Любить под дулом пистолета

— Прекрасный вечер.       Коул вздрогнул, обернувшись на знакомый голос. Сокращая дистанцию между ними тихими шагами, Зейн остановился рядом, глядя в бескрайнее ночное небо. Мастер Земли не стал спрашивать, что он здесь делает и почему не спит. Счел лишним. Вечер действительно был бесподобен. Особенно когда он был рядом. Звезды сияли ярче, сама луна снисходила к своим детям, поворачиваясь молочным боком, и внутри слабо зарождалась вера в чудо. Особенно когда он был рядом. — Очень.       Коул искоса поглядел на Зейна: точёные бледные скулы, прямой аккуратный нос, весьма потрепанный вид – явно не спится – и чертовски магнетические глаза. Он сам словно был сошедшей с небес звездой, Коул любил сравнивать его с одной из них. Самой яркой, но слишком уставшей сиять. Зейн сиял не для себя, для других. Безмолвно освещал чужие пути, был маяком, защитником тех, кто не мог защитить себя сам. Коул восхищался им. Не из зависти, нет. Искренне восхищался. И любил. Бесконечно любил. — Почему не спишь? — неожиданно спросил Зейн.       Коул удержал в груди вздох. — Не спится, — уклончиво пробормотал он.       Действительно не спалось. Мысли не вязались с реальностью, успокоение не приходило, а прошедшая битва с Краксом и Акрониксом, хоть и осталась в памяти местами приятным воспоминанием, сеяла в душе бескрайние поля тревоги. Коул впервые за долгое чувствовал ее вновь, впервые за долгое время снова боялся потерять. Не себя – других. Не себя – Зейна. Они уже потеряли Ву, единственного учителя, благодаря которому была создана нерушимая команда. И Коул... слишком много тревожился о потерявшемся в просторах времени сенсее. И точно так же он боялся потерять Зейна. В моменты охватывающей все тело тревоги Мастер Земли часто думал, что с излишней самоотверженностью друга надо что-то делать, но никогда не мог предпринять попытки заговорить с ним об этом. Наверное, знал, что Зейн все равно будет стоять на своем. В последнее время Коула окутывало чудовищное предчувствие чего-то страшного, неизбежного. Оно болезненно скребло внутри, сметая на своем пути и уверенность Коула, и его потерянную смелость с решимостью. — Ты боишься? — резко спросил Зейн, и это был скорее риторический вопрос, утверждение, поэтому Мастер Земли лишь неуверенно кивнул.       Друг понимающе нахмурился, а затем снова взглянул в звёздное небо. — Мне тоже тревожно.       Коул не знал, что ответить. Он хотел помочь, но упорно молчал. Не знал, с какой стороны подобраться к Зейну, как узнать его получше, как открыть и показать, что он может ему доверять все, как и Коул доверяет ему всего себя. — Прорвемся, — небрежно бросил он в своей обычной манере, снова надевая бесполезную маску уверенности. Он всегда пытался казаться уверенным. Лишь мучительно короткие минуты единения с собой позволяли ему быть собой, не казаться сильным, просто на какие-то мгновения почувствовать себя... обычным человеком, которому приходится тревожиться лишь из-за того, что приготовить на ужин. — Всегда прорывались.       Зейн промолчал. Лишь посмотрел так, словно хотел показать, что понял его, понял, что все это время Коул держал в себе все волнение. — Не пытайся уверить меня в этом, — спокойно ответил Мастер Льда. — Поверь в свои слова сам.       Коул решительно кивнул. Он был прав. Как всегда. Зейн всегда умел поддержать. Даже когда поддержка нужна была ему.       Сапфировая ночь снова приковала к себе уставшие взгляды, и звезды стали безмолвными свидетелями безумных круговоротов мыслей. Коул думал. Думал много. Рассуждал об ушедшем и только-только приходящем, говорил с самим собой – не хотел лишний раз волновать Зейна – и думал о себе и своих чувствах. Молчать о них было, наверное, низкой подлостью и неуважением к другу, ведь он имел право все знать. Коулу было стыдно пользоваться безграничной добротой Зейна, понимая, что если бы тот знал о чувствах Мастера Земли, их отношения стали бы куда хуже или как минимум изменились.       