Каждой твари по твари

Холодно. Монотонное пение сверчков сопровождало пульсирующую боль в затылке. Слипшиеся веки распахнулись, но темнота не отступила. Между пальцами перекатывалась влажная рассыпчатая субстанция, похожая на глину. В спину упиралось что-то колючее. От плеча в сторону уха бежала лёгкая щекотка. Хёнджин резко хлопнул себя по шее и, передёргиваясь, обтёр ладонь о сырую землю. Он знать не хотел, какой именно гад по нему ползал. Удар помог проснуться. Он лежал в куче грунта, в неудобном, но элегантном костюме. Атлас рубашки переливался в лунном свете. По все четыре стороны от него благоухали спящие цветы, а сверху — чистое небо. Хёнджин никогда не видел такого скопления звёзд вблизи оживлённого города. Земля и цветы. Единственное объяснение, которое приходило в голову — его хоронят. Но если добавить к этому головную боль, можно догадаться, что он своими ногами пришёл сюда и вырубился. Что ему нужно было в клумбе? Очевидно, цветы для натюрморта. Алкоголь выветрился из крови вместе со вчерашним вечером. Если тогда был порыв рисовать, то теперь — только закрыться в душе на час, а потом съесть гору пирожных. Хёнджин выполз из клумбы и зашагал по каменной дорожке к крыльцу, мягко подсвеченному фонариками. Несколько тысяч подписчиков могут подождать. Он и так на этой неделе порадовал их портретом одного смазливого актёра, по которому сохнут девочки. Первый раз он рисовал Ли Феликса полгода назад по просьбе донатера. Столько новых подписчиков за час никогда до этого не приходило. Хёнджин сделал это снова по своей инициативе. Пришлось посмотреть несколько интервью и фильмов с ним, пару прямых эфиров, чтобы точно передать его атмосферу. То ли образ актёра стал неразрывно связан с выбросом гормонов от хвалебных комментариев, то ли Хёнджин на самом деле проникся, но рисовать Феликса он стал чаще. Нет ничего удивительного в том, что художнику нравится тот, кого он изображает. Так и должно быть. Хёнджин был не из тех художников, кто подвергся стереотипу об их бедности, но и богатством не мог похвастаться. То есть, мог, но этот участок с коттеджем и садом он купил себе не сам. Солнечные батареи и систему автономного водоснабжения тоже спонсировали родители. Не будь его дом оборудован этими достижениями науки и техники, или будь он чуть менее домоседом, он бы заметил раньше. Он бы заметил раньше, что ни один подписчик уже не ждёт его публикаций, если бы попробовал выйти за ограду участка и взглянуть на пустынные улицы. Или если бы ему вздумалось позвонить приятелю, чтобы пригласить его на интеллектуальную беседу под бокал красного. Он услышал бы, что абонент вне зоны доступа, как и все в его телефонной книге. Как-то раз, раскинувшись на чёрном кожаном кресле в гостиной, тот остроумный приятель спросил: «Если бы все люди на планете, кроме одного тебя, внезапно исчезли, ты бы продолжил заниматься любимым делом?». Хёнджин тогда долго рассуждал и пришёл к выводу, что конечно же да. Он пишет картины только для себя. Однако картины были последним, о чём он мог подумать, когда через пару дней правда попробовал кому-нибудь позвонить, а потом выйти в город. Ветер свободно разбрасывал мусор и сухие листья по безлюдным улицам. Жалобный собачий вой эхом разносился на несколько кварталов. Вывески открытых магазинов то загорались, то гасли от перебоев работы электростанций. Логичным объяснением было бы первое января в календаре или война. Но всё ещё зелёные газоны намекали, что сейчас начало сентября, а для войны было чересчур тихо. Первым делом Хёнджин вернулся домой, никуда не сворачивая. Если он поехал крышей, нужно вызвать скорую. Наверное, ему продали палёный коньяк. Он облил лицо холодной водой и, не вытираясь, тяжело рухнул на диван. Дрожащими пальцами набрал 911. Приложив телефон к уху, он почувствовал, как судороги в теле участились и усилились, стоило раздаться коротким гудкам. Теперь Хёнджина трясло от смеха. Если людей не осталось, то