Серый лёд

– Юрик, на почту сходишь? – кричит с кухни вокалист, не отрываясь от починки труб под раковиной. Каспарян нехотя отрывается от газеты и недовольно морщится: – Ну Витек! От резкого оклика Виктор ударяется о стенку шкафчика, и, зажав голову руками, тоже морщится, но уже от боли. – Или, может быть, хочешь сам это всё чинить? – Цой потирает затылок и выжидательно складывает руки на груди. Солист недовольно фыркает: – Да иду, иду. – Я позже присоединюсь! – кричит в догонку Виктор, сокрушительно разглядывая подтекающие трубы. На улице лёгкий морозец, щиплящий всякого за нос, Юрий недовольно бухтит себе под нос разнообразные ругательства: сколько бы он не ходил рядом с подъездом, перед тем как всё же пойти на почту, Цой так и не вышел. Мерцает уличный фонарь, на небольшом пустыре внутреннего дворика давно не было детей. Небо потемнело и многие окошки домов уже горят, занавешенные полупрозрачными шторами. Каспарян выдыхает облако пара и прислоняется к холодному столбу. Солист оглядывается по сторонам и пристально смотрит на подъездную дверь, но Цой так и не показывается.«Интересно, а что будет если всё таки.. » – улыбаясь, Юрий не по-детски блестящими глазами смотрит на столб – Не может же и впрямь примёрзнуть.. – И, оглянувшись ещё раз на всякий случай, Каспарян зажмурился: столб оказался очень холодным. – Ммммм.. – дернувшись разок-другой, солист испуганно пытается отлипнуть от этого самого столба. Любые движения причиняли разве что боль, а дело никак не продвигали, как Каспарян не старался согреть участочек столба, к которому примерз язык. «Черт, Витька» – ругается про себя он, беспокойно оглядывая абсолютно пустой двор. Юрий облегченно выдыхает: слишком поздно для шумных детей и их мамаш. Потихоньку мороз щиплет его не только за нос, но и оголённые лодыжки. Солист уже и не радуется, что Цой никак не закончит с трубами и в голове уже кружится мысль, что Виктор не покинет квартиры вовсе, думая, что тот просто задерживается. – Если оно так случится, я же так и простою ночь.. «что если кричать? » – хрипло откашлявшись, Юрий морщится от боли: кажется, что если язык и позволит издать звук, то останется на фонарном столбе. А Цой появляется всегда именно тогда, когда необходим: хоть Каспарян и не может повернуть голову так, чтобы видеть вышедшего из подъезда, ему кажется, что шаги именно Цоевские. – Юрка! – окликает Виктор и подойдя ближе, ошарашенно застывает на месте. – Что это? – описав пару кругов вокруг, вокалист приседает до уровня глаз солиста. У Виктора заметно округляются глаза, когда Каспарян неразборчиво мычит, показывая, что от столба просто так не отойдёт. Цой стоит молча ещё несколько секунд, и, как-то грустно вздохнув, по началу аккуратно тянет его за плечи: но Юрий только болезненно мычит. – Юрик, вот скажи мне, – изрекает волист, закрыв лицо руками. – Ты зачем это сделал? Солист удручающе смотрит на него и жалобно-жалобно хлопает чернильными ресницами. – Дурак. – вздыхает Виктор и описывает ещё один круг вокруг столба. – Хотел проверить, примëрзнет или нет? Солист удрученно кивает и с надеждой смотрит на него, мрачно сложившего брови домиком. – Фить, фпафи,– умоляюще хнычет Юрий, хватая того за руку. Цой резко что-то вспоминает, и, рванувшись, бегом скрывается в подъезде. Каспарян остаётся один: холод, забытый на время Витькиного присутствия, возвращается с утроенной силой. Но ничего, кроме как смиренно ждать его возвращения, ему не остаётся: язык по-прежнему приморожен к столбу, но боли