И я надеюсь, веру в сердце храня, В один из длинных и стеклянно-звонких дней Прийти туда, где Вы дождетесь меня, Мой враг, что лучше самых преданных друзей... Мне так дорог злой огонь безумных глаз, Срок придет, и мы все своё получим. Только помните: я счастлив встретить Вас, Враг мой бешеный - друг мой неразлучный.
© Канцлер Ги, «Романс Олафа Кальдмеера»
"Капитан Барбосса... Пожалуйте в Сингапур." Голос Сяо Фэня бархатистой дымкой обволакивает сознание. Он странно расплывается по комнате и горьковатым привкусом рисового вина остаётся висеть в воздухе. Однако бывший капитан "Жемчужины" не спешит обманываться благодушнным гостеприимством. Не он один, в принципе: Мисс Суонн по левую сторону от него скрещивает на груди руки (все еще раздражённая доскональным осмотром), и Барбосса прячет усмешку. При всем своем цинизме он не мог не восхищаться вместительностью женского корсета, способного укрыть в себе обрез и полкило взрывчатки. Кто бы мог подумать. Может быть, ему тоже стоит как-нибудь взять эту идею на вооружение... Возможно, даже поболтать при случае с самой мисс Суонн - своей неприкрытой дерзостью девчонка начинала нравиться ему все больше. Но пока у него есть дела поважнее. Он молчит. Он улыбается учтиво и склоняет спину в поклоне - совсем немного только издевательском. Правда совсем немного: преимущество явно не на их стороне, чтобы позволять вольности с бароном Южно-Китайского моря. "Мы ищем Джека. Джека Воробья." Девочки-наложницы сзади хихикают, прикрывая руками пухлые губы. А Барбосса с трудом удерживается от смешка, когда Сяо Фэнь впивается в них злобным взглядом и заводит презрительный монолог о вреде одной мелкой птахи. Гектор должен признать, что понять его можно. Так что он даже не думает его осуждать... В другой ситуации он даже добавил бы несколько красочных эпитетов. Однако сейчас нечто другое привлекает его внимание. Девушки, что стояли сейчас позади капитана, в чём-то поразительно похожи на тех... Других. Которых Барбосса вряд ли когда-то забудет - как не забудет и той единственной ночи в Сингапуре, проведённой в компании Джека и шикарного рома. Как бы ему иногда не хотелось выскрести эту ночь из памяти, но судьба не всегда считалась с его желаниями. Какая досада. Ведь в тот раз Воробей был не один. Пятнадцать долгих, насыщенных лет им потребовалось, чтобы дойти до нынешнего момента. Барбосса не уверен, хорошо это или плохо, но его это не особо и волнует. Мазнув коротко взглядом по китаянкам возле барона, он слегка приподнимает бровь. В тот раз наложниц тоже было две. В тот раз... В тот раз все было немного по-другому.***
Развалившись на койке в окружении симпатичных китайских девушек, Гектор обворожительно скалится. Как можно благожелательней. В отличие от своего друга, он никогда особо не пользовался популярностью противоположного пола - а потому пользовался ситуацией как мог. По его наблюдениям, даже его гнусноватый оскал сегодня действовал как надо, не отпугивая и не смущая людей вокруг. Возможно, обаяние Воробья частично передаётся всем в радиусе полумили. И ему это очень нравится. Бледный, болезненного вида юноша с хвостом редких волос никогда не был казановой. Сам Гектор, впрочем, и не думал жаловаться: ему всё равно больше нравились деньги, чем люди. Но еще больше ему нравились те из людей, кого можно было обвести вокруг пальца, без труда присвоив их цацки себе любимому. Это было по-настоящему захватывающе. В конце концов, он всегда был амбициозен. Это его слабость. Единственная ахиллесова пята в виде неутолимого эго привела его к тому, что он сидит тут, в лучшем из пиратских портов. Вдвоём с еле вышедшим из подросткового возраста мальчишкой чешет языком и глотает ром прямо из горла. Вместо закуски полируя всё это дело рисовой водкой... Риск - это его всё. В Сингапуре отличные бани, он должен признать. На его родине такого не сыщешь: там вообще не было ничего, кроме нищеты и помойных крыс. Потому-то он и ушёл, без всякого сожаления и сомнений. До сих пор это было лучшим его решением. Потому что с тех самых пор, как он в свои семнадцать обчищал карманы прихожан на католической службе, его не жаловали даже в родном рассаднике чумы и сифилиса. Тогда он только пробовал силы, начинал путь - мелкий разбой не считался - но уже прикидывал, как можно нажиться на глупых людях... Пока тебя не поймают за этим нечистым занятием священники. Больше его на мессы почему-то не пускали, хмыкает про себя Гектор. "Тебе одна дорога. В проклятые пираты, — рычал в спину юноше разъяренный аббат, — Там такого сброда хватает, встанешь, как влитой!" Гектор тогда остановился. Склонил задумчиво голову, размышляя, стоит ли удостаивать вниманием набожного законника... Сброд сбродом, а мысль посланника Господа была весьма дельной. Уже следующим утром