Коулу вдруг захотелось все рассказать ему. Мгновенный прилив бесконечного доверия переполнил края и уже лился за их пределы. Он всегда доверял Зейну, всегда хотел говорить правду и делиться с ним переживаниями. Но хотел ли этого сам Зейн? Было ли ему нужно все это? Вряд ли, конечно. Но Коул уже устал молчать о том, что копилось в нем с самой первой встречи, с самого первого пересечения глазами, с самого первого касания, общей тренировки, еды, утра – да всего! Каждый момент с Зейном словно выжигали в памяти. Стереть уже было невозможно, а не чувствовать – тем более. Но тот вдруг заговорил первым, перебив пламенные мысли. — Я думаю, я могу поделиться с тобой этим, — спокойно начал он, не предвещая ничего хорошего. Предвещая то, о чем Коул уже мог догадаться. — Коул, я... потерял связь с П.И.В.В.Ж., я не знаю, что мне делать.       Пыл Коула спал на нет. Он едва заметно сгорбился, ощутив на плечах всю тяжесть мира мгновением позже безграничного облегчения. Он совсем забыл о ней. Забыл, что в жизни Зейна уже есть кто-то важнее, чем Мастер Земли. — Она так важна для тебя? — прошептал он одними губами, зная, какой услышит ответ, зная, что безумно, до ужаса боится его услышать.       Зейн долго молчал. Обычно он отвечал на вопрос сразу, почти не задумываясь, но сейчас вдруг замолчал. Коул было подумал, что он не был услышан, но вдруг последовали слова. — Да. Очень, — Зейн хотел сказать что-то еще, но решил воздержаться. — Мне страшно, что с ней могло что-то случиться. Страшно, что я не знаю о ее пропаже ничего. Абсолютно ничего. Я не могу никак помочь ей.       «Он любит ее. — врезалась в голову пульсирующая болью мысль. — Он любит ее. Неизменно любит.» — Мы найдем твою П.И.В.В.Ж., — пытаясь собрать осколки уверенности, отчеканил Коул. — Она сильная и умная, я знаю, что с ней не могла случиться беда. — Спасибо, Коул.       Между их фразами местами ударяла долгая тишина, в моменты которой Коул снова бессильно погружался в свои мысли. Ветер дунул прохладой, взъерошив тёмные волосы, пробежался под одеждой, мазнул по коже свободой и улетел вдаль. Коул тоже мечтал стать свободным. Свободным от гнетущих мыслей, переживаний, страшных чувств. Но невидимые цепи, сковывающие его по рукам и ногам, были слишком крепки, чтобы отпустить.       Сегодня разговор с Зейном впервые приобрел странную серьезность, а не шутливую болтовню, которой они привыкли обмениваться. Зейн был тем, с кем можно было говорить обо всем и не бояться осуждения. Но сегодня разговор с ним был слишком откровенным, слишком интимным. Но сегодня разговор с ним должен был закончиться этим. — Зейн, знаешь, я... — Коул прерывисто втянул в себя воздух. — Я должен был сказать тебе еще давно.       Мастер Льда обернулся, сочувственно глядя прямо в глаза друга, а тот не мог, не смел смотреть ему в глаза, не сейчас! Зейн осторожно улыбнулся, уловив в голосе нескрываемую тревогу. Коул же будто проглотил собственный язык. Тот совсем не хотел говорить, отказывался, слова не вязались, а изнутри рвало слишком много мыслей. — Я... — Ты не в порядке, — перебил Зейн, наверное, прекрасно зная, что Коул не сможет договорить. — Если ты колеблешься и не знаешь, можно ли мне доверять... Можно. Расскажи мне все, что угнетает. Я попробую помочь.       Его непоколебимость и уверенность в своих словах заставили Мастера Земли немного воспрять духом. В любом случае... когда-то это должно было случиться. Судьба решила, что сегодня. — Я люблю тебя, Зейн, — едва ли не выпалил он.       На краткий миг Коулу показалось, что глаза друга подернулись странной пеленой, незнакомая искра вспыхнула на секунду и исчезла так же быстро, как появилась. Но Коул уловил. — Я тоже люблю тебя, — невозмутимо ответил Зейн. — Ты мой самый близкий друг, Коул.       Тот закусил губу. Стоило ли продолжать? Зейн явно все понял и предпочел уйти от ответа. Был ли смысл добивать все до конца? Коул подумал. Был. Определённо. — Ты же все понял, — вздохнул он. — Я уже давно люблю тебя. Мне нравится проводить с тобой время, узнавать о тебе что-то новое. Когда всплыла правда, что ты ниндроид, я был удивлен, но мне было действительно неважно, человек ты или нет. Ты Зейн. И я люблю тебя. Любым.       Зейн сохранял самообладание, наверное, не только внешне, но и внутренне, однако Коул почти чувствовал, что Мастеру Льда далеко не спокойно на душе. Особенно сейчас.       Наступило молчание. Коул отвернулся, пряча в глазах усталость, страх, стыд, вину, боль – все то, что он так долго скрывал и то, что наконец вырвалось наружу. Зейн тоже сохранял тишину. Коул уже поверил в то, что тот просто развернется и уйдет, если не плюнет ему в лицо за такие слова, но его веру в плохое вдруг решительно разрушила холодная подрагивающая ладонь, осторожно опустившаяся на плечо приятной тяжестью. — Коул, ты же знаешь, что мы... — Знаю. Не говори.       «Не можем быть вместе.» «Не можем... быть...»       Коул зашипел, послав все, все, Первый Мастер, к черту. Он рывком сгреб Зейна в тесные объятия, даже не спросив у него разрешения. Пропади все пропадом! Плевать, что будет! Ему жизненно были необходимо его руки, его глаза, его присутствие. Ему жизненно был необходим... он...       Хватка Мастера Земли была крепкой, но он старался не переборщить. Коул с опаской приникнул щекой к бледной шее, зажмурившись от боли, стиснувшей грудь. Глаза заслезились, когда он сомкнул руки на его спине, коснулся коротких белых волос, провел пальцами по позвоночнику и снова любяще сжал. — Прости меня, Зейн, я... — ему нужно было отстраниться, он желал хотеть отстраниться, но лишь сильнее вжался в спасительное тело.       Коул не договорил, вздрогнув, когда почувствовал, как ладони Зейна мягко поглаживают его спину, тоже касаются темных волос, ласково перебирают прядку за прядкой и, черт возьми, прижимают еще ближе. Коул всхлипнул, когда в глазах вдруг предательски блеснули жалкие слезы. — Сделай это, — успокаивающе прошептал Зейн прямо в ухо. Мягкий тон, как у мамы, утешающей своего ребенка, сковывал нутро до беспамятства и эхом отбивался в голове. — Сделать... что? — Коул закрыл глаза, наслаждаясь моментом. — Не бойся. Сделай, — и тут треснул даже спокойный и неприступный Зейн. Мастер Земли чувствовал. — Один... ничего не испортит.       И Коул понял. О, Первый Мастер, он все понял! И как же он хотел верить, что не ослышался, что все это не морок, не сон, не заблуждение или очередной обман влюбленного сердца. В попытках ухватиться за реальность, и каким бы алчным это не казалось, использовать момент, Коул неверяще и осторожно коснулся острой скулы друга, аккуратно опуская пальцы на титановую кожу и до сих пор не веря в происходящее. Зейн был абсолютно невозмутим. В смысле... Прямо вообще. Его глаза не выражали почти ничего: ни отказа, ни согласия. Словно все производимые Коулом действия совсем не касались его. Это было... больно, наверное, и тот уже хотел отпрянуть и не давить так сильно, однако напротив мыслям Мастера Земли, Зейн все же проявил некоторую инициативу: положил ладонь на массивное плечо Коула. Хоть, скорее всего, и машинально, приятное тепло все равно разлилось по телу лишь от его трепетных рук.       Зейн смотрел прямо в глаза, и их холодное безразличие отпечатывалось на сердце болезненным ударом. Если он не хотел этого, почему не оттолкнул и не ушел? Может, не хотел обидеть? Но Коул бы не держал обиду, если бы Зейн отвернулся от него. Хотя такое было даже сложно представить. Наверное, Мастер Льда просто... никогда не оказывался в такой ситуации и не знал, как себя вести? Вероятно. Но он любил другую. Не чувствовал бы себя Зейн грязным после такого? Почему он позволял делать с собой это?       Коул медленно сократил расстояние между их лицами, выбрасывая мысли из головы напрочь и пытаясь запомнить эти секунды как можно лучше, до каждой клеточки и каждого ощущения. Зейн почти не сдвинулся с места, но явно дал разрешение другу совершить задуманное. Это было... странно, наверное, ведь Коул совсем не хотел пользоваться им. Но вопреки всем сомнениям и мучительным раздумьям, Мастер Земли наконец совершил последний отчаянный рывок, и соединил свои губы с прохладными губами Зейна. Он сотни раз думал и мечтал о том, как ненасытно примкнет к этим заветным устам и горячо поцелует, но... Что-то останавливало его. Что-то препятствовало исполнению этого грязного желания, и Коул немыслимо нежно оставил на губах Зейна по-детски невинный поцелуй – касание, совершенное без единой порочной мысли.       Коул неловко отстранился, сразу отведя взгляд в сторону и упустив секундную заминку Зейна – момент, когда он не сумел удержать лицо настолько безразличным; момент, когда в его холодных глазах блеснула на мгновение болезненная искра чего-то нового.       Коул обернулся к Зейну. Тот оставался совершенно невозмутимым. Наверное, для него это ничего не значило, а внутренний мир Коула уже никогда бы не стал прежним после такого. — Зейн, мы... — Мне жаль, — искренне отвечал тот, предотвращая появление неправильных слов. — Брат.       