За бортом

Всё горит. Воздух наполнен шлейфом дыма, потемневшего до уродливого красного цвета и покрытого хлопьями пепла. Он застилает глаза и наполняет лёгкие сажей, вызывая сухой кашель, раздирающий горло. Жарко. Так жарко, что тело становится невероятно тяжёлым. Кажется… ты куда-то ползёшь? Но земля словно проседает под тобой, а твои ладони болезненно скребут по бетону, обагрённому кровью. Хотя в ушах звенят ужасные, отчаянные крики, а грудь мечется в агонии, единственное, что голосит твой разум, — это бежать. Бежать. Ползти. Скользить. Тащить свои бесполезные конечности и уходить куда подальше. Ты должна бежать. Встать и бежать, но твоё тело просто лежит на месте. Оно приближается. Ты не можешь убежать. Вот-вот ты умрёшь. А ты не хочешь умирать. Убежище совсем рядом. Так близко… очень близко. Ты через силу протаскиваешься мимо чьей-то искалеченной, отрубленной руки, и тебя мгновенно рвёт от этого зрелища. Но ты продолжаешь двигаться. Совсем близко. Совсем рядом. Вдруг позади тебя раздаётся нечеловеческий звук страшного скрежета, и… Твои глаза резко распахиваются. Тело покрыто бисеринками пота, а сердце готово разорваться на месте. Простыни слишком липкие и скользкие под твоими пальцами, и ты быстро сдираешь их с себя, тем самым избавляясь от всего, что заставляет чувствовать жар. Замкнутый круг. Первый вдох, второй, третий… требуется мгновение, чтобы сориентироваться. Ты больше не семилетняя девочка, утопающая в море боли и слёз отчаяния. Ты в доме своего детства, лежишь на мягких простынях и окружена воспоминаниями о своём прошлом. Кажется, сколько бы времени ни прошло, твои сны всегда найдут способ помучить тебя, как будто ты пережила эти моменты только вчера. Убийцы настроения. Ты наконец-то оказалась в своём старом доме после долгого отсутствия, а разум только и делает, что издевается над тобой, вызывая самые мрачные воспоминания. Комната погружена во тьму — если взглянуть на часы, то окажется, что уже глубокая ночь. Не самое лучшее время для подъёма, но и своим снам ты не слишком доверяешь. Пот, покрывающий твои брови и рубашку, ощущается отвратительно, поэтому ты бездумно начинаешь обмахивать себя руками. Тебе нужно что-то делать, быть где угодно, только не здесь. Ты быстро встаёшь, слегка спотыкаясь от внезапной перемены гравитации. Глаза всё ещё блестят и покрыты коркой слёз после сна, и ты потираешь их, выходя из комнаты. В доме стоит мёртвая тишина, которая лишь усиливает звук твоих собственных шагов, заставляя тебя вздрагивать при каждом шорохе. Тем не менее, ты делаешь всё возможное, чтобы как можно тише дойти до холодильника. Набираешь воду и выпиваешь половину одним глотком, охлаждая липкую кожу и избавляясь от ощущения обжигающего жара и горячего пепла, обволакивающего горло. Ты наслаждаешься тем, как хрустит прохладная пластиковая бутылка в твоих руках, как этот обыденный, привычный звук напоминает тебе о реальности и настоящем. Непрекращающееся стрекотание сверчков вдалеке почти успокаивает. В остальном, в доме царит спокойствие и умиротворение. Покой. И вдруг ты слышишь тихий стук. Ладно, не такой тихий, как ты думала. Отложив бутылку, ты медленно поворачиваешься в сторону шума, мысленно напоминая своему учащённому пульсу, что, если часы охотника не звенят, предупреждая о приближающейся опасности, то её нет. Несколько шагов, и… из дверного проёма появляется высокая фигура, согнувшаяся таким образом, чтобы она смогла пройти внутрь. Хотя силуэт погружён в тень и ты можешь различить лишь слабое мерцание его двухцветных радужек, его имя само собой срывается с твоих губ. — Калеб… — Мне показалось, что я слышал, как тут кто-то крадётся. Почему я не удивлён? Он неторопливо шагает по залитой лунным светом комнате, останавливаясь, чтобы нежно взъерошить твои волосы, словно это какая-то традиция. Он делает это уже так давно, что, возможно, так оно и есть. Даже когда вы оба были детьми и ты была немного выше его (он приподнимался на кончиках пальцев, чтобы погладить тебя по голове, и, если подумать, это было довольно очаровательно). Поэтому ты не можешь заставить себя отмахнуться от его руки, когда он идёт к холодильнику, чтобы взять себе напиток. Однако вместо того, чтобы выпить, Калеб приостанавливается и внимательно изучает воду, словно она причинила ему какое-то зло. Прежде чем ты успеваешь проследить за ходом его мыслей, он прижимает охлаждённую бутылку к твоему лбу. От холода ты инстинктивно вздрагиваешь и бросаешь на него быстрый взгляд. — Зачем это? — Вместо будильника. Тебе что, захотелось пить посреди ночи? Или ты просто не можешь уснуть? Он приподнимает бровь и с обеспокоенной ухмылкой отпивает из бутылки. Калеб всегда был ужасно проницательным, казалось, он просто знал, когда у тебя был ужасный день или если что-то было не так. То ли это годы, проведённые в обществе друг друга, то ли врождённая чувствительность Калеба к человеческим эмоциям, ты не знаешь. Возможно, и то, и другое. — Просто захотелось пить. — Угу. И, наверное, поэтому от жажды у тебя покраснели глаза. Видимо, тебе тоже здесь немного жарко. Может, включить кондиционер? Калеб поднимает бровь, и ты удивляешься, зачем он вообще спрашивает, если и так знает ответ. Вряд ли он способен различать подобные вещи в темноте — неужели он просто знает? Или слабых полосок лунного света в окне достаточно, чтобы показать ему всё, что нужно? — Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы признаться, что тебе снятся кошмары. Когда ты была ребёнком, ты приходила ко мне чуть ли не в слезах и… — Я поняла, Калеб. Можешь опустить подробности, — ты огрызаешься, борясь с мгновенным смущением, которое возникает из-за собственной уязвимости и зависимости, которые были характерны для тебя в детском возрасте. Сейчас ты кажешься себе сильной, но так было не всегда. Ты была легко пугливым ребёнком, особенно тревожным после того нападения. Ты цеплялась за всех и вся вокруг, потому что потеряла всё, чем дорожила раньше. — И к твоему сведению, — добавляешь ты, — это работало в обе стороны. Я могу назвать несколько случаев, когда ты приходил ко мне в комнату, утверждая, что просто хочешь поговорить. А ты выглядел так, будто плакал несколько часов подряд. Верно. Вы искали утешения друг в друге, потому что были потерянными детьми, чьи жизни перевернулись с ног на голову буквально за один день. Вы с Калебом были друзьями ещё до трагедии, соседями, которые играли вместе не более нескольких раз. Не лучшими друзьями, но он был милым пареньком с соседней улицы, с которым тебе нравилось проводить время. Ты отчётливо помнишь, как нашла Калеба во время Катастрофы, словно это было несколько дней назад. Как ты ползла, пытаясь не упасть от боли, охватившей твоё тело настолько, что круги плыли перед глазами. В импровизированном убежище ты видела несколько раненых взрослых — некоторые незначительно, некоторые смертельно, и ещё меньше детей, за которыми ухаживали менее раненые взрослые. Ты едва могла сидеть. Кто-то, кажется, пытался предложить помощь, но тут рядом к тебе бросился ребёнок твоего роста и опустился на колени, спрашивая, всё ли с тобой в порядке. В ушах звенело, и ты едва могла издать хоть какой-то звук, но ты смогла наклонить голову и увидеть эти вороненые глаза сиреневого оттенка, полные абсолютного ужаса. Ты хрипло прошептала его имя «Калеб…», и, как из крана, по твоему лицу тут же потекли уродливые капли слёз и слизи. Запах красного цвета — смерти, твои окровавленные руки, ноющее тело, колотящееся сердце — всё это нахлынуло разом. Ты только всхлипывала, а Калеб стоял на коленях рядом с тобой и обнимал твою голову, в тот момент слёзы и ему застилали глаза. Прошло не так много времени, прежде чем вы оба рухнули в объятия друг друга. С тех пор ты не могла не прилипнуть к Калебу подобно клею. Калеб был единственным человеком, с которым тебя связывала прежняя жизнь, — единственной стабильностью, когда всё остальное рассыпалось в прах. В те моменты, когда ты пряталась в своей комнате и не хотела даже разговаривать с бабушкой, потому что она была какой-то чужой взрослой, с которой ты теперь жила, Калеб оставался рядом с тобой. Он оставался с тобой до тех пор, пока это было необходимо, выслушивал каждую ужасную мысль, которая приходила тебе в голову во время очередного срыва, и успокаивал тебя ласковыми и нежными словами. Как бы ни было стыдно признавать, в детстве он был твоим спасательным кругом. Именно благодаря Калебу ты не убегала в истерике, когда всё было слишком и когда ты чувствовала, что тебе нужно просто куда-то уйти и исчезнуть. Именно благодаря ему ты смогла со временем приспособиться к новому образу жизни и потеплеть к бабушке. Просто смешно, как много Калеб значил и мог сделать для тебя, просто существуя сам по себе. Калеб мог сидеть в твоей комнате, занимаясь своими делами, и одного его присутствия было достаточно, чтобы успокоить твои уставшие конечности и