откуда взяться медикам? Он лёг спать. Хёнджин проснулся, когда солнце опустилось к горизонту. Кофе и яичница привели мысли в порядок. Розовый закат ласкал кожу через окно. Из приоткрытой двери на задний двор лился тонкий аромат роз и ранней осени. Если это апокалипсис, то лучший из всех, который мог произойти. Под влиянием книг и кинематографа в голову приходили мысли о необходимости сделать запасы продовольствия и лекарств. Найти оружие на случай, если не обошлось без пришельцев. Вырыть бункер. Выяснить, что случилось. Хёнджин усмехнулся сам себе. Кого он обманывает? Как только связь с реальностью вернулась, он уже знал, что жить дальше нет смысла. Он не герой, чтобы спасать человечество. Он не может спасти даже себя. Когда станет слишком сложно или скучно, он наглотается чего-нибудь смертельного и ляжет в клумбу. Но сначала нужно исполнить детскую мечту — пойти в супермаркет, набрать полную корзину всякой всячины и уйти, не заплатив. Хёнджина бесили медленные люди в супермаркетах. Возьмут тележку и плетутся как черепахи по узкому проходу. Свободно ходить по рядам было странно. В той корзине из мечты он видел разноцветные блестящие упаковки, но не мог назвать вслух ни один предмет. Наверное, там могли быть шоколадные яйца, сыры с плесенью, сиропы, чипсы с разными приправами. Он долго сверлил взглядом бутылку самого дорогого вина. Взял другое — то, что брал всегда. Еда есть дома, а отсюда она никуда не денется. Зачем держать мольберт в скучном кабинете, если половину первого этажа занимает гостиная? Нет смысла беречь её от случайных брызг краски. Никто не придёт в гости. Спать тоже можно внизу, на диване. Хёнджин переносил вещи со второго этажа, быстро переступая по крутым ступенькам и часто дыша. Он теперь свободен. Наконец-то он может рисовать то, что по-настоящему хочет. Никто не скажет, что он копирует какого-то незнакомого ему художника, не обвинит в расизме, не обругает технику. Больше не нужно следить за трендами и подстраиваться под вкусы толпы, чтобы получить минимальный отклик. Никакого больше фансервиса и заказов от извращенцев. Смена обстановки ознаменовала начало вечного праздника. Вместо вечно выключенного телевизора на стеклянном столике поселился виниловый проигрыватель. В кладовой нашлись высокие толстые свечи. Этаж окутал запах плавящегося воска и тягучая джазовая музыка с лёгким потрескиванием иглы о пластинку. В полумраке на стенах танцевали тёплые тени от огней. Мольберт с холстом на подрамнике ждали действий от своего владельца. По правую руку разместился круглый стол из тёмного дерева. Мерцающий свет играл на стекле бокала с вином. В открытое окно стучал первый сентябрьский дождь. О таком сказочном вечере Хёнджин давно мечтал и удивлялся, как просто оказалось его устроить. Он щедро выдавил сгусток чёрной масляной краски в центр деревянной палитры. На белом холсте широкими дерзкими мазками вырисовалась злобно усмехающаяся рожа. Хёнджин усмехнулся ей в ответ. Тени на стенах задрожали от его пронзительного хохота. Хёнджин считал удары капель воды об алюминий раковины. Шёл восьмой день гедонизма. Далёкие раскаты грома заполняли мёртвую тишину, не давая сойти с ума. Свечи догорели и бесформенной твёрдой массой остались вдоль стен. На круглом столе образовалась инсталляция из восьми пустых бутылок. С мольберта скалились чёрные мазки. Хёнджин устал скалиться в ответ. Он кутался в плед, будто в дом пробралась осень, а отопление отключили. Хёнджин сфотографировал своё произведение искусства, захватив в кадр винную инсталляцию и розовый пакет от чипсов на полу и по привычке запостил. Удивительно, как надёжен интернет. Сколько он ещё проработает? Этого Хёнджин решил не узнавать. Осталось только справиться с гравитацией, встать с дивана, дойти до аптеки, а потом до клумбы. Успеть бы, пока с неба не ливануло. Если бы его единственным смыслом жизни было выжить, он бы продержался подольше. Хорошо быть быдлом. Или