pests, crows, kids

Отражение у Вергилия безобразное. У его отражения помятая рубашка, взъерошенные лохмы, измазанное в грязи лицо и брови домиком сдвинуты. В одной руке мирно болтается рогатка вместо книги, а в другой камень. На губах – дурацкое прозвище: — Верг? Сам же Вергилий невозмутимо шелестит страницами книги, удобнее облокачиваясь о ствол дерева. Погода сегодня чудесная, пусть над серебристой копной волос близнеца тучи метают искры. Злится. — Я уже всё сказал, и повторяться не собираюсь. Не собирается и не хочет, потому что стоит только подумать, что кроется за теми словами, бездумно брошенными, как в груди начинает копошиться неизвестный паразит. Ну, как неизвестный. Его учёные толком не открыли, а вот Вергилий знаком с ним давно: размером с блоху, щекочет рёбра бархатными крылышками, цепляется тоненькими лапками за сердце и бесцеремонно впивается жалом в желудок. Вредитель, не иначе. Рассказывать о нём взрослым лучше не стоит. Подумают ещё, что ополоумел. — Но почему?! Неугомонный. Сказали же, нельзя, а до него всё не дойдёт. Эту пластинку заело порядком на недели две. Причина, казалось бы, пустяковая, но для Вергилия её размеры превышают само глобальное потепление, гибель президента и взрыв всех атомных бомб разом. И, разумеется, она связана с вечно дрыгающим недоразумением рядом. С Данте каждый день кажется бесконечным, бредовым приключением. Конечно, Вергилий будет первым, кто без раздумий вытащит его из любой передряги, но на дурачества младшего внимания лучше не заострять. Просто в четверг – тот самый треклятый четверг, когда одноклассники окружили их с братом парту и о чём-то восторженно ворковали, – всё было иначе. — А ведь реально одинаковые! Одинаковые, вот так сюрприз. Вергилий мог разделять с братом схожую внешность, но вот пристрастий его на дух не переносил. Любовь к нечёсаным патлам, к примеру. Да-да, именно любовь. Пылающая и ревностная. Ей позавидовали бы сами Ромео с Джульеттой. Что уж там, мама не смогла приучить Данте к расчёске, даже взамен на пиццу по выходным. А теперь? Теперь за их партой сидит улыбающееся недоразумение с зализанными назад волосами. Одно движение, и две совершенно разные личности превращаются в одну. Подсуньте только Блейка под мышку, чуть больше стали во взгляд и вуаля – мальчишек не отличить. Так считают абсолютно все, выпрашивая Данте посмотреть на них злобно, «прямо как твой брат». Исподлобья и презренно. Тот и не прочь покривляться в лишний раз, пока все диву даются их идентичности. Все, но не Вергилий. Потому что как бы Данте не старался, губы его изгибаются в жизнерадостной улыбке, морщинка между бровей пропадает, а глаза искрятся чистым, неподдельным светом. Вергилию должно быть всё равно. Вергилию надо закатить глаза, поворчать еле различимо и уткнуться в свою книжку, но нет. Насекомое беспокойно затрепетало под рёбрами, заставляя сжать челюсть на грани возможного. Жужжание подавляет все звуки и, кажется, вибрирует где-то в костях. В каждой ткани и молекуле. Глаза мечутся по лицам сидящих в классе, как жало тут же пронизывает желудок мерзкой болью. Даже не столько больно, сколько неожиданно. Он хватает брата под локоть и тащит в сторону уборной под цепкой хваткой тоненьких лапок и гулко бьющегося сердца. Бесит. Как же всё бесит. — Не дёргайся. — Верг! — безуспешно отворачиваясь от струи воды кряхтит Данте, пока близнец с нажимом смывает гель с чужих волос. Откуда у этих недоумков он вообще взялся? — Ты чё творишь?! Туалет заполнили звуки брызгов и ругани, но Вергилий и бровью не повёл. Только притянул брата за промокший ворот рубашки и прошипел: — Даже не смей делать так ещё раз. Отражение у Вергилия потрёпанное, с прилипшими ко лбу прядями и с едва заметными капельками слёз по краям глаз. Непонимание и обида полыхают на месте знакомого огонька азарта, но Вергилию не стыдно. Он старший, Данте должен его слушаться, и он сказал «нет». Земля сошла бы с орбиты, если бы, вернувшись домой, Данте не завалил его вопросами. Колыбельной на ночь ему послужило бесконечное «почему». Послевкусие овсянки и тычков под бок напоминали о завтраке, а драки после уроков Вергилий только и ждал. Поединок