разум, не дававший колотить подушки и вспоминать все страшные вещи, произошедшие в тот злополучный день. Он был рядом с тобой, так или иначе. И так было всегда. Было бы замечательно, если бы ты тоже оказывала на него подобное влияние. — Точно. Потому что иногда немного поболтать — это всё, что тебе нужно, когда у тебя не всё гладко, — говорит Калеб, опираясь на стойку и жестом демонстрируя тебе свою бутылку. Да, это так похоже на него — переводить стрелки на тебя, даже когда ты пытаешься ему возражать. Создаётся ощущение, что каждый разговор с ним — это проигранная битва, что он всегда одерживает вверх, потому что просто знает, что и как говорить. — Ладно, да. Мне приснился кошмар. Теперь доволен? Ты вздыхаешь, смирившись с поражением. Ты даже не можешь рассердиться толком, в то время как Калеб с самого начала ведёт себя вполне рационально и говорит из чистой заботы и беспокойства. Возможно, именно из-за того, что он всегда рационален, ты и раздражаешься. — Конечно, нет. Не то, чтобы мне нравилось слышать, что ты всё ещё видишь кошмары. Но приятно, когда есть с кем поговорить, а не держать всё в себе, да? Его глаза так мило и не осуждающе щурятся. Этот взгляд всегда ломает тебя, заставляет выкладывать всё, что он может из тебя вытянуть. Он никогда не пользуется преимуществами, просто предлагает свою поддержку, и ты каждый раз попадаешь в его ловушку. — Я же больше не ребёнок. Я не могу просто каждый раз бежать к тебе, когда мне снится плохой сон, — продолжаешь ты. В лучшем случае, это просто слабость, но ты не можешь сваливать все свои проблемы на Калеба, как в детстве. В тот день он тоже потерял всё, и всё равно находил время, чтобы утешить и побаловать тебя каждый раз, когда ты искала его (или он приходил к тебе), независимо от дня и времени суток. А сколько раз он сам плакал, но подавлял слёзы, только чтобы побыть с тобой? — Я не это имел ввиду. Но от тебя не убудет, если ты перестанешь сдерживать свои эмоции. Фиолетово-закатный оттенок в глазах Калеба словно вспыхивает, а твои глаза, в свою очередь, меркнут. Иногда кажется, что он всё ещё видит в тебе ту самую семилетнюю девочку, которой ты была когда-то, жалкую и зависимую. — Я… знаю это. Просто… Тяжелый вздох вырывается из носа Калеба. Он закрывает глаза, задумывается над словами и открывает их с очередным ясным блеском. — Ты скоро спать? Ты моргаешь. — А? Калеб повторяет вопрос. — Ты скоро планируешь лечь спать? Или нет? Ты прикусываешь свою губу, пытаясь уловить смысл в его словах. Но ничего не получается, поэтому решаешь просто честно ответить. — …Наверное, не скоро. — Что ж, тогда составь мне компанию, — Калеб поворачивается лицом к коридору, а затем бросает долгий взгляд через плечо. — Всё равно я всегда больше был ночной совой. Лжец. Калеб всегда вставал с рассветом с тех пор как стал подростком. Это такая очевидная ложь, но он всё равно говорит это без зазрения совести, ведя тебя в сторону своей комнаты. Но ты позволяешь ему это сделать. Проглатываешь свои жалобы и выбираешь его метод. Ты опускаешь голову и следуешь за ним в его комнату, всё ещё украшенную плакатами «Моя жизнь охотника» и старыми школьными шутерами, которыми он восторгался в детстве. Хотя через некоторое время он увлёкся пилотированием, в раннем подростковом возрасте его сильно интересовало шоу Охотников, о чём свидетельствуют плакаты и фигурки, разбросанные по его комнате. Ты считаешь, что они существовали для того, чтобы приобщить публику к теме Охотников и склонить к ней нескольких особо внушаемых людей. Какая-то часть тебя всегда хотела контролировать свою жизнь, быть кем-то, кто может спасать, а не сидеть в слезах и ждать, пока спасут тебя. Это шоу только укрепило твою решимость, если не сказать больше. Хотя ты помнишь короткий период времени, когда Калеб пытался убедить тебя в обратном. В конце концов, тебе кажется, что он достаточно хорошо всё понял, чтобы просто оказать свою поддержку, хотя бы потому, что ты не отказалась от его помощи. А ещё немного щекочет нервы осознание, что теперь ты являешься тем, чем он восхищался с блестящими глазами когда-то в детстве. Как всегда, он садится на свою кровать, а ты занимаешь место на вращающемся стуле у его стола, лениво вертясь взад-вперед. В комнате горит неяркий, бледный свет ночника. Этот свет не напрягает глаза, и ты всё ещё можешь с удобством разглядывать черты лица Калеба, выражение которого нечитаемо, когда он усаживается поудобнее и, кажется, просто думает. — …Такое ощущение, что мы не делали этого целую вечность, — говоришь ты, обводя глазами каждый уголок. В этот момент ты испытываешь ностальгию, настолько сильную, что сердце щемит от горечи. — Да. Наверное, у нас было не так много времени перед тем, как я уехал. Вскоре после этого ты получила лицензию охотника. Мы оба были очень заняты, — отвечает Калеб, и ты задаёшься вопросом, чувствует ли он то же самое, что и ты. Капля грусти вперемешку со спокойствием от знакомой сцены. Посидеть в обществе друг друга, как вы всегда делали это в прошлом. — Привыкнуть к тому, что ты не всегда рядом, было… Как-то неловко признавать, что ты скучаешь по нему, что дом кажется пустым без его живого присутствия. — Тяжело. Тяжелее, чем я ожидала. — Было непривычно просыпаться не под бабушкину стряпню или твои претензии, это точно. — Претензии? — Не пойми меня неправильно. Ты всегда ведёшь себя вежливо с другими людьми, но это не распространяется на меня и бабушку. Каждому нужно место, где можно раскрепоститься, с кем можно быть самим собой. И немного эгоистом. От мягкого смеха Калеба у тебя теплеют щеки, а ушам, похоже, нравится. Он наполняет тебя различными воспоминаниями, и ты понимаешь, что действительно скучала по нему. Когда вы разговариваете, кажется, что вы никогда не расставались. Но именно в такие моменты в сердце зарождается чувство, что ты действительно можешь видеть его каждый день, просто находится с ним рядом. Ты вздыхаешь, поправляешь ночную рубашку и смотришь на Калеба сквозь ресницы, потому что боишься, что твоё выражение лица выглядит слишком красноречивым. — Тогда… и с тобой также? Или тебе было легче раскрепоститься в кругу друзей? Ты спрашиваешь бесстрастно, как будто этот вопрос на самом деле не грызёт тебя изнутри. Чувствовал ли Калеб себя как дома, или ему приходилось показывать себя «сильным», человеком, который мог раскрепоститься только в кругу сверстников и «не откусывал больше, чем мог прожевать?» — Ммм… Ты слышишь низкое хмыканье, и прикосновение его пальцев к твоему лбу исчезает прежде, чем ты успеваешь издать хоть какой-то звук. Калеб пристально наблюдает за тобой, и ты не сразу успеваешь перехватить его взгляд. — С друзьями всё по-другому, конечно. Потому что ты — не они, а они — не ты. Есть способы, благодаря которым я могу расслабиться с ними, и причины, по которым я могу расслабиться здесь, — отвечает он. В его взгляде чувствуется напряжение, и ты смутно задаёшься вопросом, есть ли в этом ответе что-то большее, чем то, как его глаза буравят тебя. Но ты прикусываешь язык и решаешь оставить вопрос без ответа. — Понятно. Взгляд Калеба не ослабевает. Он мягкий, ничего не требующий и даже не ожидающий. Но по какой-то причине тебе хочется отвернуться, чтобы не подвергаться его воздействию. — Знаешь, я скучал по дому, малявка. Ты задумываешься, не за этим ли следил Калеб, пытаясь разглядеть в тебе молчаливое сомнение. Ты прикусываешь губу и решаешь просто позволить словам вылиться наружу, пока твоя гордость не заставила тебя проглотить их целиком. — Я скучала по тебе. Глаза Калеба расширяются почти незаметно, но ты всё равно улавливаешь это движение. Он моргает, и они расслабляются под взглядом, который кажется ласковым, но в то же время словно несёт в себе ещё один какой-то скрытый смысл, который ты не можешь разглядеть при таком скудном освещении. Вдалеке раздаётся стрекотание сверчков. Затянувшаяся тишина заставляет тебя крепче вцепиться в подлокотники стула. — Эта подвеска очень милая. Когда кто-то спрашивает про неё, я вспоминаю о тебе. Наверное, через какое-то время всем это надоест, — проговаривает Калеб и поднимает серебряную цепочку, которую ты повесила когда-то ему на шею, — рубин в центре мерцает на свету. От осознания того, что он сохранил её, от того, с какой гордостью он держит эту подвеску, тебе становится неловко. — Ты рассказываешь обо мне другим людям? — Так много, что они, наверное, могли бы написать эссе. Как ты цеплялась за меня в детстве, как мы вместе гуляли, и про всё остальное. Калеб разжимает цепочку и позволяет ей болтаться у него на шее, в этот момент выражение его лица нежное, и часть тебя жалеет, что у тебя тоже нет такой цепочки. Что-то, что напоминало бы тебе о Калебе, повод думать или говорить о нём. Чтобы теребить её между пальцами и вспоминать то время, когда вы оба были в порыве веселья, молодые, счастливые и свободные. — Я много на тебя полагалась. Больше, чем