корабль о чёрных парусах встречал нового непрошенного пассажира. А уже сегодня, спустя каких-то пять лет, он полулежит, закинув руки под голову, на жесткой койке в твердыне барона Южно-Китайского моря. Пусть матрас и был жестковат, зато после червивого гамака в трюме даже это казалось манной небесной. По его мнению, это достаточно неплохой карьерный рост. —Эй, друг, о чё... Ч-чём задумался? Пьяный голос Воробья прерывает тишину. Встрепенувшись, Барбосса поворачивает голову с сторону младшего товарища и салютует открытой бутылкой водки. —О прошлом и будущем, — он ухмыляется, шерится щербато в сторону своего (почти) капитана. "Почти", поскольку тот лишь собирался им стать. Сразу после того, как они раздобудут самый лучший в мире корабль - быстрый, словно сотня скакунов, и черный, как сама ночь. Тот самый, что, по заверениям Джека, стоил тысячи лучших флагманов Империи. Все, кого Воробей знал до этого, не верили в эти сказки ни на грош. Посмеивались над глуповатым простачком и насмешливо просили не мозолить глаза аляповатым прикидом. Но только не Барбосса. Едва услышав от своего товарища легенды о "Черной жемчужине", что-то в груди ёкнуло: это оно. То, за чем он так упорно гонялся и что постоянно от него ускользало, словно предпочитая ему других, более удачливых парней. Но Гектор и не думал сдаваться. Он просто обожал трудности - и то, что люди обыкновенно называют "безумством". И вот он тут, слушает, как Джек разливается соловьем и неспешно вливает в себя дорогое пойло. Последний же между тем восклицает, взмахнув полупустой бутылкой перед его лицом: —Не туда мыслишь. Прошлое, будущее... Дьявол с ними! Надо думать... Ик... О настоящем! Вот как о... Э-э-э... Цыпа, напомни-ка еще разок свое имя... —Кианг, — лениво подсказывает вместо девушки Барбосса. —Ага, точно, Канг, — довольная, пьяная улыбка до ушей, — Ну... Джек предпринимает неловкие попытки подняться с пола на ноги. После шести попыток ему это даже удаётся, и он торжественно поднимает бутылку с пойлом в воздух: —За капитана Лан Дзи и его сына Сяо, милостью которых мы сейчас в тепле и чёр... Чёрт... Чёрт-т-овом море прекрасного рома, а не прозябаем в шторм на палубе! —За них и за прекрасных дам, — довольно кивает Гектор, вскидывая в ответ собственную бутылку. Китаянки хитро переглядываются друг с дружкой, и Барбоссу слегка удивляет, что те понимали английский. Неужели в сингапурский порт настолько часто заглядывают туристы?.. —Д-да-а-а! За них. И... За то, чтобы наше прошлое не мешало настоящему и будущему! Стекло бутылок звенит от столкновения в их руках. Воробей уже изрядно пьян - но и сам Гектор, прямо скажем, не фонтанирует трезвостью. В любом случае, его это совсем не волнует. Он просто прикладывается к горлышку губами, представляя, как будет выглядеть их с Джеком будущий корабль. Будет ли он таким же сокрушительным, как артиллерийские пушки капитана Лан Дзи на "Императрице"? Или таким же красивым, как изгиб талии китаянки, что сейчас прислонилась к его спине?.. Очень скоро они это узнают. А пока... Ядрёная водка обжигает горло хлеще любого напалма. Пока можно расслабиться и отдохнуть. Парой больших глотков Барбосса опустошает остатки бутылки и притягивает к себе одну из девушек. ...сказать, что он протрезвел, было бы ошибкой. Он не протрезвел ни капли. Просто был настолько ошеломлен увиденным на своей постели зрелищем, что на секунду потерял всякий дар речи. Он не помнит, как оказался с ним в одной койке. Он помнит только одну из китаянок рядом: как именно на ее месте оказался Джек, остается для его затуманенного выпивкой мозга загадкой. Распахнув широко глаза, Барбосса пялится на полностью обнаженного товарища, который со всей возможной наглостью упирается острыми ("птичьими") косточками ему в ребра. И ничего не может поделать, когда тот со смехом опрокидывает его на спину и нависает сверху, задевая кончиками заплетенных волос шею. Щекотно. Как будто бы даже приятно... Но Барбосса изо всех сил хочет надеяться, что это просто краткосрочный эффект алкоголя. Впрочем, терпковатое дыхание Джека, наклонившегося к нему почти вплотную, доказывало обратное. Шкипер сглатывает. Слухи не врали. Он и правда был сумасшедшим, потрясенно думает Гектор. Совершенно безумным, с весёлыми пьяными искорками в глазах и резкими всполохами движений. Человеческий вихрь, штром в узком пространстве корабельной койки. Человек по имени Джек Воробей, сын многими уважаемого капитана Тига, был самым сумасбродным ублюдком из всех, которых Гектору только доводилось видеть на своём веку. А видеть ему, несмотря на довольно молодой возраст, приходилось немало. Хуже всего было то, что ему это нравилось. И сумасшествие, и поразительно наглые амбиции мальчишки, в одиночку воюющего со всем миром и с самим собой. Точно так