собакой. Этому ублюдку с мольберта тоже хорошо. Пусть теперь страдает здесь в одиночестве, пока Солнце не начнёт взрываться. Зловония от протухшей еды в магазинах скоро дотянутся до него. Но они не сравняться с запахом разлагающегося в саду трупа художника. Никакой аромат сирени и роз не спасёт. Так и надо этому ублюдку. Плед улетел на пол. Хёнджин вышел из дома, в чём был. Теперь-то не страшно простудиться. Понять бы ещё, что именно надо стянуть из аптеки, чтобы не мучаться. Хотя, зачем не мучаться? В жизни надо всё попробовать. Однако он всё же решил погуглить. Разблокировал экран. Кажется, Хёнджин сошёл с ума во второй раз. Или это сон во сне? Нет, это уведомление о комментарии под постом. Сотни исчерченных скетчбуков, мозоли на пальцах, слёзы над учебником по анатомии, длительные периоды апатии от осознания своей бездарности — и вот ты получаешь первый искренний хвалебный отзыв о твоей работе. Мир окрашивается в розовый цвет, живот изнутри до тошноты щекочут бабочки. С влажными от счастья глазами бежишь продолжать творить. Это был вовсе не первый комментарий и точно не хвалебный, но Хёнджин ощутил его именно так. Имя комментатора давно неразрывно связано с положительными эмоциями. yong_lixx писал: «какого чёрта ты живой? ты в сеуле? я приеду». Без колебаний Хёнджин отправил адрес. Холодный ветер подгонял быстрее вернуться домой. Хёнджин нашёл пустой пакет для мусора, оглядел комнату и, подумав, отправился в душ. Гостя он встретил в полном беспорядке и с недосушенными волосами, зато успел надеть чистую рубашку и джинсы. — Чем докажешь, что ты не моя галлюцинация? — Хёнджин дёрнулся от звука собственного голоса. Он хотел добавить нотку юмора, но вышло что-то вымученное. Феликс бросил у порога набитый под завязку рюкзак и пыльную куртку. Из-под капюшона выглядывали соломенные пряди. В толпе этого Феликса никто бы не узнал. Фарфоровая кожа, сверкающая с обложек, посерела и покрылась мелкими ссадинами. То голубые, то зелёные глаза, которые Хёнджин детально прорисовывал, оказались тускло-карими. — Могу тебе врезать, — глубокий голос с хрипотцой звучал угрожающе. Хёнджин прекрасно знал, что и с галлюцинацией можно подраться, так что это ничего не доказывает. При других обстоятельствах наглец бы уже катился по крыльцу отсюда. Видимо, Феликс заметил смятение хозяина дома, поэтому через секунду сдержанно рассмеялся и раскрыл руки для приветственных объятий. Улыбка вернула жизнь чертам лица. Хёнджин упал в тепло чужого тела. Лёгкие прикосновения на спине ощущались как удары током. От солоноватого запаха кожи щипало глаза. Не так много времени прошло, но каждый день одиночества длился как целая жизнь. Он цеплялся, зарывался в соломенные волосы и привыкал к ощущению, что теперь с этим человеком связана вся дальнейшая жизнь. Знать наверняка он не мог, но сердцем чувствовал, что больше точно никого не осталось. Почему-то он был уверен, что Феликс думал о том же. Пока Феликс откисал в горячей ванне, Хёнджин всё-таки убрался и принёс свежее постельное бельё в одну из спален. Он не спрашивал, будут ли они теперь жить вместе. Ответ казался очевидным. Как иначе? Ветер унёс грозовые тучи, оставив на небе россыпь звёзд. Мелодичные скрипучие гитары британских рокеров семидесятых годов, включённые на колонке, оживили сад. Тихая ночь наполняла силами и вдохновением. С появлением рядом чужих глаз Хёнджину не терпелось показать им своё мастерство и их же изобразить в естественном цвете. Феликс был только рад лечь в клумбу к розам. На съёмках он выполнял задачи куда сложнее. Луна окрасила кожу в серебряные оттенки. Феликс, одетый в растянутую белую майку, закинул одну руку за голову, вторую приблизил к лицу, как бы пародируя героиню Кэмерона. Алые бутоны в темноте наводили на мысли о кусках окровавленной плоти. На расстоянии вытянутой руки поблёскивал наполовину полный бокал вина. Первые пятнадцать минут Феликс изображал на лице холодную страсть. Ему было