ты заслуживал, особенно в детстве… Прости. — Ты серьёзно? — Калеб удивленно смотрит на тебя, и из его рта вылетает фырканье. — Никогда не думал, что услышу такое. Но ты не должна… нет. Я не хочу, чтобы ты извинялась. Это было мило. Часть меня даже скучает по этому. То есть, я понимаю, ты можешь справиться и сама. Тебе больше не нужна моя забота, но… мне это нравилось. И сейчас я не могу не хотеть хотя бы поддержать тебя. Калеб пожимает плечами, словно эти слова не проникают в твою душу и не оседают глубоко в груди, заставляя дыхание сбиваться. В голове проплывает миллион вариантов ответа, но ни один из них не выходит на поверхность. — О, Э-Это… неловко… слышать такое вслух. — И, чтобы быть предельно ясным, я тоже по тебе скучал, — добавляет он. У тебя перехватывает дыхание. Тебе нравится слышать, как эти слова покидают его уста, как легко он их произносит с оттенком нежности. И хотя этого достаточно, чтобы заставить твоё тело покраснеть от смущения, приятно, что он никогда не бывает слишком настойчивым в проявлении своей заботы. Если уж на то пошло, сама ты гораздо более упряма в признании своих чувств. Возможно, именно поэтому ты убедила себя для начала просто произнести эти слова, не позволяя гордости победить, и дать себе возможность быть честной время от времени. — Это… ужасно. Я вижу тебя всего по нескольку дней, не больше, и всё — ты пропадаешь, — жестикулируешь ты, торопливо выговаривая слова, пока у тебя ещё есть хоть какая-то уверенность. — Твоя готовка, ежедневное пробуждение с тобой, когда ты приносишь мне маленькие закуски просто так… Твои ноги качаются взад-вперед, тебе тревожно, но на сердце становится легче, когда ты можешь свободно высказать свои мысли, сказать всё то, что в детстве было слишком стыдно произнести. Калеб молча слушает, не отрывая от тебя своего пристального взгляда. Его рот открывается и снова закрывается, и кажется, что он сглатывает. Ты успеваешь оттолкнуться ногами, чтобы не начать махать ими быстрее, пока молчишь и остаёшься в ожидании ответа Калеба. — Довольно скучно не иметь своего личного пятизвездочного шеф-повара, да? — наконец говорит он, ухмыляясь, и ты тихонько сдуваешься. Твои ноги медленно замирают, а на сердце снова становится тяжело. — Да… Я… Я думаю… — Нет, — шипит Калеб себе под нос. Ты думаешь, что это он про себя. Но он приподнимается и тянет руку вверх, проводя пальцами по линии твоих бровей так легко, что ты едва ощущаешь прикосновение. Твои глаза рефлекторно закрываются, и его рука опускается к твоей щеке, мягко скользя вниз костяшками пальцев. Ты жмуришься на внезапное прикосновение, стараясь не выдать своего лёгкого испуга. Он из тех, кто гладит тебя по голове или отталкивает в шутку. Такое прикосновение — это что-то новое. Иное. Твои губы дрожат, и взгляд Калеба опускается на них. — Я бы делал все эти вещи каждый день, если бы мог. Слушал бы, как ты безумно радуешься редким открыткам с котиками, видел бы тебя, когда возвращаюсь с работы или когда ты возвращаешься с работы… Его костяшки пальцев спускаются к твоему подбородку, оказываясь в опасной близости от твоих губ. Ты медленно вдыхаешь и стараешься не показывать своей паники, в то время как твоё сердце начинает биться в неровном темпе. Впервые Калеб заставил твоё сердце так сильно биться, и шквал мыслей и эмоций, о которых ты не смела подумать, нахлынул на тебя с головой. Если бы ты сейчас стояла, то точно споткнулись бы на месте. — Скучаю по твоей физиономии, что тут скажешь? — Калеб смеётся, игриво похлопывает тебя по лицу и убирает пальцы. Ты сдерживаешь желание поймать и снова прижать его ладонь к своей щеке. Но вместо этого ты прикусываешь внутреннюю сторону щеки, чтобы подавить это желание. Это всего лишь странные мысли, возникшие в тот момент, когда ты слишком увлеклась прикосновением его пальцев после того, как не видела его так долго. Приравнивать ностальгию к влечению — не лучший вариант, и ты знаешь, что нужно погасить это желание, пока оно не превратилось в пламя. — Когда мы были детьми, всё было примерно также, — начинаешь ты, стараясь унять дрожь в голосе. — Конечно, мы не говорили друг другу, что скучаем. Но я сидела в этом кресле. А ты вытирал мне слёзы, когда мне было грустно. Неважно, сколько времени это занимало. Ты говоришь и понимаешь, что просто заводишь очередной разговор, чтобы отвлечься от посторонних мыслей. Если повезёт, Калеб ничего не заметит. — Да, ты была немного плаксой. Всегда врывалась в дом, независимо от времени, просто чтобы было кому поплакаться. Хотя, это было довольно мило. Калеб медленно встаёт, уже не более чем в футе перед тобой, и наклоняется, чтобы положить одну руку на подлокотник, а другой ладонью погладить по твоей щеке, проводя большим пальцем под глазом. — Прямо как сейчас. Это… опасно. Та часть тебя, которая автоматически реагирует на его поддразнивания, хочет огрызнуться и оттолкнуть его руку, насмешливо выдавая какую-нибудь реплику. Именно так ты должна реагировать, именно этого он от тебя и ждёт. Но эта новая, слабая часть тебя хочет закрыть глаза и прислониться щекой к его ладони, повернуть голову так, чтобы твои губы легли на кончики его пальцев. Ты не делаешь ни того, ни другого, и просто смотришь на него сквозь ресницы, слишком боясь поднять голову, чтобы твоё лицо не выдало все грязные мысли, проносящиеся в твоей голове. — Было тоже мило, когда ты приходил ко мне. Ты садился рядом со мной, пытаясь изобразить из себя сильного. Потом я похлопывала тебя по плечу, а ты говорил «Я не плачу», продолжая вытирать глаза. Ребёнка не обманешь. Но это делало меня счастливой. Что ты приходил ко мне, — говоришь ты и тянешься к плечу Калеба, делая несколько мягких похлопываний. — Прямо как сейчас. Пальцы Калеба впиваются в подлокотник, но его лицо остаётся в меру весёлым. Он наклоняет голову и с загадочной улыбкой бормочет: — Похоже, мы оба из тех, кто плачет, — и убирает руку. Подсознательно, вопреки здравому смыслу, ты бросаешься за ним и крепко хватаешься за его плечо, другой рукой удерживая ладонь Калеба на месте. Он моргает первый раз, затем второй. Наступает момент. Ты знаешь, что не можешь объяснить себе, как это сделать, но твоим инстинктам просто всё равно. Они жаждут оставаться рядом с Калебом, держать его возле себя. Как будто он растает, если ты отпустишь его, и момент будет потерян навсегда. — Малявка? — он бормочет, с любопытством проводя большим пальцем по твоей щеке, и это последнее, что ты можешь вынести. Ты чувствуешь, как Калеб напрягается, когда ты утыкаешься носом в его ладонь, когда ты с трепетом вдыхаешь и погружаешься в его тепло. Тебе кажется, что ты слегка дрожишь, и страх гложет твоё бешено колотящееся сердце. Страх разрушить ваши отношения — выйти за рамки привычного. Вы с Калебом «не такие». Калеб называет тебя ласковым и одновременно раздражающим прозвищем, когда испытывает тебя. Вы с Калебом ссоритесь по пустякам и легко миритесь через несколько часов, потому что Калеб всегда уступает. Вы с Калебом дружили с детства — дети, которые играли вместе, подростки, которые нехотя ладили друг с другом, и взрослые, которые до сих пор близки и стараются навещать дом в свободное от работы время. Это не было тем, чем, чёрт возьми, это было. И чувство вины, поднимающееся у тебя в горле, огромно: ты принимаешь действия Калеба за то, чем они не являются, — превращаешь его добрые жесты в нечто гнусное. Ты заставляешь себя отстраниться от его ладони, приоткрыв рот, чтобы произнести мягкое извинение. Как раз в тот момент, когда это тихое «прости» слетает с твоих губ, Калеб побуждает тебя поднять голову и пристально долго смотрит в твои глаза, словно пытаясь найти в них то, что ему нужно. Ты думаешь, что он это нашёл, потому что его дыхание сбивается, рука на твоём лице, кажется, дрожит, и его лицо наклоняется очень близко к твоему. Совсем не касаясь, нет, его горячее дыхание лишь проносится над твоими губами, а его нос щекочет твою щёку. Ты сглатываешь, и тепло от его близости распространяется подобно лесному пожару. — Скажи мне, что ты этого не хочешь, — требовательно шепчет он. Почти отчаянно, словно ему требуется каждая унция самообладания, чтобы оставаться таким, какой он есть. Очень близко, но так и не удаётся преодолеть этот небольшой разрыв. — Я… — начинаешь ты, понимая, что это переломный момент. Он всё ещё достаточно добр, чтобы открыть тебе выход, позволить тебе отвергнуть любое представление о том, что бы это ни было, и притвориться, что ничего этого не было. Всё выглядит так, будто он не хочет, чтобы это произошло. Калеб всегда был таким добрым. И, возможно, в долгосрочной перспективе это было бы лучшим вариантом. Не рисковать разрушением отношений, которые вы строили и лелеяли более десяти лет. Но, встретившись с его умоляющим взглядом, ты понимаешь, что единственные слова, которые могут сорваться с твоих уст, — это слова, которые ты в данный момент