же, как ему нравились и его ловкие пальцы, которые сейчас морскими змейками бегали по его груди. Изучая, исследуя малейшие шороховатости на коже. Гектор в восхищении. Гордость не позволяла назвать это именно этим словом - но оно было самым близким, что он испытывал в данный момент. Чувствуя, осязая и всем естеством проникая в чужие вены. Сопряжение двух тел, так идеально друг к другу подошедших. Этого всего не должно быть. Нет, думает Барбосса, разглядывая обнаженную фигуру рядом. Неправильно. Сдавленный стон, едва чужие пальцы находят особенно чувствительное местечко под ямкой ключицы. Отвратительно. Слабые попытки оттолкнуть от себя, превратившиеся неизвестно как в удушающие объятия. Противоестественно. Но так интригующе. Поворачивая голову в сторону напарника, Барбосса вглядывается пристально в безмятежно-расслабленное лицо. Комната, да и само лицо перед глазами плывёт, но он все равно пытается что-то высмотреть. Как далеко они смогут зайти вместе, если их никто не остановит? Сколького они могут добиться, если им не будут мешать вершить хаос? А главное - что будет, когда амбициям одного станет тесно в их общем пространстве относительной (пока что) гармонии? Барбосса не знает. Но он думает, что готов рискнуть и выяснить, хорошо ли уживаются мелкие птички с морскими волками. Это совершенно точно должно быть интересно... И он никогда больше не останется один. Никогда. Всё ещё будто в трансе, он притягивает приятеля к себе поближе. А потом Джек открывает глаза.***
Он просыпается в собственной каюте, на борту предоставленного Сяо Фэнем "Хай Пэна". И он не в духе. С завидной регулярностью этот сон - без малого, пятнадцатилетней давности - преследовал его из раза в раз. Иногда почти ускользая из памяти, иногда вновь вспыхивая яркими проблесками воспоминаний. Но не было ни одного чёртова месяца, чтобы проклятые отбрывки их давней истории не посещали его и без того спутанный разум. Разумеется, он старался об этом забыть. Однако нет-нет, но думал временами в алкогольном подпитии: помнит или нет? Какая часть из их давнего сингапурского рейда врезалась в память именно ему? Барбосса не уверен, что хочет знать ответ. Как не уверен и в своей на него реакции. Однако он совершенно, абсолютно точно уверен в том, что ему обычно не нравится такое количество вопросов. Он не нанимался светилом науки, чтобы выискивать правду в стоге сена. Его стихией всегда было море, и сейчас он займется тем, что получается у него лучше всего. Во всяком случае, куда лучше, чем поиск бессмысленных ответов на такие же бессмысленные вопросы. Он спускается из каюты на общую палубу, выкрикивая на ходу указания: —Поднять паруса, курс на северо-запад, ближе к ветру держись! Шевелись, псы помойные, или будете мне сапоги собственными языками чистить! Мадам, — Барбосса скалится в сторону отдыхающей невдалеке Тиа Дальмы, — К вам это тоже относится. Я тут, в некотором роде, пытаюсь привести в относительный порядок своё судно. Так что будьте так любезны, уберите свою ведьминскую тушу с дороги! Он собирается было пройти мимо, но тут его цепко хватают за руку. Довольно неприятной железной хваткой - гораздо более крепкой, чем было необходимо, морщится про себя Гектор. Тиа Дальма обращается к нему с еле заметной угрозой: —Не забывай, кто вытащил тебя с того света, капитан Барбосса. —О, я премного благодарен, уж будьте уверены, — он саркастически приподнимает бровь, — А теперь уступите место, чтобы капитан мог дальше выполнять свою работу. Он её не боится. Вовсе нет. Но на всякий случай все же держится на расстоянии: тот, кто обладает способностью воскрешать из мертвых, наверняка знает и как умертвить. Вполне вероятно, как можно более болезненными способами... Барбоссе не очень хочется проверять. Тиа Дальма тем временем неспеша обходит его кругом, одновременно будто разговаривая сама с собой - и Гектора уже слегка тошнит от этой глубокой загадочности в тоне: —Известно мне, отчего ты так тревожен. Он многое для тебя значит... Капитан. Две одиноких души в океане разбитых надежд, предоставленные лишь морю и самим себе. Вы слишком похожи друг на друга, чтобы ты мог так легко его от себя отпустить. Да, Барбоссу определенно мутит с такой естественно-напускной таинственности. Он готов поспорить, что еще десять минут рядом со странной отшельницей, и его вывернет наизнанку прямо за борт. Что странно, ведь морской болезни у него отродясь не было. Он настолько сосредоточил свое внимание на удержании вчерашнего ужина в желудке, что успел услышать только окончание монолога: —Потому и боишься, что оставит он тебя одного... Разумно. Но тут, — женщина лукаво улыбается и упирается пальцем ему в левую сторону рёбер, — я вижу и другие тёмные желания. Самые глубокие из пороков, скрытые в недрах прóклятой души... Не