Тепло

      Когда Юго в первый раз почувствовал это, еще и во время самого непримечательного и обычного разговора, ему стало настолько стыдно и неловко, что он резко замолчал и замер. Адамай, внимательно его слушавший и предельно четко улавливая перемены в чужом настроении, недоуменно уставился на брата, ожидая объяснений. А элиатроп только пожал плечами, пристыженно уставившись на свои ноги.       Ему было отвратительно стыдно за себя и за то, что он подозрительно часто стал ловить себя на желании сделать что-то… эдакое.       То есть, своим основным и главным романтическим интересом юноша всегда считал милейшую садида, с течением времени становящуюся все более и более прекрасной. А потом в какой-то момент он вдруг словил себя на схожести чувств к ней и к своему брату, но абсолютно всегда ему было достаточно просто списать все на радость от воссоединения после разлуки. Еще и произошедшей по его вине, да. И… столько всего произошло с момента их последней встречи до официального примирения.       Это было тяжелое время для всех. Но, хвала небесам, они смогли это пережить, пусть это было невообразимо тяжело.       После возвращения домой была долгая адаптация, выяснения отношений что с папой, у которого были вполне понятные претензии и вопросы к ним обоим, что между ними, наедине ото всех, потому что… обсудить правда стоило очень, очень многое. И пусть не всегда разговоры были простыми и не вызывали излишних эмоций, Юго был счастлив.              Самое главное, что Адамай снова дома. И в этот раз он ни за что его не упустит. А Адамай вырос — он это отметил еще в ту самую их встречу — и стал другим. Менее эмоциональным и ласковым, более закрытым и осторожным, все еще ждущим подвоха, но искренне надеявшимся на то, что все образуется и будет хорошо. И Юго правда очень старался сделать все, чтобы так оно и было.              И как же он радовался, когда замечал, что Адамай бывает счастлив.       Во второй раз Юго ощутил эту щемящую грудную клетку нежность, когда вернулся в комнату после чтения младшим каких-то сказок на ночь. Уже было довольно поздно и они прямо-таки засиделись, и он вообще рассчитывал на то, что брат не будет его ждать и ляжет спать, но Адамай стоял возле письменного стола и что-то держал в руках. Когда Юго закрыл дверь, он повернулся к нему, смешливо ухмыльнувшись, демонстрируя, как оказалось, несколько детских рисунков своего брата.       Элиатроп пораженно ахнул, заспешив к нему, чтобы посмотреть на свои старые рисунки. Альберт никогда не выбрасывал такие вещи, бережно их храня, и он вообще-то прекрасно знал об этом, но за всеми пережитыми заботами и проблемами попросту не вспоминал. — Ты нашел их!.. — вздохнул Юго, затем приглушенно хихикнув. Уже совсем старые, местами помятые и даже надорванные, листы с разноцветными каракулями казались крошечными и неуместными в когтистых руках Адамая. — Я бы хотел посмотреть, как ты это все рисовал, — говорит Адамай. — Но не могу представить тебя таким же, как Чиби. — Маленьким? — предположил элиатроп. Адамай кладет один из листов на стол. Кажется, там Юго пытался изобразить Альберта в особенно дурацком колпаке. — С этим проблем нет, — хмыкнул Адамай. — Я про то, какой ты неусидчивый и своенравный.       Ах, вот он как. — Мне стоит напомнить, каким был ты? Гругал даже отдаленно не напоминает тебя в детстве. — Тебя это расстраивает?       Вопрос был задан в довольно шутливой манере, но Юго вдруг стало стыдно и совестно, потому что, ну… по большей части в разительных изменениях брата виноват был именно он и его выбор. Пусть Адамай не имел в виду вообще ничего подобного — они уже все обсудили и приняли решение без острой необходимости такую щекотливую тему не поднимать — Юго все же заметно изменился в лице. — Я не это имел в виду, — положив оставшиеся рисунки на стол, поспешил успокоить элиатропа Адамай.       