можешь сказать. Это единственная мысль, которая повторяется снова и снова вместе с каждым дрожащим вздохом, вырывающимся из его губ. Медленно открыв рот, ты решаешься. — Хочу. Ты не знаешь, вспыхивает ли лицо Калеба от облегчения или боли — возможно, и от того, и от другого, — но его губы внезапно и глубоко прижимаются к твоим, медленно и горячо. Из твоего горла вырывается тихий задыхающийся звук, который Калеб проглатывает. Тебе приходится обхватить его шею руками, чтобы успокоиться, потому что его поцелуи голодны, как будто он жаждал этого момента целую вечность, и ты невольно задаёшься вопросом, действительно ли это происходит на самом деле. Его рука, лежащая на подлокотнике, опускается вниз, чтобы обхватить твоё бедро, и в глубине твоего горла раздаётся довольный стон, а его большой палец так нежно поглаживает внутреннюю поверхность бедра, что ты непроизвольно вздрагиваешь. Чувство облегчения и мгновенной эйфории от того, что этот мужчина у тебя на губах, заставляет тебя чуть ли не плакать, пока он целует тебя до беспамятства, вылизывает языком твой рот и вынуждает издавать каждый тихий звук, на который ты способна, при каждом прикосновении ваших губ. Когда твои пальцы пробираются к его шее, в его горле раздаются такие же негромкие звуки, и они обволакивают твой разум, одурманивая тебя приятными ощущениями. Ты могла бы делать это часами, целовать Калеба до тех пор, пока твой рот не будет знать только его вкус. — Я не могу поверить… — Калеб задыхается между поцелуями, прижимаясь к твоим губам и опуская руку вниз, чтобы положить её на стык твоей головы и шеи. Ты вздрагиваешь, и он чмокает тебя в уголок рта, словно успокаивая. — Ты на самом деле… — он ласково целует тебя в щеку, а затем в нос. Ты чувствуешь, как жар поднимается по шее, и отводишь взгляд от искреннего смущения. — Позволяешь мне… Он смеётся, прижимаясь к твоего щеке, его лицо пылает, и ты надеешься, что боль, которую ты ощущала раньше, теперь немного уменьшилась. — Я не знала, что ты этого хочешь… — бормочешь ты и снова вытягиваешь шею вверх, чтобы поймать его губы. Почему-то кажется, что каждый поцелуй становится только лучше предыдущего, и когда его пальцы скользят по твоей шее, в твоём горле раздается тихий стон. Калеб отстраняется с полуопущенными веками и прерывистым дыханием, его губы розовее, чем ты когда-либо видела, и покрыты блестящей слюной. Опухшие от поцелуев губы — такого ты себе не могла представить, но тебе это явно нравится. — Значит, я умею хранить секреты, — с тихим смехом произносит Калеб и, мягко потянув за собой, поднимает твоё тело со стула, чтобы усадить рядом с собой на кровать. — Или, — он наклоняется и проводит губами по твоему горлу, не отрывая взгляда от пульсирующей артерии. — Ты просто глупая и забывчивая. — Я бы ни за что не… — начинаешь бормотать ты, сжимая пальцами его пижаму. Твоё тело реагирует на ощущение его губ, целующих каждый участок кожи на твоей шее, на прикосновение его влажного языка, достаточно осторожного, чтобы не оставить следов, и одно только осознание этого уже достаточно, чтобы заставить твоё тело подрагивать. Могли бы вы сделать это сейчас? Твой разум затуманен, и каждый раз, когда Калеб приникает губами к твоей шее, ты ещё больше теряешь рассудок, но в голове мелькают смутные воспоминания. Внимательность Калеба, его чуткость, его бесконечная доброта — но он такой со всеми, так что как ты могла догадаться, что ты для него особенная, не учитывая вашей дружбы и общего прошлого? Конечно, возможно, ты получала от него немного больше внимания, но ведь вы жили в одном доме. И ты бы получала, скорее всего, ещё больше, если бы виделась с ним чаще. — Ничего. Всё равно я никогда не собирался тебе говорить, — вздыхает он. Его большие руки мягко толкают тебя назад, и ты подчиняешься, позволяя ему прижать тебя к матрасу. Здесь пахнет им — тем же дубовым гелем для душа, которым он пользовался с подросткового возраста (к счастью, ты отучила его от ужасно пахнущего одеколона), и свежим кондиционером для белья из стирки, о которой он позаботился раньше. Ты сопротивляешься желанию повернуть голову и зарыться в одеяло, глубоко вдыхая его аромат, потому что уверена, что это будет выглядеть немного странно. — Никогда? — Никогда. Он опирается на предплечья по обеим сторонам от твоей головы, ваши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Кажется, ему нравится наблюдать за тобой, его тускло светящиеся глаза сверлят тебя. — Точнее, я иногда думал об этом. Но мы знаем друг друга уже шестнадцать лет? Мы играли вместе с дошкольного возраста, — вздыхает он, проводя большим пальцем по твоей щеке. Его лицо такое честное и откровенное, раскрасневшееся и жаждущее. Словно он наконец-то может выложить все свои маленькие непристойные секреты, которые вечно скрывал. Его большой палец проводит по твоей нижней губе, и ты целуешь его — сначала достаточно невинно. Его дыхание сбивается. Затем ты открываешь рот и нежно начинаешь посасывать палец, и он совсем перестаёт дышать. — Ммм… — ты мурлычешь в знак согласия, хотя по тому, как потемнели глаза Калеба, ты понимаешь, что твоё мурлыканье больше похоже на стон. — Чёрт, — ругается он и осторожно проводит пальцем по твоему языку. Ты бесстыдно втягиваешь его палец глубже, наслаждаясь тем, как дрожат его губы и как он прикусывает их, словно пытаясь обуздать какую-то мысль или действие, возникшее в его голове. — Ты дружишь с кем-то так долго, что думаешь, что шансов нет. Я посчитал, что ты видишь во мне брата или что-то в этом духе. То есть, я вроде как сам для себя это решил, — говорит он, выглядя совершенно очарованным твоим ртом вокруг его большого пальца. Как ты проводишь по нему языком, побуждая его поддаться тебе. Тебе кажется, что его слова произнесены частично инстинктивно, так как он выглядит ошеломленным и раскрасневшимся. — Чёрт, если бы я только знал… — шипит Калеб и наклоняется вперёд, сохраняя равновесие, чтобы прижаться лбом к твоему (он такой тёплый), а его рука проскальзывает под подол твоей рубашки, ложась чуть ниже пупка. Интимное прикосновение к твоей талии заставляет тебя подсознательно слегка заёрзать, и его рука прижимается сильнее, успокаивая твои движения. — Я мог бы сделать это гораздо раньше. Ты пытаешься прошептать что-то в ответ сквозь его большой палец, занимающий твой рот, но от следующего неожиданного вторжения твои слова становятся бессвязными. Он осторожно убирает палец с твоих губ и прижимается к ним своими — теперь слюна покрывает его большой палец, твои губы и подбородок. — В чём дело, малявка? — шепчет он. Ты чувствуешь, как его рука ползёт вверх, обводя твой живот, захватывает в плен бок и бездумно массирует его. — Для того, кто так сильно этого хочет… — вздыхаешь ты и поднимаешь на него глаза, стараясь не выдать своего лёгкого волнения. Кажется, даже прижавшись к нему, ты не можешь удержаться от желания быть немного дерзкой в его присутствии. — Ты явно не торопишься. Бровь Калеба приподнимается, и он замирает, глядя на тебя своими великолепными фиалковыми глазами. Ты наблюдаешь за тем, как он сглатывает, а его пальцы на твоей талии сжимаются — не больно, просто крепко. — Что, чёрт возьми, мне с тобой делать? — наконец выдыхает он, и на его лице проступает отчаяние. Он ласково трётся лбом о твой лоб, и этот жест настолько милый, что сердце замирает. — Не забывай, что именно ты подтолкнула меня к этому. Затем сладостный момент уходит, сменяясь жадными губами и нуждающимися руками. Его рот снова оказывается на твоём, и ты издаёшь удовлетворённый гул, мгновенно теряясь в тепле губ и в том, как он целует тебя так, как больше не поцелует никогда. Такой горячий, такой идеальный, и ты тянешься пальцами к его волосам, поднимаешь бёдра, чтобы обхватить его ногами. Вы оба погружаетесь в пуховое одеяло от интенсивных поцелуев, а его руки бесстыдно шарят по твоему животу вверх и вниз, разминая его, сжимая, чтобы провоцировать любые звуки и хныканье, вырывающиеся из твоего горла. Ты подозреваешь, что Калебу безумно нравятся эти самые звуки, которые ты издаёшь, потому что он делает всё, чтобы извлечь их из тебя, — его руки игривы и бесстыдны. Они мозолистые и грубые в лучшем смысле этого слова, и ты сжимаешь его волосы в знак одобрения, прижимаясь мимолетными поцелуями к уголкам его губ в моменты, когда задерживаешь дыхание. Он смеётся, счастливый, и ты смеёшься вместе с ним. — Немного жарковато, тебе не кажется? — мурлычет он и использует это как предлог, чтобы задрать края рубашки до твоей груди, побуждая тебя вовсе снять этот элемент одежды и сесть с обнаженной верхней частью тела. То, как он смотрит на тебя и на твою грудь, как будто для него больше ничего не существует, заставляет твою кожу пылать. Ты протягиваешь руку вверх, чтобы прикрыть его блуждающий взгляд, и усмехаешься. — Не пялься так прямо, это смущает. — Столько разговоров, а ты смущаешься, когда я просто