позволяй привязанности к Джеку погубить в ней все остальное. Барбосса хочет было уведомить своего вынужденого пассажира, куда она может идти со своими советами, но вовремя закрывает рот. Он не был дураком - а потому прекрасно понимал, что ведьме известно многое. Больше, чем ему. И, если его догадки верны, он даже знает причину такой... Нечеловеческой проницательности. Но это подождёт. Сначала надо разобраться с делами насущными. Зыркнув напоследок на Тиа Дальму, он в раздражении обходит ее от греха как можно дальше. Ему надо чем-то отвлечься, выкинуть из головы чёртов бред про Джека и хоть на время расслабить голову. И он это делает единственным известным ему способом. Встав на мостик штурвала, Барбосса обводит взглядом лениво копошащихся внизу команду. А затем под бешеный вой шторма даёт курс прямо в бездну. Со счастливой гримасой и странным возбужденем где-то в самой глубине прогнившего сердца: вот то, зачем он живёт... Жил, до всей этой истории с ацтекским золотом. Но даже она не прошла для него бесследно, хоть и была крайне неприятной. Без всякого риска эта жизнь была бы пресна и лишена всякого разнообразия. —Лево руля! Руль на борт, круче к ветру! — крик Уильяма впервые, на его памяти, наполнен ужасом, и Барбосса испытывает от этого некоторое удовольствие. Отталкивая сынка старого Прихлопа от штурвала, он рычит остервенело: —Отставить! Пусть идёт полным ходом! —Ты обрёк нас на гибель!.. — плюют ему в лицо. Очень дерзко и так по-юношески самонадеянно. Удивительно, что он сам был когда-то таким. —Мистер Тёрнер, — капитан приближается так близко, чтобы был виден полубезумный оскал, — Чтобы отправиться на тот свет... В свете молнии глаза полыхают неистовым пламенем. —Сперва надо умереть. Он не упоминает о том, что ему умирать не впервой - об этом команда знает и так. Однако её членам неведомо, что для тайника Дэйви Джонса умирать вовсе не обязательно... Что ж, думает Барбосса, крепче держась за борт наполовину упавшего в обрыв корабля - он же должен развлечься. В конце концов, он только недавно пришел в мир живых во второй раз. Это стоило всяких страданий и ошеломленных лиц команды, которые глазели на него, как на спятившего. Недолго, впрочем - "Хай Пэн" кренится на самом краю обрыва, и корабль с закладывающим уши свистом несётся в пропасть. Несмотря на слезящиеся от ветра глаза, с лица Барбоссы не сходит восторженной совершенно ухмылки. Пускай с юных лет прошло много времени, а его опыт и кругозор стали куда шире, но кое-что остаётся неизменным всегда. Он по-прежнему просто обожает делать то, что люди называют "безумством".***
Едва только причалив к берегу, первое, что он делает: это старательно выглядывает что-то вдалеке. В бескрайней пустоши, где за много миль вокруг не было, похоже, ни души. Не что-то. Кого-то. И спустя пару минут старания наконец вознаграждаются. Он не обращает внимания на остальную команду, глядя только на одного человека. А затем небрежно, с обманчивой расслабленностью делает шаг вперёд - наверняка, чтобы его заметили: —Джек Воробей... — Гектор обращает на него пристальный взгляд. Ловит проблеск узнавания на чужом лице, и продолжает: —Исла-де-Муэрте помнишь? Ты застрелил меня. Он не хотел звучать с обвинением, но вопреки воле голос всё равно приобретает осуждающие нотки. Однако в ответ на такую претензию натыкается лишь на легкомысленное высокомерие: —М-м-м... Вовсе нет. Я такого совсем не помню. Барбосса ничего не говорит, только провожает мрачным взглядом. Щурит глаза, будто прячась от солнца: правду говорит или нет? Чёртов паяц умел выводить его из себя одним лишь молчанием, а когда открывал рот, Барбоссе и вовсе хотелось закрыть руками уши. Желательно, навсегда. Слушая краем уха членов экипажа, стремящихся воззвать к воробьиному рассудку, он машинально перебирает в пальцах связку каких-то драгоценных побрякушек. И вдыхает глубоко воздух - затхлый, как и все в этом месте. Он замирает. Пальцы с тяжелыми перстнями по-прежнему обхватывают горлышко бутылки, однако он этого даже не замечает. Дыхание Воробья, склонившегося над ним почти вплотную, перебивает все остальное. Чувствуя, как жесткая набивка матраса больно упирается в копчик, он все же терпит, поглощенный куда более занимательным зрелищем. Его легонько кусают за ключицу - играюче, поддразнивая - а после шершавый язык обводит ласково каждую выступающую косточку на рёбрах. Он вздыхает судорожно и не находит в себе ни сил, ни желания отстраняться. Гектор моргает. Видение не успевает до конца рассеяться: он все еще ощущает отголоски спирта и идиотских трав, которыми почему-то всегда пах Воробей. В тех случаях, когда их не перебивал запах рома, конечно. За время его блужданий в чертогах памяти он пропускает, что команда давно переместилась на борт вместе с Джеком и