любопытно понаблюдать за сосредоточенным лицом художника, напряжением в его бровях, за попытками прокусить свои губы. Ещё интереснее было с ним поболтать. — Как это печально, — простонал Феликс. — Что именно? — Хёнджин не сразу заметил нарочито театральной интонации, глянул на мгновение на модель и вернулся к холсту. — Если бы я мог навсегда остаться юным, а старился бы мой портрет! За это… — Стой, не продолжай! — он в панике остановил Феликса и тихо рассмеялся. Никаких сделок с дьяволом, даже в шутку. — Боишься, что сработает? — Феликс повёл бровью. — Я уже не удивлюсь такому исходу. — Он всё ещё был сосредоточен, но на губах отпечаталась лёгкая улыбка. Феликс бы похвалил Хёнджина за начитанность, но тогда разговор рискует скатиться в обсуждение книг. У них ещё будет на это время. Он приподнял отёкшее бедро с земли и опустил под другим градусом. — Я думал, во время апокалипсиса нужно убегать от опасности на ворованной тачке, греть консервы на костре и спасать человечество. А оказался в коттедже с электричеством, водопроводом и огромным участком для разведения огорода. — Разочарован? Можем развести костёр, — усмехнулся Хёнджин и отвлёкся промочить горло. — Можем. А что насчёт спасения человечества? — Феликс спросил как будто серьёзно. — Мы уже спасены, — он искренне удивился. Кисть стала двигаться быстрее и размашистее. В трепетных мазках чётко проглядывался изящный силуэт в окружении красных пятен. — Маэстро, повторите, — пропел Феликс и протянул пустой бокал вперёд. Хёнджин взял со стола бутылку, оставляя на ней следы краски. — Не рекомендую напиваться в этой клумбе, — он опустился на колени и наклонил горлышко к бокалу. — Плохой опыт? — Весьма. — Хёнджин, ты правда считаешь, что мы последние люди на планете? — быстро проговорил Феликс. Вблизи стал виден проступивший румянец на белом лице. — Честно говоря, — пока вино наполняло бокал, окрашивая его в красный, Хёнджин подбирал ответ, — я всё ещё считаю, что тронулся умом. — А я? — Поэтому я вижу тебя, а не кого-либо другого. Здесь мог быть кто угодно. Но это ты. — Он вручил бокал прямо в руки, но Феликс сразу отставил его в сторону, чтобы схватить Хёнджина за свободное от бутылки запястье и потянуть на себя.Тело инстинктивно воспользовалось рукой с вином, препятствуя падению в розовый куст. Алая жидкость быстро впитывалась в рыхлую землю. — Вот же… — Тогда почему я вижу именно тебя? Хочешь сказать, я тоже сумасшедший? — Феликс перешёл на вкрадчивый шёпот. — Ты знал меня раньше? — Хёнджин игнорировал залитую вином руку. Всё больше ему казалось, что он попал в абсурдную комедию. — Это я первым заказал у тебя портрет Ли Феликса. А потом следил за каждым обновлением профиля. Признание отдавалось эхом в голове. Хёнджин осел на землю, поджав ноги под себя. Он освободил запястье из хватки и, заметив растерянный взгляд, переплёл пальцы с пальцами Феликса, мол, я не убегаю. В голову пробрались две безумные мысли. — Тогда, я думаю, остаётся только реалити-шоу, — озвучил он первую. — Шоу Хёнджина и Феликса? И для нас сделали искусственные звёзды? — Феликс говорил о звёздах, а смотрел в глаза любимого художника. — Ага. Много, наверное, зрителей. Смотрят себе за обедом или в метро, — он мечтательно поднял взгляд в небо. — Уж точно больше, чем было бы в шоу какого-нибудь ноунейма, — низко рассмеялся Феликс. Этот смех умиротворял. — Как думаешь, что они хотят увидеть с экранов? Хёнджин поймал случайный взгляд на своих губах и понял, что пора реализовать вторую безумную мысль. Под выжидающим взглядом он неторопливо отпил вина и убрал бокал подальше. Стоило ему обхватить ладонью лицо Феликса, тот понял, что Хёнджин собрался сделать, и первым потянулся навстречу. Ветер принёс аромат яблонь с другой части сада. Губы аккуратно коснулись друг друга. Рука переместилась с лица на затылок, утопая в соломенных волосах. Хёнджин вдохнул запах роз и вина. — Думаю, они хотят что-то такое, — прошептал он и