смотрю на тебя? — он несколько раз касается твоей руки, прежде чем убрать её, наслаждаясь видом так же бесстыже, как и раньше, если не больше. Ты бы ударила его подушкой по лицу, если бы он не удерживал так крепко твою руку. — Говорить мне не смотреть — всё равно что говорить человеку, страдающего от жажды, не пить. Это просто жестоко, — смеётся он и тянет твою руку к своим губам, чтобы оставить мимолётный поцелуй на твоих пальцах. Твои веки трепещут вместе с сердцем, и он усмехается. Удовлетворенный этим зрелищем, он сползает на одеяло (тебе приходится раздвинуть ноги, чтобы подстроиться) и смотрит на тебя с игривой, самодовольной ухмылкой, упираясь подбородком в твою грудь. — Ты ведь не против, да? — Не спрашивай, а делай, — бурчишь ты, отворачивая голову в наигранном раздражении. Калеб с удовольствием подчиняется и одобрительно хмыкает. Пока его руки обводят контуры твоей груди, его лицо опускается ниже, чтобы поцеловать одну сторону, а затем быстро прикоснуться ртом к чувствительному месту, вынуждая сосок затвердеть под его языком и послать толчки удовольствия по твоему телу. Тебя даже удивляет, как сильно вспыхивает собственное лицо не просто от удовольствия, а от неприкрытого смущения. Из всех людей, это оказался именно Калеб. А не просто парень, в которого ты начала влюбляться. Быть такой уязвимой и чувствовать его губы на своей груди — это не то, что ты могла себе представить ещё вчера. Если бы он увидел тебя в таком виде вчера, ты бы точно умерла от стыда. Сейчас же в тебе нет ни капли сожаления, но зато полно неловкости, и ты зарываешься лицом в подушку, напрягаясь всем телом, чем больше он забавляется с твоей грудью. Ты знала, что соски трогать приятно, но не подозревала, что настолько приятно это будет ощущаться под его ртом, посылающим волны прямо вниз к животу и заставляющим тепло оседать между бёдер. Наконец, он отстраняется, хотя его большие пальцы всё ещё касаются сосков, и приподнимается, чтобы прижаться поцелуем к твоей челюсти. — Не нужно стесняться. Покажи мне своё милое личико, — хмыкает он, и тебе хочется ещё больше спрятаться от того, что тебя назвали милой (серьёзно, какого чёрта? Даже не знаешь, это больше смущает или раздражает). Но, чтобы показать хоть какое-то подобие самообладания и уверенности, ты поднимаешь голову и заставляешь себя встретиться с глазами Калеба, полными обожания, бросая на него полусерьезный взгляд со свёрнутыми в маленькую трубочку губами. — От такого взгляда мне ещё больше хочется тебя дразнить, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать тебя в щёку (он до невозможности ласковый. Это так возбуждает, что ты уже не знаешь, как с этим справиться). А его руки спускаются с твоей груди, ложатся на талию и массируют кожу прямо над резинкой твоих пижамных штанов. Так близко, но недостаточно, и чем больше его пальцы дразнят, тем невыносимее становится жар. — Может, тебе стоит использовать свой рот не для разговоров? — ворчишь ты, отталкивая ладонями голову Калеба. Наклонив свою голову набок, ты смотришь на него краем глаза, слегка покачивая бёдрами. Ты уже не можешь быть более очевидной. — Мы сегодня требовательные, не так ли? — он поглаживает твои бедра ладонями вперёд и назад и покрывает поцелуями кожу от середины груди до живота, оставляя за собой пламенную дорожку. — Например для чего? Я могу целоваться с тобой, пока не взойдёт солнце, легко. По тому, как Калеб смотрит на тебя, как загораются его глаза, ты понимаешь, чего он на самом деле хочет. Он хочет, чтобы эти слова слетели с твоего языка, чтобы ты уронила свою гордость и попросила об этом. Но Калеб уже получил своё, и вместо того, чтобы дать ему удовлетворение от своих слов, ты спускаешь с себя пижамные штаны вместе с нижним бельём, наконец выдыхая от отсутствия ограничений и от ощущения свободного воздуха против твоего пульсирующего возбуждения. Калеб смотрит на тебя широко распахнутыми глазами, и ты притягиваешь его лицо между своих бёдер, прежде чем он успевает ответить, стараясь не дрожать от абсолютной потребности, пронизывающей тело. Мысль о том, что рот Калеба и его язык на тебе, заставляет разум неметь. — Вот для этого… — вздыхаешь ты, а Калеб может лишь издавать придыхательные смешки. — Как прикажете, ваше величество, — поддразнивает он, самодовольно улыбаясь, однако позволяет тебе направлять его голову, а ему самому — спустить руки вниз по поверхности твоего таза. Они скользят, пока не опускаются на бёдра, вызывая у него небольшой приглушённый звук. Твои пальцы зарываются в его короткие волосы, увлекая его вниз, и ты двигаешь бёдрами, чтобы встретить его на полпути, настоятельно испытывая нужду. Калеб подчиняется, нежно целует внутреннюю поверхность бёдер, оставляя на коже лёгкие укусы (это вызывает у тебя изумлённый стон, который ты тут же подавляешь, боясь наделать слишком много шума). И он целует и проводит языком всё выше и выше, пока не оказывается там, где ему нужно. Его дыхание горячее, а губы так близко, что могут мазнуть по твоей чувствительной нежной коже. — Подумать только, ты уже такая… — бормочет он с раскрасневшимися щеками, и опускает голову ещё ниже, чтобы медленно втянуть твой возбуждённый участок в рот. В этот момент твои ноги напрягаются, а пальцы начинают дрожать. Его руки успокаивающе гладят твои бёдра (но от этого ты дрожишь только сильнее), и он начинает посасывать, так приятно приобнимая твои ноги, пока они дрожат от его прикосновений. Он ужасно медлит, не торопясь прижимается к тебе ртом, целует твой ноющий жар и нежно захватывает его в рот, старательно вылизывая языком. Этого недостаточно, и ты ещё больше подаёшься бёдрами вперёд, бормоча непристойные слова. — Черт возьми, Калеб… — стонешь ты, требуя большего, хватая и отпуская его волосы, и его глаза поднимаются на тебя, его зрачки расширены, а лицо становится совсем красным. — Ммм… — мычит он, а ты вздрагиваешь и пытаешься не вспыхнуть от вида Калеба, так приятно устроившегося у тебя между ног. Его руки прикованы к твоим бёдрам, рот занят усердным языком, жадно ласкающим тебя. На этот раз всё гораздо лучше той медленной пытки, и Калеб легко позволяет тебе двигать бёдрами в его рот, хныкать под его умелым языком и созерцать его между своих ног. Он толкается, держит тебя, когда ты задыхаешься и дёргаешься в такт его прикосновениям, и мурлычет какие-то успокаивающие слова, пока его рот занимается изучением твоего вкуса. Твои бёдра развивают собственный ритм, преследуя рот Калеба снова и снова, а когда он ненадолго отстраняется, то быстро проводит пальцами по своим губам, наблюдая, как ты вздыхаешь и хватаешься за те его части тела, до которых можешь дотянуться. — Я хочу… — вздыхает он, наклоняется, чтобы поцеловать твою припухлую грудь, и смеётся, когда ты подпрыгиваешь от того, как сильно ты набухла и как чувствительно реагируешь на каждое его движение. Ты притягиваешь его лицо обратно, его губы снова окружают твой бутон, не давая ему закончить слова, которые он пытался сказать. Тебе просто нужен его рот, его тепло, и ты вновь подаёшься бёдрами навстречу его прикосновениям, испытывая всплески удовольствия, проходящие через тебя волнами, когда его рот двигается в ровном ритме, в идеальном темпе, который он задаёт. И словно нечестным путём его язык словно делает именно то, что нужно, чтобы ты стонала в прикушенные губы. — Калеб… — шепчешь ты что-то среднее между стоном и хныканьем. Калеб меняет тактику: одной рукой он крепко держит тебя за бедро, а другой тянется вверх, пробираясь к соску, чтобы подразнить его большим и указательным пальцами. Его рот по-прежнему сосредоточен на убложении, язык и губы неумолимы, и двойное удовольствие настолько велико, что кажется невыносимым. Но он продолжает уверенно двигать горячим ртом в такт твоим напряжённым бёдрам, и почти невыносимый жар между ними всё растёт и растёт, пока ты не сдерживаешь приглушённый звук и не впиваешься пальцами в кожу головы Калеба. Ты удерживаешь его голову на месте, пока переживаешь муки наслаждения, а рот Калеба помогает тебе справиться с ними, всё ещё надавливая и поглаживая горячим языком, пока накативший оргазм постепенно не утихает. Тебе приходится отпрянуть и оттолкнуть голову Калеба, задыхающегося и покрытого капельками пота. Губы, нос, подбородок Калеба измазаны в твоём соке, и он бесстыдно слизывает всё, что может, наблюдая за тем, как ты переводишь дыхание посреди вспышек удовольствия. Всё твоё тело пышет жаром, и единственные звуки, которые ты способна издавать, — это сбивчивые тихие вздохи. — Чёрт, — выдыхает Калеб, прикрывает себе рот рукой и сползает с кровати, торопливо начиная рыться в ящиках. Он достаёт флакончик со смазкой и, пощупав пульс, поворачивает голову туда, где ты всё ещё лежишь на кровати. Ты приподнимаешься на локтях, с любопытством наблюдая за ним и пытаясь понять, что его так взволновало. Видя, что он всё ещё полностью одет, в то время как