Юноша кивнул, постаравшись натянуть хоть какую-то улыбку, но получилось у него паршиво, если судить по вымученному вздоху дракона. — Я знаю. Адамай неубежденно кивнул. — Хочешь поговорить об этом? — Нет, — уверенно ответил Юго. А потом замешкался, словив себя на, как ему показалось, совсем неуместном желании вдруг к нему прильнуть и прикоснуться. — А что тогда ты хочешь?       Хотелось Юго многого. Но самое основное, разумеется — знать, что Адамай больше не уйдет и они всегда будут рядом, что пусть хоть весь мир на части разорвет, но он будет на его стороне. В свою очередь, Юго отплатил бы ему тем же, никогда более не отказываясь от него, чего бы ему это ни стоило.       Но это потом. И, в общем-то, чтобы доказать это, потребуются столетия, если не целая вечность. А конкретно в данный момент ему хотелось бы самого простейшего. — Можно тебя обнять?       Адамай кивает, хотя и выглядит слегка удивленным, и Юго прижимается к нему сначала невесомо и легонько, а потом уже крепче, смыкая руки в замок за его спиной. Адамай такой высокий, непривычно твердый, и кожа его на ощупь такая неожиданно прохладная.       Хотя сам Юго словно горит, потому что прикосновение ощущается совсем иначе, не как в детстве.       И уже тогда он в полной мере осознал, что все свернуло совсем не туда.       Чем стремительнее оттаивал и теплел Адамай, тем быстрее и отчаяннее Юго желал быть рядом и касаться его, разговаривать или молчать, шутить и смеяться, бездельничать или забываться в домашних хлопотах. Когда лето бьет во всю силу, окутывая пространство вокруг теплом и светом, Юго забывается окончательно, едва не млея, когда до него доходит, что мир словно сузился до размеров их комнаты, окна в которой предусмотрительно зашторены, а дверь заперта, чтобы младшие не смогли попасть внутрь.       У них есть около пяти минут, прежде чем Альберт хватится их отсутствия — они вообще-то обещали помочь на кухне, но мысли утягивали Юго куда угодно, где они могли бы быть вдвоем. И Адамай оказался совершенно не против этой затеи.       Поэтому они просто лежали на прохладном полу и разговаривали шепотом, чтобы, упаси господи, никто их не услышал. — Не узнаю тебя, — выдает дракон весело. — Подстрекаешь к уклонению от домашних обязанностей. Альберт нам обоим голову оторвет, если узнает. — А ты не особо и сопротивлялся, знаешь?       Юго хрипло и тихо смеется, а потом поворачивается набок, немного привставая на локтях, заглядывая в лицо брата.       И… никто ничего не говорит.       Вокруг вдруг становится совсем тихо, и не слышно даже возни мелких, которые что-то не поделили или поделили, но не так, как хотел Гругал. И шагов папы Юго так же не слышит, хотя вроде бы он поднялся на второй этаж.       Не слышит шороха шапки, которая чуть съехала набок.       Зато чувствует, как осторожно Адамай ее поправляет, особенно ласково кончиками когтей проводя от виска к скуле, чтобы после этого большим пальцем огладить щеку. От такого жеста Юго прикрывает глаза и едва не плавится, подаваясь навстречу чужой ладони, и он бы явно осмелел достаточно, чтобы проявить нежность в ответ, пока у них есть время, но Адамай кивает головой в сторону двери, и это возвращает элиатропа в реальность.       Им пора. Папа скоро заметит, что они не на кухне.       И если Адамай еще хоть раз покажет, что не против быть таким ласковым, он точно натворит глупостей.       Ах. Ему хотелось бы верить, что он смог бы держать себя в руках и не облажаться, но у него не получилось.       Уже была зима — холодная и снежная — когда Юго сдался окончательно. Время летело незаметно, и точно так же незаметно Адамай растаял окончательно. Он не был до одури ласков или нежен, нет, ничего из этого, но охотно смешил его, натягивал шапку на лицо, щекотал и по ночам нес такую ахинею, что Юго смешился именно от абсурдности ситуации, а не от сути сказанного.              А по утрам он снова весь из себя серьезный и пытается уговорить Гругала не громить кухню. И даже пытается быть строгим.       Это уморительно.       Атмосфера в доме уютная и особенно теплая, не смотря на ударившие морозы, и, как кажется самому Юго, он ярче других это ощущает. Пока в гостиной мелкие заняты рисованием под пристальным присмотром Альберта, Юго весело болтает ногами, сидя на столе на кухне. И Адамай, что уже вполне ожидаемо, рядом.       