И это острое «брат» четко обозначило конец их пятиминутного счастья, конец их пятиминутной истории. И Коулу на миг действительно показалось, что любой вражеский клинок в спину был бы куда менее болезненным и куда более приятным, чем это холодно брошенное «брат».       Коул смотрит на звезды еще немного, давит в себе изведенный вздох и пытается усмирить мучительно тянущую в животе боль. Чувства накатывают девятым валом. Пуля отравленной любви, выпущенная из пистолета подлой судьбы, слишком болезненна. Жизнь должна была промахнуться. Коул должен был любить кого-то другого. Почему... именно он? Он, который собственноручно сеет в душе дорогого друга бескрайние поля отчаяния. Но тот прощает. Дышать трудно, но Коул учится заново, а потом ищет в небе ответ на немой вопрос.       «А что делать теперь?»       А завтра будет рассвет. Все продолжат жить, как ни в чем не бывало, но только не Мастер Земли. А завтра будет рассвет. Изливаясь кровавыми лучами, мир родится снова, а что-то внутри Коула умрет. Продолжит рождаться темными беззвездными ночами, чтобы с новым рассветом претерпеть новую смерть для рождения других.       Коул уходит. Потирает глаза, плотно сжав губы, чтобы не сболтнуть лишнего, и просто уходит. Останавливается у угла с призрачной надеждой, что Зейн окликнет его, остановит и успокоит, и вселенная воспроизводит его желание почти полностью. — Прости меня! — почти нервно выкрикивает вдруг Мастер Льда. В голосе его словно сквозит что-то тщательно им скрываемое до этого момента. Коул чувствует. Но был ли смысл на объяснения, что лишь пуще затравят разум? Был ли смысл объясняться, если... нелья? Если неправильно? Так нужно ли было им просто... поговорить? Наверное, нет. — Коул, остановись, ведь я...       Он не оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть на Зейна; не оборачивается, чтобы найти в его глазах успокоение и дом; не оборачивается, чтобы попытаться найти надежду в светлой луне, ложно пророчащей либо наступление долгожданного счастья, либо полную темноту. — Спокойной ночи, Зейн, — бросает Коул и окончательно скрывается из вида ниндроида, окончательно разрывает их короткое прощание с неизбежным и окончательно оставляет его. Одного.       Зейн держал лицо до последнего, держался до того момента, пока полностью не убедился в том, что Коул ушел. Когда его нервные шаги перестали доноситься покинутым эхом, когда его прерывистое дыхание сплелось с ночным воздухом, когда от него не осталось следа здесь, Зейн осел на деревянный пол корабля. Он закрыл лицо руками и зажмурился так крепко, словно пытаясь представить, что было бы, если бы все это было правильным. Зейн отдавался по-детски пустым и глупым мечтам так, как никогда не отдавался. И если бы он был человеком, он бы заплакал настоящими слезами. Держать в себе все то, что происходило с ним на протяжении всего разговора, и оставаться непоколебимым больше не было необходимостью: Коул ушел. И теперь Зейну не нужно было скрываться и казаться сильным. Его никто бы не увидел. Его никто не видел, кроме бесчисленного миллиона всевидящих глаз неба.       Он знал, что это было неправильно, но разве не было неправильно причинять боль другу? Разве не было неправильно противиться чувствам? Так что же было правильно? Что нужно было сделать? Эти вопросы были одними из тех, на которые не мог найти ответ даже ниндроид. Зейн остался под небом совершенно один, сильный до ужаса, но сегодня слабый до смеха. Слабый оттого, что запомнил этот вечер в мельчайших подробностях. Слабый оттого, что помнил, как Коул касался его. Он прикасался не к губам, а к душе, к сердцу, и остался там чем-то несбыточным, но вечным.       Дрожащей рукой Зейн приоткрыл грудной отсек, выпуская на волю десяток белоснежных бабочек. Вспорхнув полупрозрачными крыльями, они сплелись с ночной мглой, скрывшись среди таких же далеких белых звезд. Зейн провожал свои чувства взглядом, зная, что никогда не скажет это в лицо другу; зная, что навсегда оставит это внутри себя и, покорно склонив голову, промолчит. — Ведь я тоже люблю тебя.       А завтра будет рассвет – новый день, новая жизнь. Но Зейн был не в силах ничего изменить, и им придётся жить старым днем и молиться, смотря на одно небо.