твои штаны лежат, сбившись в кучку у лодыжек, а рубашка брошена в каком-то углу, твоё лицо наливается жаркой краской. — Могу я… Ты хочешь… — он возвращается на кровать, пролезает между твоими раздвинутыми бёдрами и прижимается лбом к твоему. От жара его дыхания у тебя кружится голова, и ты чувствуешь, как слабо мерцает внутри пламя, несмотря на то что оно только что полыхало жаром. — Чёрт, я просто… — бормочет он, перемещает голову вниз и прижимается к твоему плечу, нежно прикасаясь губами к выступу кости. И то, как его нос упирается в твою кожу, как он обнимает тебя и как ласково просит, делает твой ответ слишком очевидным. Ты вздыхаешь, гладишь его по щеке и киваешь. — Угу, — соглашаешься ты и поворачиваешь голову, чтобы прильнуть к виску Калеба сладким поцелуем. Он стонет и, не теряя времени, щедро смазывает пальцы и скользит ими по твоему телу, сначала дразняще поглаживая, а затем надавливая на нужную точку. Холодно. Ты напрягаешься, и Калеб припадает губами к твоей ключице, шепча слова «Я держу тебя», пока его палец не начинает медленно проникать внутрь, позволяя тебе приспособиться. Ты расслабляешься от прохлады, затем вздрагиваешь от ощущения погружающегося пальца, не чувствуя, что этого достаточно, пока он не начинает двигаться. Возможно, — думаешь ты, — вы с ним не продумали всё как следует. Потому что, хотя ты и успела кончить, теперь в тебе палец, рука исследует каждый сантиметр твоего тела, до которого может дотянуться, а губы играют с мягким участком между шеей и плечом, отчего ты задыхаешься и неосознанно дрожишь. Почему-то этого слишком много и недостаточно одновременно — и ты сильно впиваешься зубами в собственные губы, чтобы не шуметь и не рисковать тем, что твои звуки будут проникать сквозь стены. — Так… — томно выдыхает Калеб, опуская свои губы вниз, чтобы вновь поцеловать твою грудь и ещё раз лизнуть соски, которые мгновенно твердеют от его стараний. — Чертовски тепло… Ты задаёшься вопросом, имеет ли он в виду тепло твоего тела или то, как ощущается твоё лоно вокруг его пальца. Его губы дразнят, в то время как палец двигается в устойчивом ритме, пока он не становится комфортным (и недостаточным). Ты начинаешь извиваться под его прикосновениями, жаждая большего, и вздрагиваешь, когда из его горла вырывается тихий стон. Ты выдыхаешь и смотришь на порозовевшие щёки своего друга детства — чёрт, твоего лучшего друга. Сердце замирает, а тело плавится, когда его палец выскальзывает, чтобы он затем мог ввести сразу два, медленно растягивая тебя. Они движутся вглубь, выгибаясь в тебе, заставляя издать сдавленный вздох и прикрыть рот рукой. Калеб ничего не говорит, вместо этого он снова и снова стимулирует пальцами пучок чувствительных нервов, наблюдая, как ты напрягаешься и выгибаешься, чем больше он концентрируется на своих действиях. — Ты прекрасно умеешь молчать, — хвалит Калеб и приподнимает лицо, чтобы втянуть тебя в очередной долгий поцелуй. Рот синхронизируется с тем, как он трахает тебя пальцами, уверенными и идеально изогнутыми, заставляя тебя задыхаться от удовольствия. Ты скулишь и буквально насаживаешься на его пальцы. Он посасывает твою нижнюю губу и отстраняется с неприличным причмокиванием и блестящими губами. — Не могу дождаться того дня, когда тебе не придётся сдерживаться. — Ха… Вот чёрт… — ругаешься ты, пытаясь придумать связный ответ, но слова застревают в горле, прерываемые вздохами, и твой разум даже не может придумать толком, что ответить на подобное, но ты чувствуешь, как твоё тело пульсирует, а бёдра подпрыгивают от его похвалы. Калеб хмыкает, прижимается к твоей щеке и скользит вниз. Он спускается до тех пор, пока не оказывается между твоих ног, откуда он смотрит на тебя, прислонившись теперь щекой к твоим бёдрам, ставшим влажными от пота. Его губы кривятся в великолепной, греховной ухмылке, которая дурацки возбуждает и бесит одновременно, и ты сжимаешь его волосы в еле сдерживаемом раздражении. Он целует одно бедро, поворачивается и оставляет засос на другом — боже, почему это так безумно приятно. А тем временем он теперь занимается тем, что снова пробует твою вульву на вкус, пока его пальцы выстраивают медленно нарастающий ритм, вынуждая тебя ладонью плотно прикрыть себе рот, а другой рукой крепко держать его волосы, пока ты пытаешься — что совершенно не получается — не провалиться в дымку удовольствия. Тебе почти хочется проклясть себя за то, какой бессильной ты оказываешься под его пальцами и ртом. Хочется изменить ситуацию и дать ему попробовать его собственное средство. Но его язык знает, как действовать, и Калеб знает, как двигать головой таким образом, чтобы ты не могла ничего сделать, кроме как задыхаться и выть в его ненасытный рот. Хотя теперь ты легко принимаешься в себя его пальцы и чувствуешь себя достаточно подготовленной, чтобы выдержать всё, что он может предложить, он не останавливается. Звуки его пальцев, скользящих в тебе и выходящих из тебя, и его красивый, непристойный рот на вульве наполняют тишину в комнате, за исключением твоих собственных стонов и вздохов. Ты прижимаешься к нему и задыхаешься, прикусывая губу и обеими ладонями удерживая его голову. — Если ты продолжишь, я… — предупреждаешь ты, потому что его пальцев недостаточно, а рта слишком много, и если ты превратишься в дрожащую тряпку, то не сможешь выдержать, когда Калеб в довершение всего по-настоящему трахнет тебя. Калеб хмыкает, его мерцающие глаза смотрят на тебя, и тебе кажется, что они щурятся от удовольствия. Ты научилась не доверять этому его выражению лица. И, разумеется, он не останавливается. Придерживает тебя одной рукой, чтобы можно было проталкивать и раздвигать пальцы, вкушать тебя языком, пока он сосёт. Этого достаточно, чтобы ты стала выгибать спину и тихонько скулить в подушку, в которую вновь зарываешься лицом. Твои бёдра извиваются сами по себе, жар скапливается в твоём нутре и грозит вырваться наружу, и ты пытаешься оттолкнуть его голову, издавая слабые жалобные стоны. Но он настойчив и беспощаден. Пальцы сгибаются, рот двигается, его рука обхватывает твою талию. И твоё тело принимает всё это, пока чувства не разрастаются и не достигают кульминации в очередной раз. Ты превращаешься в трясущуюся кашу, шепча тихие проклятия в подушку и пытаясь вырваться из его рта, но он облизывает и вводит в тебя свои пальцы на протяжении всего этого момента, чтобы лицезреть, как твоя спина выгибается, а кайф омывает твоё тело снова и снова. Когда ты медленно расслабляешься, он наконец отстраняется, оставляя тебя с прерывистым дыханием и каким-то образом всё ещё достаточно вменяемой, чтобы смотреть на него. — Я же говорила тебе… — Прости, — отвечает он и целует твой пупок, глядя на тебя восхищёнными глазами, словно ты — невероятное произведение искусства. Но в его взгляде нет ни капли раскаяния, и ты бы сочла правильным потребовать от него извинений, если бы твоё сердце не стучало так быстро, что кажется, оно выпрыгнет из груди. Он вздыхает, приподнимается, чтобы прижаться поцелуем к твоему подбородку, и тихо-тихо шепчет: — Можно мне…? Ты пытаешься выровнять дыхание и концентрируешься на ощущении тупой боли между ног и пустоты от отсутствия его пальцев. Конечно, ты хочешь этого, хочешь его, ведь этот человек уже дважды ублажил тебя до чертиков. Ты уже измотана, однако мысль о том, что Калеб обнажённый и раскрасневшийся прижимается к тебе, ужасно возбуждает. — Я не просто так пыталась тебя остановить… — вздыхаешь ты, откидывая с его лба несколько выбившихся волос и наблюдая за ошеломлённым, жадным взглядом. Он действительно хочет получить всё, не так ли? Ты всегда думала, что Калеб балует тебя, но, возможно, бывают моменты, когда ты балуешь его. — Ммм… просто приятно видеть, как ты теряешь самообладание, — он прижимается к твоей шее, щекоча кожу тёплым дыханием, и всё твое тело реагирует на что-то такое маленькое и такое мягкое. — Но у нас есть всё время в мире. Тогда в следующий раз. Он отводит голову, и ты тут же хватаешь его за обе щёки, притягиваешь его губы к своим и целуешь так сладко, что это похоже на любовь. Твои бёдра покалывают, от мысли о продолжении у тебя кружится голова, но ты всё равно прижимаешься к нему. — Закончи то, что начал. Калеб не отвечает и не реагирует, он просто наблюдает за тобой, за тем, как твои руки прижимаются к нему. Для пущей убедительности ты обхватываешь его ногами и перекатываешься прямо на твёрдую эрекцию, заточённую в его брюках. Он задыхается, хватаясь за одеяло рядом с головой. — Если… Если будет слишком. Просто ущипни меня. Или постучи по мне несколько раз. Делай всё, что угодно, правда, чёрт, — шипит Калеб, наконец снимает с себя эту дурацкую рубашку и бесцеремонно швыряет её через всю комнату, дыша медленно и глубоко, словно пытаясь успокоить себя. Это не первый раз, когда ты видишь Калеба без рубашки, но впервые ты можешь полюбоваться его великолепным телом в тусклом