теперь ждёт только его. Он определенно теряет хватку. Тайник Дэйви Джонса как-то совсем незаметно сменяется палубой "Чёрной жемчужины" (дьявол, как же он по ней скучал), и Барбосса трепетно проводит пальцами по дощатой поверхности. Самый лучший корабль во всей чёртовой Англии. Во всем мире. Невероятно досадно было бы, если бы он так и остался в руках у морского дьявола... Все старания по спасению "Жемчужины" (с Воробьем впридачу) того явно стоили. Насладиться своей ласточкой подольше ему, правда, не дают. Благоговейную тишину прерывает голос - слишком знакомый, чтобы Гектор мог ему обрадоваться: —Что-то ты зачастил, а?.. Все не можешь налюбоваться на мой корабль? Барбосса закатывает глаза. До такой степени, что ощущает растяжение глазных мышц внутри. Если бы человеческое тело позволяло, он закатил бы их еще дальше. Пускай образования у него не было, но даже ему было известно, что на сто восемьдесят градусов глазные яблоки провернуться просто не в состоянии. Кроме глаза Раджетти, может быть. Он отвечает спокойно, поглаживая по голове своего капуцина: —Это ты ко мне пришёл. Говори, что надо, и проваливай к морским чертям. —Кто-то сегодня не в духе? — Джек потешно морщит нос. Театральным жестом откидывает жилет с кучей тряпок ("Прямо как птичьи перья", — фыркает Барбосса), и садится на край бортика. Старший из капитанов пожимает плечами: —Нет, просто смотрю, что ты успел сотворить с судном, пока меня на нём не было. —Тушé, цыпа. Теперь понимаешь, что я чувствовал все тринадцать лет? — насмешливый взгляд. Они молчат какое-то время. Если бы Барбосса не знал ситуацию лучше, он бы сказал, что молчание было вполне умиротворенным. Как жаль, что с Джеком-чёрт-бы-его-побрал-Воробьём никогда не бывало ничего умиротворённого. После еще нескольких минут бесцельного молчания (и поглощения рома из предложенной бутылки) он все же решает подать голос. —Поверить не могу, что ты забыл мою смерть, — хмыкает Гектор, с хрустом выпрямляя спину, — Я полагал, после стольких месяцев на острове это было единственным, о чем ты мечтал. Джек фыркает пренебрежительно, бултыхая бутылку рома в ладонях. И всем своим видом демонстрирует равнодушие: —Больно ты мне нужен был. Ну убил и убил, с кем не бывает... Лишать кого-то жизни - не в кровати кувыркаться, отряхнулся и пошёл дальше. Сам бы стал сопли распускать? Паршивец. Барбосса сжимает пальцы настолько сильно, что едва не ломает Джеку (тому, что капуцин) тонкую шею. Животное растерянно мотает головой из стороны в сторону, а после от греха убегает подальше - куда-то в сторону попугая Коттона. Бывший рулевой едва обращает на это внимание, занятый удержанием себя от попыток нового убийства. Однако Воробей снова его удивляет (Барбосса уже сбился со счёта, в который раз). Наклоняясь ближе, он щекочет дыханием его ушную раковину. Едва не задевает горлышком бутылки щёку, когда взмахивает ею у него перед лицом. Воробей заглядывает проникновенно в глаза: —Ге-е-ектор. Не дури. Голос Джека - высокий, со скачущими нотками возбуждения. Старший капитан упорно смотрит в сторону, с твердым намерением полюбоваться на ракушки в кристально чистой поверхности моря. К нему снова настойчиво обращаются: —Я никогда этого не забуду, — Барбосса инстинктивно вздрагивает. Шепот, слегка отдающий привкусом дешманского спирта, был чем-то до одури интимным. Чем-то таким, чего явно не должно было быть при взаимодействии двух мужчин. Тем более - капитанов. Хотя фактически, Гектор должен был снисходительно признать, что капитан тут был только один. Нечто в разукрашенных цацках, что пушило сейчас перед ним павлиньи свои перья, к капитанам не относилось. Джек снова восклицает, настойчивый, как павиан в джунглях: —Барбосса! Хватит дуться, словно невеста в неудавшуюся первую ночь... Мне просто нравится тебя злить. Помогает держать себя в форме, знаешь. Кривя губы в гримасе, Гектор неспеша делает глоток из бутылки. Интересуется лениво: —Не надоели еще эти игры? —А тебе? — ему отвечают вопросом на вопрос. Барбосса не отвечает. —Кроме того, ты ведь приложил руку к моему чудесному вызволению, — добавляет Джек, — И за это я даже готов оказать самое высокое уважение, на какое только способен. Смотри. Он шустро вскакивает на одну из бочек и отвешивает издевательский поклон, чуть задев концами туго заплетенных волос пол. Восклицает громогласно: —Почту за честь поклониться славному капитану Барбоссе! Грозе свежих яблок и прóклятых золотых безделиц! Его шляпа всегда была верхом моды, а ручная мартышка и вполовину не такая уродливая, как остальные приматы! Вот. Видишь, какой я благородный, — золотые коронки огненными всполохами сверкают на закатном солнце. Барбоссе нестерпимо хочется зажмуриться каждый раз, как он видит это безобразие. У него безумно болят от всего этого