Undiagnosed

Его надоедливое «Йоу», небрежность, граничащая с панибратством, эта его непритязательность, требующая от Хару хотя бы взгляда — ни слова о том, чтоб открыть рот. — Йоу, Тсугино! Взмах ладони в приветствии. С этим ростом и с дурацкой косичкой доктор Маэно хуже любого шкета из средней школы. Тсугино отворачивается, молча топает с подносом в угол столовой, занимает пустой стол. Он, вечно угрюмый, окружен темным колючим облаком. Сующий к нему руки без перчаток Маэно обречен обжечься или остаться без кистей. Благословенный момент, когда ты схвачен челюстью ночного монстра. Лишь на утро понимаешь — сон. Доктор Маэно ловит его любопытные глаза с другого конца столовой и принимается за улыбку. Обед во рту перестает быть пресным — принимает вкус плесени. Тсугино незаметно выплевывает остатки в салфетку, тысячу раз про себя проклиная неуютное чувство, скрутившее живот. Оно атакует каждый раз, когда на горизонте маячит Маэно. Маэно-Маэно-Маэно — тот, кто не способен его вылечить, хоть и старается напичкать печеньем. Интересно, насколько действия этого доктора пересекают границы этики. Укол раздражения. Инородный объект в привычной пустоте. Лишние телодвижения, которыми Маэно вторгается в его пространство. «...Верно». Он вообще не похож на суровых врачей в запахнутых халатах, на тех, обвешанных стетоскопами как украшениями. На тех, кто отправлял Хару на томографию мозга, рассуждая о нем вслух так, словно его здесь и нет: как о плешивой собаке, которой нужно собрать доказательства на показания к усыплению. Еще меньше Маэно похож на других мозгоправов, швырявших в лицо Хару бесконечные опросники, результаты которых били тревогу о его некой асоциальности. Да плевать, если честно. Бесконечно плевать. После первых уколов и стяжек ремнями Хару понял свое место в этой больнице. Напрасный труд Маэно вызывает в нем раздражение. Все срываются — этот тоже сорвется. Неверное шевеление Хару на стуле — врач-недоросток нащупает под столом кнопку, в кабинет сбегутся санитары и придавят Тсугино к плитке. Так было несколько раз. Причин менять стратегию нет. Но Маэно не похож. «Мне было грустно. А что чувствовал ты, Тсугино?» Холодные стены в чем-то идут на пользу. Здесь Хару свободен от принуждения к улыбке, как было всю его школьную жизнь, и здесь ему не в чем стараться — значит не за чем. Значит ли быть пустой оболочкой — быть собой? В месте, где тебя не считают за человека, ни к чему носить маску. Хару и не носит. А Маэно, кажется, на это плевать, и в свете настольной лампы он стремится заглянуть в лицо тому Хару, который на самом деле здесь есть. Хару послушно хрустит печеньем. Этот взгляд снизу вверх — не допытывающий, но изучающий. Маэно залезает ему под кожу, когда ухмыляется и вскидывает брови. В очередной раз доказывает, что Тсугино перед ним прозрачен. Хрум-хрум. — Вкусно? На что он рассчитывает? Восклицательный ответ? Благодарность? Хару отстраненно кивает. Тогда же Маэно перехватывает его свободную руку, не встречая сопротивления. Ни попытки ее отдернуть, ни порыва оттолкнуть доктора. Ладонь Хару ложится в чужие, потерявшие нежность от работы в лабораториях, не слишком длинные, но держащие Тсугино с заботой. Маэно осторожно поглаживает тыльную часть. Лишь большим пальцем. Словно боится спугнуть бездомную кошку. — Большие проблемы с кровообращением, — улыбается он, не отпуская Хару ни на секунду. — У тебя ледяные руки, Тсугино. Хару уже не жует печенье. Ему кажется, что ладонь отделяется от тела. — Вам неприятно? Руку на секунду сжимают, и хватка поднимается на запястье. Проверяет пульс? — Совсем нет. Хару нравится его голос. Это не крик. Не обвинение. Это штиль с перебоем чаек, это мягкость прибоя, это мгновение, превращенное в осколки, замедлившее ход времени. Через ладонь Хару чувствует его сердце. — А у вас горячие, Док. От этих слов Маэно почему-то смеется и едва ли не отстраняется. Это разговор о температуре тела, нет? Хару старается вести себя соответственно. Маэно кладет ледяную, холодную, бледную, испорченную в прошлом грехом и чужой кровью ладонь на свою пылающую щеку. Хару ошибся. Он — тот, кто получит ожог. Останется без кисти, по которой Маэно гладит его незаметно. Хару зачем-то гладит его по лицу в ответ. Ведет большим пальцем по коже, растирает горячую щеку. Маэно охотно поддается в случайный жест. — Знаешь, Тсугино. Они говорят, в тебе нет ничего человеческого. Док заводит какой-то сложный разговор в очередной раз. Хару не вслушивается. — Я так не считаю. Значит... Что это? Какой-то эксперимент? Плевать. Пока что плевать. Хару гладит улыбающегося Маэно по щеке.