свете. Среди полос лунного света, проникающего в окно, сверкает красным его подвеска. Он не снимает её даже когда ложится спать, и ты стараешься не думать о том, как он сильно, должно быть, дорожит ей. Тот факт, что он относится к твоему подарку как к самой ценной вещи в мире, вызывает в тебе прилив счастья и одновременно чувство вины за то, что ты сама никогда не относилась к подаркам и жестам Калеба так же трепетно. — О, значит, когда я пялюсь, это проблема. Но когда ты пялишься, то всё в порядке, да? Калеб хихикает, и его штаны без зазрения совести снимаются. Ему так сильно не терпится, что он даже не пытается придать этому процессу какой-то сексуальности, он просто выглядит так, будто умирает от желания ощутить каждый твой дюйм и наконец-то почувствовать, как ты вся сжимаешься вокруг него. Это так глупо и так по-калебовски, что ты невольно смеёшься, и приятно, когда он смеется в ответ, потому что благодаря этому ты чувствуешь себя безмятежно. — Думай об этом как о расплате, — отвечаешь ты. Расплата за то, что он заставил тебя кончить от его рта и пальцев, в то время как прекрасно знал, что ты хочешь почувствовать его внутри себя. Калеб издаёт одобрительный звук, наклоняясь к тебе, и вид его раскрасневшегося, подтянутого тела со свисающей вниз подвеской на его шее становится намного сексуальнее, чем имеет право быть. Он скользит рукой по твоему бедру, ободряюще сжимает его, заставляя вздрогнуть, и его губы находят твои в мимолетном поцелуе. — Думаю, я должен сделать всё возможное, чтобы это исправить, — шепчет он в призрачном поцелуе и устраивается между твоих ног. Эрекция в его боксёрах напряжена, а слова звучат слишком спокойно для человека, который выглядит так, будто не может больше ждать ни минуты. Одной рукой он быстро стягивает с себя последний элемент одежды, а другой высвобождает член, с нетерпением поглядывая на розовую головку. Вы думаешь, что это почти красиво, как он стоит и подёргивается в моменте, когда ты проводишь пальцем по его щекам. Он захватывает в плен твои губы в тот же момент, когда раздвигает твои бёдра, проводит пальцами по тому самому месту, где всего минуту или две назад они были глубоко погружены, и медленно, медленно толкается. Вздох срывается в твой рот, когда он постепенно погружается в тебя, и ты хватаешься за его спину, крепко обнимая руками, пока он просто продвигается вперёд, заполняя твоё влагалище. Ты начинаешь думать, что одно только ожидание — это пытка, когда он, наконец, проникает достаточно глубоко, его бёдра плотно прижимаются к твоим, а рот поглощает любые слабые звуки, которые ты произносишь. Твоё тело по-прежнему очень чувствительно, и даже одного ощущения его члена внутри, едва двигающегося, достаточно, чтобы потерять рассудок. — Ты такая идеальная, — произносит он, и его дрожащие руки ложатся по бокам твоего лица, а губы прижимаются к челюсти. Он зарывается лицом в твою шею, медленно-медленно выходит, и ты чувствуешь, как всё его тело содрогается на тебе в то самое мгновение, когда он вновь проникает и заполняет собой до отказа. Внутри так жарко, что ты не можешь удержаться и сжимаешься вокруг его плоти. Он задыхается от удовольствия, целуя твою кожу, в то время как его бёдра плавно выравниваются — и тогда тебе кажется, что он начинает немного терять самообладание. Его таз судорожно вздрагивает, и толчки с каждым разом становятся всё быстрее и увереннее. И чёрт возьми, твоё тело буквально трепещет от его движений, жар между ног становится почти невыносимым, пока член Калеба растягивает тебя, раскрывая для него. — Калеб… — ты задыхаешься, сдерживая стоны, которые так и норовят вырваться из твоего горла, в то время как Калеб непрерывно насаживается, входя и выходя из твоего тела. Он всё ещё очень нежный, и, хотя твоё тело в полном изнеможении, тебе необходимо ещё, и ты втягиваешь Калеба с силой, обхватывая его ногами, сжимая стенками его член, и Калеб осознаёт это чётко и ясно. Он вздрагивает, целует твое плечо и отстраняется, чтобы вновь прижаться бёдрами к твоим, бормоча маленькие комплименты в твою кожу, пока трахает тебя, тяжело и глубоко, а твоё тело корчится в конвульсиях, как будто оно не твоё вовсе и тебе совсем не принадлежит. Ты просто скулишь и сдерживаешь каждый громкий, прерывистый стон, который грозит вырваться из твоего рта вместе с его толчками. — Господи боже, Калеб, это… — задыхаешься ты, а он тем временем смотрит на тебя дикими глазами, вжимаясь в тебя снова и снова. Твои ноги подкашиваются, ты пыхтишь, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы контролировать собственные звуки, но Калеб словно сводит тебя с ума, и когда он вдруг занимает подходящую позу, из тебя неожиданно вырывается резкий крик, а твоё тело инстинктивно выгибается навстречу его прикосновениям. — Только не перебуди весь район, — воркует он, лаская дыханием твои ключицы, а затем нежно накрывает твой рот ладонью, так что ты можешь теперь только стонать в его руку. Каждый дюйм твоей кожи чувствителен и возбуждён, а другая рука теперь нежно массирует твою грудь, пока Калеб имеет тебя, вколачивая глубоко в матрас и наполняя комнату звуками хлопков кожи о кожу. Это пошло, и тебе это очень нравится, даже если твоё тело буквально вопит о том, что оно горит, а все твои нервы натянуты и раскалены до предела от такого жёсткого обращения. — Ммн…! — ты шумно вздыхаешь, не в силах даже мысленно сформулировать, каково это, когда Калеб так чертовски горячо вколачивает свои бедра в твои, а ты едва можешь контролировать реакции своего тела. Тебе даже кажется, что его член разбухает ещё больше, когда он входит в тебя, такой толстый и горячий, и почти каждый толчок бьёт тебя так, что перед твоими глазами пляшут звёзды. Ты корчишься и цепляешься за его шею, в то время как его движения постепенно ускоряются и он неустанно вонзается в тебя, заглушая крики ладонью. — Ты даже не представляешь, как сильно я этого хотел… — Калеб хрипло дышит, отнимает ладонь от твоего рта и ласково кладет её на твоё лицо. Он смотрит на тебя с таким невероятным обожанием, пока занимается с тобой любовью до потери сознания, наблюдая, как ты задыхаешься и извиваешься под ним, потому что ощущения становятся для тебя крышесносными. — Хотел тебя. Вот так. — Мх… Д-Да…? — ты каким-то образом находишь в себе силы ответить, в то время как твоё тело трясётся и дрожит, не зная отдыха и покоя. Руки Калеба держат тебя именно там, где ему нужно, когда он каждый раз входит и выходит из тебя, когда вынимает свой член так, что остаётся только кончик, а затем плавно проникает до упора. Ты цепляешься за Калеба и стараешься не закричать совсем уж в голос, когда он вдавливается в тебя снова и снова. — Ты так горяча. Так… Ха… хороша, — Калеб тихо матерится себе под нос и опускает руку вниз между вами двумя, чтобы поласкать твой клитор своими нежными пальцами во время проникающих движений. — Ты. Такая развязанная. Подо мной, — бормочет он, и твои ноги беспомощно выгибаются в такт его прикосновениям, а пальцы крепко сжимают его. — Ты… ты… ах, Калеб, — пытаешься ответить ты, но то, как Калеб раскачивает бёдрами, а его рука не теряет времени и сводит тебя с ума, вынуждает тебя чувствовать, как волна оргазма всё нарастает и нарастает, так быстро и так идеально. Ты хочешь возразить, сказать что-нибудь, чтобы опровергнуть его слова, но понимаешь, что в твоих лёгких уже не хватает воздуха и ты не можешь сосредоточиться, чтобы привести достойные аргументы. Поэтому ты вцепляешься в его скользкую кожу, царапаешь её пальцами так сильно, что остаются отметины, и стонешь: — Я… я… я сейчас… Калеб слышит тебя предельно отчётливо, поэтому не сбавляет темпа и постоянно следит за тем, чтобы твои бёдра идеально сходились и каждый толчок вызывал глубокую волну наслаждения, а его пальцы оставляли приятную слабость. — Ты всегда была такой сильной, такой стойкой. Приятно, что я могу довести тебя до такого состояния, — говорит он, и если бы твой разум не был в таком дурмане, ты бы, наверное, испытала раздражение, но всё, что ты можешь сейчас сделать, — это хныкать от его низкого голоса, сексуально шепчущего тебе в ухо, и от того, как он идеально двигается в тебе, заставляя твои внутренности сжиматься, а его самого — стонать в ответ. Это чувство приближается, знакомое чувство, когда ты не можешь быть связана с Калебом и отдана на милость его рта, пальцев и толчков. Он шепчет сладкие слова тебе в губы, и это всё, что ты можешь вынести, когда ты прикусываешь нижнюю губу, а твоё тело натягивается как струна и резко вздрагивает. На тебя накатывает волна удовольствия, подобного которой не было до сих пор, такой сильной и продолжительной, что ты задаёшься вопросом, закончится ли это когда-нибудь, такой сильной, что ты словно бы видишь белый свет. Калеб не ослабевает в своих толчках, трахает тебя до конца, и не останавливается, когда ты внезапно вздрагиваешь. Твоё тело всё еще бьётся