снова притянул Феликса к себе, не давая возможности ответить. Он помнил каждую трещинку мягких губ, в которые сейчас проваливался. Они не оказывали сопротивления, и Хёнджин убеждался, что это лишь яркое видение. Пусть так. Единственный человек, который может его осудить — он сам. Хёнджин перенёс вес тела на колени, чтобы подхватить Феликса за корпус ближе к себе. — Пойдём в дом, — на полсекунды Феликс приоткрыл глаза. По напряжённому лбу, опущенным векам с подрагивающими ресницами он догадывался, что никуда они не пойдут. Хёнджин подтвердил это, сильнее впиваясь в губы и рывком притягивая парня к себе, будто он вот-вот начнёт взрываться. И он действительно попытался. — Джинни, мы валяемся в грязи, — обеими руками Феликс упёрся в плечи Хёнджина и легко оттолкнул. Это не только не возымело успеха, но и оставило его без точки опоры. Хёнджин перекинул одну ногу через таз Феликса и весом своего тела уложил того на землю, оставив руку на затылке для смягчения падения. — И что? Мы теперь можем трахаться, где хотим, — запоздало объяснил Хёнджин свои мотивы. В его улыбке счастье граничило с помешательством. — Ладно, придурок, делай что хочешь. Музыка давно остановилась. Треск сверчков маскировал два неровных дыхания в глубине сада. Хёнджин рисовал на шее Феликса тёмно-красные пятна. Втягивал бледную кожу, разрывая капилляры. Боль, мерзкое покалывание влажной травы, прилипшая к обнажённым плечам грязь занимали всё меньше внимания. Значимым остались лишь яркое небо перед глазами, тяжесть чужого тела и жёстко скользящий по ключицам язык. Руки Хёнджина хаотично перемещались с талии на тазобедренные кости, обтянутые джинсами. Предупреждали, что долгой прелюдии не будет. Феликсу она и не нужна. Он перехватил инициативу, опустил руки со спины парня на ягодицы и толкнулся бёдрами вперёд. Хёнджин с причмокиванием оторвался от раскрасневшейся кожи для шумного выдоха. Не успев отдышаться, он почувствовал ещё один толчок, сильнее и резче. Он вопрошающе взглянул в лицо Феликса. Формулировка вопроса в голову не приходила. Голодный властный взгляд застал его врасплох. Он вдруг почувствовал себя мышью, что повелась на сыр в мышеловке. Феликс воспользовался паузой, просунул руки между телами и расстегнул джинсы Хёнджина. Он оттолкнулся от земли, переводя обоих в вертикальное положение. В затылок ударил ветер. Хёнджин рефлекторно обхватил его за шею, чтобы не завалиться назад, но его уже крепко прижимали к себе сзади. Феликс смотрел снизу. Похоть в его глазах больше напоминала презрение. Завороженный этим взглядом, Хёнджин растерял весь свой напор. Он мог только умоляюще тереться зажатым одеждой членом об пресс Феликса и кусать губы. — Слезай, — тихий глубокий голос раздался громом в ушах. Хёнджин не сразу понял, чего от него хотят. Он растерянно наморщил брови. — Слезай и раздевайся, говорю. Или вставай на колени, если не хочешь полностью. — Феликс говорил мягко, но что-то было в его тембре, от чего Хёнджин хотел и на колени, и полностью. Но голос остатков разума напомнил, ползать по земле всё же лучше в штанах. Хёнджин молниеносно слез и оставил на губах Феликса короткий мокрый поцелуй, намекая, что он готов. Довольную хищную улыбку он уже не видел. Феликс легко толкнул Хёнджина в спину, и тот смиренно опустился на локти. Суставы упёрлись в грунт. Рыхлый, но если долго об него тереться, в лучшем случае останутся ссадины. Эта мысль ушла быстро, потому что сзади Феликс примерялся, притягивая к себе бёдра Хёнджина. Он грубо обласкал кожу под рубашкой, поднял её повыше к груди, чтобы открыть себе вид на полоску позвоночника и изгиб талии. Перед глазами — редкая трава со скошенными краями, выбившиеся из хвоста пряди волос и сжатые кулаки. Хёнджин едва удержался на дрожащих коленях, когда его джинсы аккуратно поползли вниз вместе с бельём. Он сам это начал, но теперь чувствовал себя экспонатом в музее, на который смотрят тысячами глаз, показывают