И от осознания этого элиатропу хорошо настолько, что его едва в сон не клонит, точно он выпил чего-нибудь крепенького и сел рядом с камином.       Юго слышит, как смеется Чиби и как Альберт что-то рассказывает, а у них на кухне тихо, потому что Адамай молчит и показательно смотрит в книгу, которую не пролистывал уже несколько минут точно. Он сидит на стуле совсем рядом; он близко настолько, что Юго, пододвинувшись, легко закидывает свои ноги ему на колени, ожидая хоть какой-то реакции. А Адамай только легко кладет свою руку на чужие колени, будто подставки лучше этой не бывает. — И что там такого интересного? — спрашивает все же Юго, не добившись желаемой отдачи.       Адамай неопределенно пожимает плечами. — Да ничего. Просто ждал, пока ты спросишь, — признается он легко.       Юго хмыкнул. — Вот как, — кивнул он. — Издеваться надо мной решил, а? — Даже не думал, но теперь мне это кажется хорошей идеей, — наконец, откладывая книгу на стол, заявляет Адамай, и Юго даже не пытается скрыть появляющуюся улыбку. Адамай принимается щекотать его, схватив за ногу, и Юго машинально дергается, пытаясь сопротивляться, но, разумеется, недостаточно сильно, чтобы это ему хоть как-то помогло. Пользуясь этим, Адамай тянет его ближе к себе, вставая на ноги, и переходит уже на туловище, щекоча бока и ребра.       Юго смеется, толкается и пытается убрать от себя руки, пару раз даже пытается пощекотать в ответ, но ни разу это не приносит хоть какого-то результата: его близнец совершенно не восприимчив к щекотке, и это, в общем-то, ужасно несправедливо. Но пока что их обоих это полностью устраивает, потому что Юго совершенно беззащитен и чудесно смешлив, каждый раз поддаваясь на все те же уловки.       В какой-то момент Адамай напирает слишком сильно, и от этого элиатропу приходится двинуться вбок, но движение оказывается неуклюжим и слишком резким, от чего рука соскальзывает со стола и сам юноша едва не теряет равновесие. Замечая это, Адамай прерывается, легко притянув его к себе и обняв, а Юго, в свою очередь, хватается за его плечи, и после этого они немного успокаиваются.       Но только потому что общее настроение мгновенно меняется.       Юго снова это чувствует, поднимая взгляд на Адамая, и, как ему кажется, конкретно в данный момент их ощущения едва ли отличаются. Он глядит на него тепло и ласково, кончики пальцев нежно касаются плеч, скользят дальше, чтобы затем юноша сомкнул руки в замок.       Большая ладонь Адамая, напротив, движется вверх по чужой спине, замирая чуть ниже лопаток. И в следующую секунду Юго не ощущает даже этого, ровно как и не слышит ни голоса папы, ни смеха младших братьев, ни даже тихо прозвучавшего «можно?» от Адамая. В ушах стучал собственный пульс, лицо и грудная клетка горели, а в голове было до стыда пусто, когда он кивнул и все случилось.       Адамай целовал его так осторожно и мягко, точно от любого слишком резкого движения весь мир мог пойти трещинами и сколами. Юго тихо выдохнул через нос, пытаясь отвечать, и вдруг понял, что его руки мелко дрожат, а тело покрывается мурашками.       Зима морозная, на кухне плохо прикрыто окно и занавеска слегка колышется. Юго жмется к Адамаю крепче, силясь одновременно с этим вслушиваться в происходящее в гостиной, но в голове было звеняще пусто, словно он просто утратил способность слышать.       А Адамай целовал и целовал его, то отстранялся, то снова прикасался к губам, давал передохнуть, чтобы тихо посмеяться и отдышаться, и льнул к нему снова. Рука со спины поднялась к лицу, мягко огладила щеку и скулу, а затем забралась под шапку, зарываясь в волосы.       Еще около минуты потребовалось, чтобы Адамай утихомирил свой пыл. И несколько минут после этого оказалось достаточно, чтобы успокоиться достаточно для визита к остальным в гостиную.       И еще около часа, чтобы уложить младших спать и вернуться к себе в комнату.