блеска глаза - и он бы не удивился, если бы Воробей вставил золото в рот специально, чтобы лишний раз его пораздражать. Отведя глаза в сторону (подальше от блеска), Гектор скалит зубы в почти приятной улыбке. Он тренировался. —«Благородство». У толпы пращелыг в борделе и то больше чести, чем у тебя, — он фыркает. —Ну зачем же ты так, — мурлычет где-то совсем рядом с ухом голос, — Без таких людей наши дни на суше были бы наполнены тоской и унынием. Будь у них честь, разве было бы так интересно? Джек ухмыляется от уха до уха, весёлый и невероятно собой довольный. У Гектора присутствовало сильное подозрение, что тот говорит вовсе не про своих многочисленных знакомых на берегу (примерно половина которых мечтала его убить). Вернее, говорит-то как раз, может быть, и про них - а имеет под этим себя самого. Всю их жизнь в целом. И он был вынужден признать, что на этот раз сукин сын прав. С честными людьми надо быть осторожней. Никогда не знаешь, когда в их благородную голову придет мысль вонзить нож тебе в спину, вытерев испачканные кровью руки о шелковый платок. Зато в их маленьком подлом маждусобойчике такие намерения, кристально чистые и заметные, не скрывались никогда - чем Гектор был, по правде говоря, несказанно доволен. Кроме того - он в раздражении скрипит зубами - с такими, как Джек, действительно было интереснее. Зависимость, подобно тому же алкоголю (только раз в тридцать сильнее) душила изнутри своими мерзкими щупальцами. Ему не нравилось это тогда, и ему не нравится это сейчас, но поделать с собой он ничего не может. Проще отказаться от рома, чем от личной дурной привычки, которая с отвратительным упорством зовет себя "капитаном". Барбосса так и не понял, почему - корабль-то все равно его. Может быть, в этот раз он готов ненадолго потворствовать его иллюзиям. Снисходительная усмешка касается губ, пока Барбосса расслаблено облокачивается на борт и втягивает носом морской воздух. У него сегодня хорошее настроение. Разумеется, это никак не связано с известием, что Воробей все-таки не позабыл про самый важный (переломный) момент в их отношениях. Потому что первая смерть - событие куда более значимое, чем первый поцелуй. Даже важнее, чем первая брачная ночь. Не то чтобы у них с Джеком было что-то из этого, разумеется, но значимости это нисколько не умаляет. Меряя шагами палубу, Воробей мельтешит у него перед глазами, отчего-то вдохновленный. И вещает вместе с тем: —А вообще, у меня тут было время подумать... Взаперти у резной шкатулочки Джонса, — гримаса отвращения, — его довольно много. И я кое-что понял. Хочешь узнать, что? —Нет. Барбосса предельно честен. Возможно, впервый раз за всю свою жизнь, но на этот его честный ответ все равно никто не обращает внимания. Джек продолжает, будто и не слыша его: —А ведь ты тогда не хотел моей смерти, мой к-сожалению-не-мёртвый друг. Я про тот случай, когда ваше корабельное высочество так бесчестно и подло отобрало у меня законный корабль. Ты не хотел меня убивать... Иначе пристрелил бы сразу. А для верности повязал бы к ногам якорь. Как с папашей Уильяма, м-м-м? Джек хихикает. Не похоже, будто ему есть дело до того, кто зачем-то встал на его защиту во время бунта (Гектор опять-таки не до конца осознаёт, зачем. Некоторые вещи в этом мире по-прежнему оставались за гранью его понимания). Джек между тем все говорит, унося поток мысли всё дальше и дальше: —Кстати, а он вообще в курсе, какую цену ему придется заплатить, если он все же сподобится вызволить Прихлопа из щупалец каракатицы? Как-то больно резво он стремился спасать мои останки с того света. Слишком резво, чтобы быть альтруистическим намерением. Настоящий пират. В очередной раз закатывая глаза, Барбосса пропускает последнюю реплику мимо ушей. Он давно привык к сотрясениям воздуха при общении с младшим товарищем, и теперь только устало вздохнул. —Ты слишком высокого мнения и о юном Уильяме, и обо мне. Никто не хотел сохранять твою чёртову жизнь специально. Я, например, тогда просто хотел, чтобы ты помучался и сдох от голода. А не сдох бы, так выстрелил себе в висок, невелика потеря, — желтые от табака зубы щерятся в ответ на лучезарно-приторную улыбку. Вопреки ожиданиям, Воробей не взъерошился, не закудахтал и не наставил на него оружие. Он просто лукаво взглянул на него через плечо, а после отсалютовал на треть опустошенной бутылкой. —Я тоже тебя люблю, друг. Барбосса давится отпитым ромом. Смотрит во все глаза на Джека, и чувствует, как лицо невольно перекашивает в гримасе. Он до конца еще не понял, какой: отвращения или недоумения. Вероятнее всего, и того, и другого. В целом, ровно те же ощущения вызывал у него и сам Воробей. Тот же сейчас щурится лениво, прохаживаясь по палубе, будто по ковровой дорожке у губернатора. И смотрит на него тем же