пальцами, обсуждают, посмеиваются. Воображение само собой вырисовывало картину, где он в этой же позе, со спущенными штанами, стоит за пуленепробиваемым стеклом в окружении восторженной толпы с камерами. Он отставил одно колено в сторону и прогнулся в спине. Единственного зрителя ему достаточно. Феликс порывисто сжал мягкие бёдра, отзывающиеся напряжением и покачиванием на каждое касание. Он вставил два пальца в полуоткрытый рот, собрал скопившуюся слюну со внутренней стороны щёк и под языком. Одной рукой грубо раздвинул ягодицы Хёнджина, пальцами другой оставил вязкую влагу на колечке мышц, сжавшееся от прохладного прикосновения. Пальцы тут же снова проникли в рот за новой дозой импровизированной смазки. — М-м-м… — нетерпеливо позвал Хёнджин. Он отогнал чужую ладонь с бедра, чтобы заменить её на свою, предоставляя Феликсу больше маневренности. — Тише, — Феликс нежно шлёпнул его по ягодице. Он наклонился ближе. Уличные фонари не давали достаточно света, чтобы всё рассмотреть. Неплотно сжатое отверстие вызывающе пульсировало. Феликс ввёл один палец. Вместо сопротивления последовало движение навстречу, вогнавшее внутрь две фаланги. Он решил больше не осторожничать и добавил второй палец, сразу до основания, направляя под углом в сторону живота, легко надавливая подушечками на уплотнение внутри. Хёнджина дёрнуло вперёд, он стиснул зубы, убегая от ласк, но ему не дали времени привыкнуть. Мучительно напряжённый член обхватила ладонь из-за спины, тягуче скользнула от головки к основанию, выбивая сдавленное шипение. Пальцы скользили между плотно сжатых стенок ануса синхронно с поступательными движениями по члену. Зажатый с двух сторон Хёнджин едва держался, чтобы не припасть щекой к земле и выставить зад повыше. Он бился в конвульсиях, не зная, толкнуться ему в руку или насадиться глубже на пальцы. Феликс ласкал мучительно медленно, с ювелирной точностью наращивал возбуждение в геометрической прогрессии, но не доводил до пика. Хёнджин закрыл глаза. Влажную кожу обжигало частое дыхание. В локоть упирался острый камень, в ушах звенели сверчки, пахло землёй и цветами. Он чувствовал на себе чужой пристальный взгляд, и это будило внутри стаю бабочек с острыми, как лезвия, крыльями. Пальцы внутри провернулись на девяносто градусов и ускорились. Хёнджин прогнулся в спине, откидывая голову назад. Волосы налипли на лицо и шею. Он услышал тихую довольную усмешку, прежде чем ощутить пустоту на месте пальцев. Сзади звякнула пряжка ремня. Бабочки резанули грудь. Хёнджин вернул вторую руку на землю для устойчивости. Он не боялся, что его сейчас трахнут на сырой земле в саду. Он боялся, что этого не случится. Звук расстёгнутой молнии джинс развеял сомнения. Хёнджин открыл глаза и попытался обернуться, но тут же зажмурился обратно и коротко промычал. Вместо долгожданного члена ануса коснулся мокрый язык и жаркое дыхание. Феликс размашисто скользнул снизу вверх, щедро размазывая накопленную слюну. Ногти Хёнджина утонули в земле. Напряжённый кончик языка нарисовал окружность и проник внутрь. Губы плотно упёрлись в шероховатую кожу. Феликс не пытался доставить удовольствие, он только упрощал себе задачу. Но Хёнджину этого было достаточно, чтобы восхищённо поскуливать, сминая в руках вырванную траву, и содрогаться от каждого движения языка. Несколько часов назад он ощущал себя чужеродной аномалией на очищенной от цивилизации планете. Он собирался избавить её от мёртвого внутри Хёнджина. Но теперь жизнь заново загоралась в каждой клетке его тела, по венам растекалась надежда на то, что завтра наступит. И завтра Феликс будет смотреть на него как сейчас. Феликс оценивающе взглянет на его картину, одобрительно похлопает по плечу, разольёт вино по бокалам, схватит ладонями за талию и возьмёт сзади. Грубо и больно, бережно и неторопливо, ярко и самозабвенно. Хёнджин хотел прочувствовать всё, что предложит ему жизнь, начиная с царапающих кожу камней, заканчивая членом, который