солист уже не чувствует. Запыхавшийся вокалист возвращается через три минуты со первым попавшимся стаканом в руке. Взмахнув полами длинного чёрного пальто, в свете фонаря отливающего ещё и каким-то синеватым отблеском, Виктор тянет руки, чтобы хоть немного, но отстранить голову Юрки от столба. Каспарян жалобно стонет и толкает Витьку в бок так, что несколько капель теплой воды оказываются на земле. – Вода сейчас остынет всё, Юр! – изрекает Цой, невозмутимо возвращаясь к своему делу. – Представляешь, кто-то сфотографировать успеет. Только подумай, ты на первых страницах газеты «солист группы Кино примерз к столбу!» – и рассмеявшись, наконец замечает, что на нем нет даже шапки. Вздохнув, сдëргивает шапку с себя, и, напялив её на Юрку, касается воды в стакане. – Ещё пару минут поломаешься и придётся тебе опять одному стоять. Солист поднимает на него жалобный взгляд, переполненный болью и страхом, и будто через силу кивает: сдаётся. Несмотря на опасения, Виктор умудряется бережно полить холодный металл теплой водой, с которой вернулась и боль. Наконец расставшись с столбом, Юрий крепко стискивает его плечи и что-то неразборчиво говорит, но из-за онемевшего языка, толком понять, что именно нельзя. За Каспаряном захлопывается входная дверь и Витька скользит следом, параллельно избавляясь от легкого слоя снега на плечах. – Как ты? – заботливо спрашивает Цой, многозначительно прикладывая руку к чужому лбу. – Хоть что-нибудь сказать можешь? – карие глаза вдруг блеснули той лаской, с которой когда-то давным-давно смотрела мама, укладывая спать. – Фе офень. – еле шевеля языком отвечает тот, чувствуя, что лодыжки охватывает легкое покалывание. – Да я уж вижу. – немного усмехается Виктор и задумчиво почесывая подбородок, бегло оглядывает комнату, пока на глаза не попадается плед. – Ну что мне с тобой делать? Вокалист бодрым шагом исчезает в спальне и пока солист медленно стягивает пальто, успевает найти нужное - теплые, шерстяные носки. – Витька! – вывернувшись, Юрий в одном носке отскакивает к стенке, и, боязливо косясь на ужасно колючий предмет одежды, проскальзывает уже в спальню. – Витька, они же колючие! Вздохнув, следом заход и Цой, попутно подобрав тёмно-зелёный носочек из дальнего угла комнаты. Он аккуратно ставит малиновый пузырёк и стакан воды на тумбочку, и, присев на кровать, ласкового подтягивает своего гитариста ближе. – Витька, они колются. – жалобно смотрит на него солист, повторно сбрасывая ненавистный носок на пол. – Ну и что, а лечиться как будешь? – вокалист строго хмурит брови. –Да я даже не заболел. – извернувшись, солист обиженно фыркает и уже через долю секунды хрипло хихикает из коридора. – Юрка, ты доиграешься ведь. – без капли смеха окликает Виктор, но тот конечно, и слышать не желает. Тихо, как мышка, Цой скользит следом, и резко схватив ничего не подозревающего Юру за плечи, оттаскивает назад. – Вить, да я не готов был! – брыкаясь изо всех сил, Каспарян задорно смеётся, забыв обо всём на свете. Виктор умело перехватывает его поперёк живота. – А я предупреждал.– и, подставив лёгкую подножку, усаживает своего гитариста на диван. – Ну Вить, ну не-е-ет.