блядовато-томным взглядом, который Гектор в девяти случаях из десяти видел только у судей на заседаниях да у портовых шлюх. Последний же раз принадлежал самому Джеку. Лет пятнадцать назад. Тогда, в Сингапуре. В самой глубине чужих зрачков он видит всполохи пламени на поверхности смятых простыней: напоминание о самой страшной ошибке и так и не высказанных друг другу словах. Значит, все же помнит, подлец. Как же Барбосса иногда его ненавидит. До зубного скрежета, до желания переломить пополам тощую шею. Его воля, и он давно бы это сделал. Только вот... Он кривится. Только вот без него было бы слишком скучно. На всякий случай он уточняет: —Ты пьян? —Стёкл, как трезвышко, — белозубая (с золотыми проблесками) ухмылка, — И по этому поводу, честно, как на духу, завляю: берегись Тиа Дальмы, Гектор. Ведьма шикарна, спору нет - вот только хлопот от нее куда больше, чем пользы. Уж я знаю... Развеселившийся, он корчит похабные пантомимы, едва не вываливаясь за всем этим делом за борт. —Благодарю за предупреждение, о мастер, — Барбосса даже не пытается скрыть в голосе сарказм. Он сильно сомневался, что весёлые утехи дамского обольстителя с колдуньей играли такую уж важную роль. Вероятнее всего, отстранённо думает он, Джек просто догадывается о том же, о чем и он. Это не объясняло, догадывался ли он о том, что Барбосса собирается сделать - но ему плевать. Если он чего-то хотел, он всегда доводил это до конца. Краем уха он слышит, как Воробей откашливается. Следом звучит вполне ожидаемый вопрос: —Ну и что теперь? Гектор пожимает плечами и устремляет взгляд вдаль, на морские просторы. —Что-что. Поглядим, что будет дальше, а потом скрестим шпаги. Всё по заветам пиратского кодекса, если ты еще не забыл, что это, Джек. Оскал - радостный, как у великовозрастного щенка в одной из тюрем - показывет, что его шутку оценили. Уж кто-кто, но Барбосса точно не зарекомендовал себя приверженцем древних традиций. Воробей, впрочем, тоже. "Как-то в этот раз яблоко от яблони упало чересчур далеко", — хмыкает про себя старший из капитанов, вспоминая Эдварда Тига. Сынок этого величайшего из пиратов между тем вновь возвращается к прерванному разговору: —Э... Вообще-то, я имел в виду... — он шевелит в воздухе пальцами с кучей драгоценностей, — Вот это всё. Не нас конкретно. А, ну... То, из-за чего мы тут все портки рвём - того и гляди, богатый внутренний мир вывалится. —Я понял, избавь меня от паршивых метафор, — Барбосса в морщится в раздражении. Продолжает гораздо тише: —Когда Беккет спустит весь британский флот на Братство, от наших судов не останется камня на камне. У него хватит силёнок на то, чтобы годами штурмовать крепость в Бухте Погибших Кораблей... С "Голландцем" на поводке он разнесёт это место в щепки. Безрадостная перспективка, а, Джек? Как ни погляди. —У тебя же есть план? С этими словами к нему подходят почти вплотную. Щурясь на солнце, Гектор не делает попыток сойтись еще ближе. Но не отстраняется, старясь задержать момент как можно дольше... Поймать за хвост ускользающее чувство комфорта. Глупо, но вдруг. Наконец спустя минуту молчания ведёт плечом: —Нет. —Ага. Верно. Да, у меня тоже. Значит, разберемся по ходу, как в старые добрые. Ложью от этого оптимистичного ответа пахнет сильнее, чем от Гиббса после свинарника, и Барбосса с огромным трудом удерживается от ироничного взгляда искоса. Во многом потому, что занят пока созерцанием закатного солнца. Будучи живым мертвецом, он все же по этому скучал. Ощущение мягких лучей на огрубевшей от времени коже было чем-то, за что он был готов продать душу хоть Джонсу, хоть самому Дьяволу. Чем-то, заставляло его жить. Забавно. Он вдруг понимает, что с самого момента своего воскрешения ни разу не прикасался ни к кому вне боя. Даже к себе, как бы глупо это не звучало. Может быть, всё дело было в побочных эффектах пребывания на том свете. Или, что более вероятно, в мире просто были куда более волнующие вещи, чем стоны на жёсткой койке. Яблоки, например. Бессмертие - ужасно скучное проклятие. Глупцы те, кто его ищут, тратя на эту чепуху остаток отмеренной жизни... Гектор ни за что не наступил бы на эти грабли во второй раз. От размышлений его отрывает чужая рука на плече. Удивлённый, Барбосса поднимает взгляд - и тут же натыкается на другой, полный загадочного веселья и предвкушения. Вопросительно он смотрит на Джека. Но руки не убирает. Последний тем временем откашливается: —Что ж, — он ведёт плечом, ерошится весь, как мокрая птица, — Удачи нам всем на этом поприще. Когда больше ничего не остаётся, удача - единственное, на что следует рассчитывать. И мы - живое тому подтверждение... Барбосса даже не успевает открыть рта, чтобы что-то ответить. Иногда ему казалось, что скорость мыслей Воробья опережала даже "Жемчужину" - иначе