прикрывая слегка кривые зубы ладонью, да накидывая корзинку на изгиб локтя. Демьян чувствует, как Ярило сзади тоже хохочет и как его лучи ярко светят ему прямо в затылок, заходясь в золотистом смехе. У Демьяна многослойные брюки и платки, что похожи на длинную цветасую юбку, амулеты на шее и на поясе, свитер лёгкий, с шаманскими узорами и Демьян смеётся — не глумливо, но улыбается ярко, под стать родственнику его мужа. Баб-Ягун же лежит в буйном разнотравье, раскинув длинные, худые руки и ноги и чуть приподняв голову, глядя на зельеварских дел мастера и слушая его ласковый смех. Баб-Ягун чувствует, как под его длинными, соломенными волосами, что доходят до пояса, шебуршится трава, как венок съехал на лоб, на челку, как земля зудит под спиной. Баб-Ягун, своим высоким, стройным телом, ощущает на себе вес мироздания ежедневно, чувствует, как бытие заползает к нему иногда под льняную лёгкую одёжку, знает, что груза прожитых годов ему хватит на несколько поколений, но слышит сейчас серебристый смех — и сам смеётся так, что полуденницы в округе прячутся за деревьями. — Яшка, вот ну что ты, двести лет парню, а всё как маленький, словно в Тибидохсе на первом курсе! — Дёмка, так мы с тобой на первом курсе в Тибидохсе каждый день дрались! Что же, я, по-твоему, не поменялся? — Мы с тобой и сейчас деремся, только не в коридоре, а на кровати. И не каждый день, а по настроению. И не с ненавистью, а с поцелуем. — А без драки поцелуй получить можно? Демьян улыбается ещё шире, садясь прямо в траву, прямо рядом и кладя голову полубога на свои мягкие, скрытые слоями шаманской одежды, колени. Демьян обводит бледные, чистые щёки тонкими пальцами, гладит золотистые волосы, любуется с щемящей нежностью в светло-сером, влюбленном взгляде. Демьян, наконец, целует — в лихую, холеную переносицу, целомудренно, искренне, с закрытыми глазами, положив увешанную браслетами руку на крепкую, широкую грудь, в которой заходится в грохоте миров сумасшедшее родное сердце. Баб-Ягун смотрит завороженно на тёмно-русые, чуть длинные кудри, что золотит своими лучами проказник-Ярило и, даже если бы постарался, не смог бы отвести взгляда. Баб-Ягун кладёт руку с узловатыми, мозолистыми пальцами на разгоряченную шею и жмурит ясные, голубые глаза, когда тёплые губы скользят по его чуть прохладной коже. Баб-Ягун ощущает, как мироздание застывает, когда он сам оставляет поцелуй на крепком кадыке, пахнущим остролистом, но не жалеет о том, что ради них двоих в очередной раз, пожалуй, остановился целый мир. — Яша, я хочу прожить с тобой вечность в этом месте. — Она, наша вечность, началась целых двести лет назад. И продолжится столько, сколько каждый из нас захочет. — То есть, не закончится вовсе? — То есть, не закончится никогда. Ягун делится с Демьяном и половиной курса своей божественной вечностью и, пожалуй, самому Демьяну это больше всех нравится. Семь-Пень-Дыр, двоюродный брат Ягуна, в Карелии с Глебом проходит реабилитацию, приезжает иногда в теплый Крым и ходит с братом на Смородину. Аня Морозова вместе с Пенелопой Бульоновой председательствует в Коллегии Магии, Рита Шито-Крыто шаманствует где-то далеко в Тибете, а Татьяна Гроттер вчера носила цветы на могилу Ивана Валялкина, в честь годовщины свадьбы. Их вечность пахнет травой, их голоса смешались в гуле сотен тысяч других, их души запатентованы в Книге Бессмертных, а им самим жить до окончания этого мира. Но за этим миром следует другой. И их души уверены, что продолжат своё бытие там вместе. Ведь могут ли бессмертные идти порознь, особенно, если души их сцеплены толстыми нитями искренней любви? Ответ им дарит безмолвный ветер, что бежит с самого начала мироздания — и Демьян глухо улыбается, ведь ответ этот точно не всесильное «да».