– по-детски хныча, солист изворачивается как змееныш и падает лицом в подушку, потеряв последнюю возможность сбежать. Воспользовавшись моментом, Виктор в два счёта надевает уютно-теплые носки. – Вот теперь умничка, сразу бы так– тепло улыбнувшись, мягко целует в загривок. – И не снимай их теперь. – Хорофо. – недовольно сопит в подушку тот. – Ты прям сильно замерз, – между делом хмурится Виктор. – Чешется наверняка, да? Каспарян удрученно кивает. – Послушай, Юра. – Витькин голос приобретает родительски строгий тон. – Как вообще до этого додумался? Я понимаю, тебе было бы десять, ну двенадцать лет, но в таком возрасте! Я думал, ты уже в детстве так делал, одного раза на всю жизнь хватило бы. Юрий только невинно хлопает чернильными ресницами, и конечно молчит, стараясь выкусить боль из языка зубами, но почти сразу чувствует солоноватый вкус. – Горе ты мое от ума. – мягко улыбается Цой, как-то тяжело вздыхая. – Ладно, давай, оценю масштаб катастрофы. Солист не понимающе смотрит на него и как ни в чем не бывало слабо улыбается. – Язык покажи. – повторно вздыхает тот, щуря раскосые глаза-огоньки. По началу Юрий крепко стискивает зубы, испуганно отодвигаясь дальше, но стоит Витьке пронизывающе цыкнуть на него, как не остается другого выхода, как послушаться. Вокалист строит недовольное выражение лица и скептически смотрит на него. – Говорить не можешь нормально и болит, так? – вопрос снова риторический: Цой ослабляет хватку и в молчании удаляется в комнату, откуда вскоре раздается шорох. Через три минуты солист смотрит на Виктора, скрестившего ноги на полу, глазами зашуганного котёнка. Попытки улизнуть провалены уже два раза и Витька неизменно отрывает баночку, слегка окрасив пальцы в малиновый цвет. – Юрик, – намекающе изрекает он, медленно прижимая своего гитариста к стенке. – Без капризов, пожалуйста. Каспарян только едва слышно скрипит крепко сжатыми зубами и судорожно дышит, внимательно наблюдая за каждым движением. Взвыть готовится уже Цой, но вместо этого только тепло улыбается и мягко дотрагивается до Юркиного подбородка. – Не откроешь, губы малиновым намажу, а это вообще ничем смоется. Солист удрученно вздыхает, и, полностью положившись на Витьку, немного высовывает покрасневший язык. – Ну ты Юрка, конечно, учудил.. Через некоторое время, казавшееся Юрию буквально бесконечным, он уже сидит в Цоевской постели, закутанный в теплое одеяло. Воспользовавшись тем, что находится вне его поля зрения, потихоньку избавляется от колких шерстяных носков. Вскоре, в коридоре погас свет и единственным источником света на всю квартиру остается старый торшер, отбывающий свой век в углу комнаты. Виктор обладал прекрасной способностью - ходить бесшумно. Притворив дверь в спальню, он устало плюхается рядом с Юркой и пошарив по карманам домашнего халата, отливающего синим блеском, точно таким же, как и его волосы, достает сигареты. – А ты, Юрик, обойдешься. – ткнув своего гитариста в бок, чиркает зажигалкой. – Ещё заразу занесешь. Каспарян обиженно фыркает, отметив про себя, что Витька вообще-то прав. Цой отходит к окну, и выпуская облачка едкого дыма в форточку, немного зависает в собственных мыслях. – Фить, – немного шепеляво окликает солист, устраиваясь на подушке поудобнее. – Фавай фпать. Вокалист моментально выкидывает окурок на улицу и закрыв окно, оправляет волосы. – Ты и спать! Юрик, я не перестаю тебе удивляться. – но торшер всё таки гасит. – Как язык-то? – спрашивает он, в полной темноте устраиваясь с краю. – Ладно, не говори, и так понятно. – и мягко улыбнувшись, протяжно зевает. Каспарян ворочается ещё с две минуты, и наконец находит удобную позу - закинув одну ногу на Витьку. – Спокойной ночи. – устало произносит Цой, и натянув одеяло до плеч, коротко целует своего гитариста в нос. Солист тихонько хихикает и уже засыпая, по-обыкновенному утыкается ему в шею.