объяснить, почему тот вдруг резко припал губами к его собственным, никак не получалось. Не то чтобы Гектор против. Вовсе нет, хотя должен бы - по всем законам нормального мира. Впрочем, его мир никогда не был нормальным. Но неожиданности подобного действия это совсем не отменяло. Хотя слова "неожиданность" и "Джек Воробей" в его понимании были уже практически синонимами... Поэтому он просто прикрывает глаза и старается расслабиться. На трезвую (почти) голову это было странно. Но не неприятно, это точно. Его не покидает стойкое ощущение, что у Джека были тайные способности к телепатии. Вряд ли у него было настолько открытое лицо... "Как ему это удаётся?" — мелькает обречённая мысль. Она не задерживается долго, вытесненная другими, более важными на данный момент. Попыткой удержать как можно дольше контакт, запомнить мельчайшие ранки на обветренной коже. Впечатать в подкорку сознания зелёные глаза, что смертельной отравой растворяли остатки его здравомыслия. На губах Воробья - морская соль и остатки рома. Гектору нравилось обычно и то, и другое. Вкусно. —Это на всякий случай, — шепчут ему на ухо, — Если удача подведёт, и это последний раз, когда мы тут шушукаемся подобно двум подружкам в монастыре. Хотя, может, и свидимся как-нибудь... По ту сторону. И снова Барбосса не успевает ответить. Да и не знает, что. От него отстраняются и облизывают губы. Но взгляда не прячут: ублюдок хочет поглядеть на его реакцию, хмыкает Гектор. Всё с той же кривой усмешкой он думает, что вполне может её предоставить. Но, очевидно, не здесь и не сейчас. Внезапный громкий окрик нарушает повисшую тишину: —Капитан!.. — оба поворачивают головы в сторону смутившегося Раджетти, — То есть... Э-э-э... Капитаны. Земля! Земля по курсу! Они по-прежнему стоят вплотную, глядя друг другу в глаза, пока Джек не отстраняется с неохотой. Барбоссе почти жаль. Почти. Он вглядывается последний раз в чужое лицо, словно снова пытается что-то выцепить. Нечто, неподвластное пониманию и невидимое глазу. Он понятия не имеет, какой у Воробья план и был ли он на самом деле. Хотя бы его зачатки: не может же он все время импровизировать. Но все же на всякий случай интересуется, отвернувшись в полоборота: —Думаешь, сработает? Ему в ответ улыбаются: мальчишеской, мерзкой в своей непринужденности ухмылкой. —Понятия не имею. Джек наконец отцепляется от его предплечья, оставив там нестриженными птичьими коготками россыпь мелких синяков. Машинально Барбосса потирает кожу в месте контакта, морщится, как от зубной боли - но незаметно для себя старается запомнить расположение ранок. Может быть, там останутся мелкие шрамы. Он провожает взглядом спину мигом исчезнувшего Воробья, а чуть погодя идет следом. Позже, спускаясь по корабельному трапу вниз, Барбосса размышляет. О войне (возможно, проигранной заранее), яблоках и природе своих странных взаимоотношений с одним человеком. Вынужденные союзники не останутся таковыми навсегда, да оно ему и не не надо. Гектор уже пóходя прикидывает, что ему делать с парочкой пылко влюбленных сердец, которые оккупировали его судно и плетут за его спиной интриги. Думая, что он идиот - а Барбосса без ложной скромности должен признать, что все, кто так думали, рано или поздно оказывались на морском дне. Да, с ними проблем быть не должно. Разве только самых пустяковых. Но Джек Воробей... Это нечто совершенно другое. Джек достанет его терпение из под земли лишь затем, чтобы размолоть в труху своей колесницей заносчивости. Барбосса наконец достигает конца палубы и оглядывается в поисках карты острова. Параллельно он думает, допивая на ходу остатки бутылки, что раньше этот мир был куда больше. Впрочем, вполне вероятно, в нем просто стало меньше содержимого. Любопытный момент. Ему жизненно необходимо обсудить этот вопрос с Джеком за те полчаса, что у них есть - до того, как мерзавец Тёрнер не решит что-нибудь выкинуть на его корабле. Почему-то его терзало на этот счёт очень нехорошее предчувствие. На всякий случай он проверяет на ходу пистолет, убеждаясь в наличии пороха. Если с Тёрнером не выгорит, он застрелит им Воробья. Если даже честным людям нельзя доверять, ведёт плечом Барбосса, то про него речи и подавно не было. А про его персональную головную боль ("занозу в заднице") лучше вовсе промолчать. Неважно, что станет с Беккетом, Братством и им подобным. Ему плевать на Тёрнера и его счастливое воссоединение с семейством. Не имеет значения даже Сяо Фэнь с "Императрицей", адской гончей дышащей ему в спину. У него в запасе еще много пуль для врагов и друзей, но одна из них особенная. Только для одного человека. Всего одна-единственная пуля - для Джека. Барбосса легонько, неуловимо совсем улыбается и смотрит вдаль. За горизонт. Все еще ощущая чужое дыхание на шее и привкус рома на губах.