сейчас жёстко вколачивался в него. Частые звонкие шлепки о бёдра заглушали остальные звуки ночи. Хёнджину не нужно было даже немного подмахивать, потому что глубже некуда. Он ездил щекой по земле в такт грубым толчкам, шипел и сдержанно стонал, не размыкая губ. Его никогда так не радовали возможные синяки от сжимающих талию пальцев. Боль и неловкость растворялись в удовольствии, ударяя в голову коктейлем крепче любого алкоголя. Если бы в живых вместе с ним остался не Феликс, а другой человек, пусть даже достаточно интересный и привлекательный, отдался бы он ему точно также? Голос с поверхности сознания кричал, что нет, Феликс особенный. И никого другого на его месте быть не могло. Внимание кого-то другого ему безразлично. Похлопает его по плечу кто-то другой, нахваливая картину, и Хёнджин отправится в аптеку за таблетками. А глубоко внутри молча покачивала головой тень с чёрным оскалом. Хёнджин болезненно кончил на траву, почти падая в неё. В глазах застыла влага, горло пересохло от частого дыхания. Феликс остановился сразу, как только заметил, что тело в его руках обмякло. Он вышел и подтолкнул Хёнджина в сторону, чтобы тот лёг. Розовый куст царапнул плечо шипами. Хёнджин упал голой спиной на траву и примятые стебли цветов. Приятный туман в голове и шум в ушах мешали соображать, но он видел, как через его грудь перелетело колено, обтянутое спущенными джинсами. Он приподнялся на локтях, потянувшись к члену Феликса, но тот остановил его прикосновением к пыльной щеке. Хёнджин поймал его взгляд. Прямой, обожающий. Феликс интенсивно дрочил в нескольких сантиметрах от его лица, но Хёнджин не мог разорвать зрительного контакта. В обычных карих глазах горело больше звёзд, чем на небе за ними. Они смотрели только на него. Феликс поморщился и царапнул ногтями щёку Хёнджина. Тёплая липкая жидкость залила подбородок и шею. Хёнджин не уворачивался. Глядя на вспыхивающие искры в глазах напротив, он кончил второй раз, но не телом, а душой. Феликс осторожно опустился на бёдра Хёнджина. Сад затих. Лёгкий ветер остужал кожу. Два последних человека на земле цеплялись за спины друг друга в глубоких объятиях и бережно ласкали губы. Глубокая ночь отступала. Слабые лучи солнца прогоняли звёзды. Приятная усталость растекалась по телу, но спать не хотелось. — Чем займёшься теперь? — лениво пробормотал Феликс в районе шеи. — Чем займёмся, ты хотел сказать? — поправил Хёнджин. Феликс привстал с его плеча. — Так ты поедешь со мной? — Куда? Мой дом отлично подходит, чтобы пережить апокалипсис. До него не сразу дошло, что Феликс изначально не собирался оставаться. Это не укладывалось в его картину мира. — Может, ещё умереть в один день? — по доброму хмыкнул Феликс. — Есть дела поинтереснее. Чёрный оскал сверкнул зубами. Текущая по венам надежда застыла. Человек, который за день стал жизнью Хёнджина, мог жить без него. — Не уходи, пока я не допишу картину, — он пытался наполнить опустевший голос долей тепла, но огонь, который мог его дать, затушили ведром ледяной воды. — Что я, картины твои не видел? Хёнджин по инерции продолжал прижимать Феликса к груди. Ветер нагонял тучи, угрожающие загородить рассвет. В ушах нарастал периодический электрический писк в такт сердцебиению. — Мы ещё увидимся? — Хёнджин зарылся в соломенных волосах. — Если ты пойдёшь со мной. Феликс оставил невесомый поцелуй на шее. С каждой секундой он казался всё дальше и призрачнее, хотя всё также сидел в руках Хёнджина. Он не объяснял, куда зовёт, что там интересного и зачем куда-то идти, но предлагал бросить прошлую жизнь и шагнуть в опасную неизвестность. Хёнджин мог остаться среди роз навсегда, как и планировал. Терять ему больше нечего. Дальнейший путь принесёт только больше разочарований и боли. Хёнджин любовался редкими лучами, разрывающими тучи, дышал запахом чужой кожи и предвкушал будущие потери. Он готовился с радостью в сердце впитать все тяготы, что припасла для него вселенная.