в дрожи, когда он крепко сжимает твои бёдра и оставляет успокаивающий поцелуй на твоём виске. Слишком много и слишком быстро, а ты такая чувствительная и просто не можешь этого вынести… — Калеб… — жалобно просишь ты, тело непроизвольно извивается, чтобы избежать этих ощущений, но руки Калеба крепко удерживают тебя. — Хочешь… — хрипит он, — хочешь я остановлюсь? Всё, что тебе нужно сделать, это стукнуть меня, — сладко бормочет он тебе в ухо, и слёзы сами по себе наворачиваются на глаза от удовольствия, которое настолько ослепительно, что ты не можешь сдержать их. И ты тихо плачешь и извиваешься всем телом, но продолжаешь крепко держаться за него, не стуча по нему и не щипая. Это действительно пытка, но ощущения просто потрясающие, даже если Калебу приходится крепко удержать тебя, чтобы ты не вырвалась из его объятий. — Слишком много, я не могу, Калеб, — всхлипываешь ты, а Калеб целует слёзы, которые так трогательно катятся по твоим щекам, из-за которых он начинает трахать тебя до одури. Сердце колотится, всё тело дрожит от избытка чувств, а ощущения настолько сильны, что ты едва можешь произнести слова. — Я… пожалуйста, боже… — лепечешь ты, не в силах составить слова в полноценное предложение и просто скулишь под ним. Господи, ты никогда не была в такой власти, как сейчас, и ты задаёшься вопросом, хорошо это или плохо, что это Калеб. — Такая невероятно милая, — выдыхает он прерывистыми фразами и с учащённым дыханием во время того, как он глубоко и сильно насаживает тебя на свой член, воспринимая каждый хнык и мольбу, слетающие с твоих влажных губ. — Ты можешь расслабиться рядом со мной, поверь мне. Позволь мне позаботиться о тебе. — Ах…! — ты хотела бы ответить, правда, хотела бы, но единственные мысли, которые ты можешь сформулировать, — это мольбы и Калеб, который дарит тебе бесконечное удовольствие, граничащее с болью. Он так трепетно гладит тебя по волосам, когда его темп ускоряется, а дыхание становится неглубоким и рваным. Его лицо теперь влажное, а пряди волос прилипают ко лбу. Он снова и снова произносит твоё имя — твоё имя, а не «малявка», как обычно. Шепчет твоё имя тебе в уши, проводит губами по твоему виску, прижимается к твоей шее, вдыхая твой запах. Ты таешь и зажмуриваешь слезящиеся глаза, цепляясь за Калеба и позволяя ему долбить тебя до беспамятства. Ты чувствуешь себя окончательно разбитой, пока Калеб целует твои слёзы и гладит тебя по голове. — Черт возьми, серьёзно, что мне с тобой делать… — рычит он, и тебе кажется, что твой затуманенный разум может классифицировать это как что-то положительное. Его толчки быстры, и не сразу после этого с его губ вдруг срывается долгий стон, а бёдра становятся неподвижными, когда он в последний раз глубоко входит в тебя, дрожа всем телом и изливая своё семя внутрь. Глубоко, тепло. Ты вздрагиваешь и наконец находишь облегчение в его замедленных толчках, в том, как он наконец контролирует себя, с трясущимся дыханием, ярко-красными щеками и потом, стекающим по его виску. Медленно дыша, он замирает, а когда его почти перестает трясти, также медленно вынимает себя из твоего влагалища. Ощущение одновременно пустоты и наполненности кажется поначалу неприятным, но у тебя нет сил на то, чтобы испытывать смущение, когда ты едва можешь сформулировать предложение. Ты глотаешь воздух, вытираешь слёзы, которые катятся по лицу, и не можешь сдержать мелкую дрожь по телу даже после прошедшего оргазма. — Ты в порядке, малявка? — шепчет он, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать тебя в губы. Ты киваешь, совсем потеряв дар речи, и тебе приходится дать себе немного времени, чтобы полноценно ответить. Он, похоже, всё понимает и откидывается в сторону, чтобы нежно заключить тебя в объятья. — Это было… вау, — тихо бормочешь ты и зарываешься головой в его влажную грудь, пахнущую дубом и потом. — Не могу пошевелиться… Мысль о том, чтобы просто встать, кажется невозможной, твой мозг находится в этой странной, приятной прострации, из-за которой ты едва можешь сконцентрироваться на чём-либо. — Я переборщил? — его смех звучит легко и грубовато, пока его губы опускаются на твой лоб. — Очень сильно, — отвечаешь ты, и твои пальцы проводят по его бицепсу. Кто бы мог подумать, что пилоты-истребители должны быть в таком тонусе? — Сложно представить, но… — тянешь ты и устраиваешь поудобнее затёкшие конечности. — Это было… прекрасно. — Хорошо. Значит, я внесу это в список вещей, которые тебе нравятся, — ты чувствуешь, как его губы прижимаются к твоему лбу, вероятно, в ухмылке. У тебя даже не хватает сил на то, чтобы огрызнуться. — У тебя есть список? — В моём воображении, — говорит он, и ты решаешь немного отстраниться от его груди, хотя бы для того, чтобы увидеть выражение его лица. Он весь в поту, но в глазах искрится приятное удовлетворение. Глаза горящие, щёки тёплые. С каких это пор Калеб стал таким чертовски красивым? — В следующий раз… — ты смотришь на него уставшими глазами. Чувствуешь себя словно опьянённой, когда твоё тело обмякает, речь вырывается тихими хрипами, а горло болит от криков, которые ты не успела вовремя подавить. — Будет твоя очередь. Ты проводишь пальцами по его подтянутой груди, чувствуя, как его мышцы подпрыгивают от смеха, а сердцебиение начинает замедляться, переходя в ровный ритм. Он так раздражающе привлекателен. Ты не привыкла чувствовать себя настолько опустошённой и беспомощной после такого. Твои ноги подкосились бы под тобой, как у оленёнка, который только учится ходить, если бы ты прямо сейчас попыталась сделать хоть что-нибудь. Ты бы хотела увидеть, как Калеб обмякает под твоими пальцами, не в силах сдержать себя, пока ты бесконечно стимулируешь его. В этом вы оба похожи, думаешь ты, и вряд ли можно винить Калеба за то, что он получает удовольствие от того, что ты «вцепилась в него своими когтями». — Жду не дождусь, — спокойно говорит он, и ты едва не злишься ещё больше от того, как легко он принимает твои слова. Он гладит тебя по щеке, вытирая оставшиеся капли слёз, и удобно устраивает тебя в своих руках. — Ты так прекрасно выглядишь в растрёпанном виде. — Ой, замолчи, — ты вздыхаешь и поворачиваешь голову, чтобы поцеловать его ладонь. Он нежно проводит пальцем по твоим губам, вырисовывая на них какие-то узоры (один из них, судя по всему, сердце). Так глупо, но так похоже на него, и ему постоянно удаётся заставить твоё сердце замирать. — Я боюсь, что проснусь, и всё это окажется сном. Он притягивает тебя к себе, зарывается носом в твои волосы и гладит рукой по спине, как будто не видел тебя много лет и ему нужно подтверждение твоего присутствия. — Это правда похоже на сон. Ты в моих объятиях. Целуешь меня. Хочешь меня. Он отстраняется, чтобы наклонить твою голову и заглянуть в твои глаза. Тебе кажется, что начинает восходить солнце, его глаза как никогда прозрачны и одновременно затуманены удовлетворением и беспокойством. — Я ведь тебе нравлюсь? Его руки так мягко обнимают тебя, а его глаза такие ясные и чистые. — Я уверен, что любил тебя столько, сколько себя помню. Ты моргаешь, пытаясь осознать его слова вплоть до самых отдалённых уголков своего разума, и чувствуешь, как тебе становится тепло, когда удаётся воспринять его слова по частям, понять и переварить их целиком. Слово «люблю» приятно щекочет уши, и ты, стараясь не дать слезам снова хлынуть (кто бы мог подумать, что подобное признание сделает тебя до крайности эмоциональной), быстро киваешь, накрывая его ладонь на твоей щеке своей. — Конечно, ты мне нравишься. Я доверяла и заботилась о тебе столько, сколько себя помню. Другая твоя рука на его груди замирает, надавливая так, что ты можешь слышать барабанный бой его сердца, который теперь заметно ускорился. Ты не можешь точно сказать, поскольку твоё собственное сердцебиение настолько сильное, что ты чувствуешь удары, отдающие пульсацией в задней части горла. — Когда-нибудь я полюблю тебя в ответ. Так, как ты любишь меня. Но дольше всего я любила тебя как лучшего друга, как человека. — Я так долго ждал, чтобы это услышать… — Калеб вздыхает, твой взгляд падает на подвеску на его шее, и ты молча клянёшься себе иногда опускать своё упрямство и заботиться о Калебе так, как он любит заботиться о тебе. Ты мурлычешь и утыкаешься носом ему в грудь, наслаждаясь тем, какой он тёплый, как он согревает тебя, словно приятный древесный костёр в уютную зимнюю ночь. Ты довольно вздыхаешь, не в силах сдержать улыбку, и позволяешь своим векам дрогнуть, а ослабевшему телу опуститься на матрас, поддаваясь убаюкивающему действию медленного дыхания и ласкам Калеба, побуждающие к отдыху. Кожа Калеба, его тепло, любовь и привязанность, которые ты чувствуешь в каждом лёгком прикосновении, затягивают тебя и умиротворяют настолько, что твоё сознание постепенно затухает. Словно успокаивающая колыбельная. Это так чудесно — осознавать, что на следующее утро ты проснёшься в его объятиях.