их до смешного предсказуемый, даже механический: сперва в ход идёт портфель, за ним – ноги, следом же – кулаки и зубы. Кусается близнец как псина, да и рычит точь-в-точь. Дикарь. Победить старшего его импульсивность, естественно, не помогла. — Почему мне нельзя? — выкрикивает он в лицо нависшего над ним брата. Оба знатно повалялись в грязи, рукава рубашек позеленели из-за травы, коленки брюк бесповоротно ободраны. Мама будет ругаться. — Потому что я так сказал, — папа говорил быть примером, ответственным и «взрослым». Вергилию всего лишь десять, но он отчаянно старается. Просто кулаки для мальчишек красноречивее пустых слов. В ушибах пропадали все разногласия, недосказанности и колкие фразы, поэтому драки с Данте оказывалось достаточно. Было достаточно, как минимум. — Ну конечно, — будто осознав что-то, протягивает близнец, и Вергилию это не нравится. — Тебе просто завидно, что я выгляжу лучше тебя! Идиот. — И все девочки на меня смотреть будут, и парни крутым назовут! — Данте не унимался. Придурок. — И вообще любить меня тоже будут больше, даже мама с папой! Вергилий поднимается на ноги медленно, угрюмо оглядывая перепачканный в грязи портфель и брата. Пылинки кружили в лучах света, отплясывая известный только им танец, только Данте радости их не разделял. Наоборот, смотрелся неестественно серьёзно и злобно. Про себя старший подмечает, что ему такая рожа совсем не идёт. Пошутил бы лучше про собак и ужасный обед в столовой, а не допытывал дурацкими вопросами. «Ляпни уже что-нибудь, ну же» — мимолётная, но невероятно липкая мысль. Он даже ощутил её вкус на языке, — этот сладковатый привкус примирения и на запах успокаивающий — почти произнёс вслух, как вдруг вместо неё в горло вцепилось нечто более вязкое и тягучее. Солнце медленно пряталось за горизонтом, птиц перепугали крики мальчишек, и всё, что осталось от недавнего хаоса, — еле слышное шипение, точно змеиное: — Зачешешь свои волосы, и больше никогда не буду драться с тобой. Пошёл Вергилий домой не оглядываясь. Шаги позади возобновились ещё не скоро, и те были вялые и медленные. Было тихо, до зуда в костях непривычно тихо. Причитания мамы с порога были неизбежны. Удивила разве что неестественная молчаливость Данте. Никаких тебе оправданий в стиле налетевшего термита-переростка или лунных камней в школьном дворе. Лишь отрешенное «прости, мам» и шаги в сторону ванной. Женщина проводила его удивлённым взглядом, а во время ужина и вовсе спохватилась: брокколи сын съел без протестов, даже близнецу читать не мешал весь вечер. Язык ненароком прикусил или чего хуже? — Сынок, — Ева подзывает Вергилия ласково, — вы с Данте поссорились? — Нет, — бухтит он. Буквы давно перестали складываться в слова, раздражающе отклеиваясь друг от друга, но столкнуться с матерью взглядами означало принять поражение. Расколется ведь. — Милый, — нежные руки обхватывают хмурое лицо, вынуждая посмотреть в ответ, — ты же старший и… —…должен быть ответственным, да-да. Вергилий слышал это сотни, а то и тысячи раз. И ни в один них это не обязывало его нянчиться с братом! Данте уже не маленький, пусть придумает себе ответ так же, как и расписывает потусторонних тварей на краях тетрадей. С воображением у него проблем вообще нет. — …и, если есть что-то, о чём ты хочешь рассказать, я выслушаю. Внутри всё опасливо замирает от неожиданности. Даже паразит перестал барахтаться, чутко прислушиваясь к словам женщины. — Я понимаю, что с Данте временами может быть… трудновато, но недомолвки нужно решать словами, никак не синяками. Вы же братья.                            В своей постели Вергилий лениво почёсывал пластырь на ладони. Возвращаясь к каждой их перепалке, он неохотно признаёт, что драка – их личное откровение. Украденный шоколад остаётся мелочным поводом для очередного веселья, секретных посланий через синяки и ушибы. Волны осознания ненавязчиво прокатываются взад-вперёд, остужая гнев и проясняя мыли. Они говорят, как это всё по-детски глупо, вот так вот лишить их с Данте этого «общения» из-за какого-то пустяка. Как же... Стыдно? Голос, дребезжащий, но тихий, появляется в голове из ниоткуда. На ветер не похоже, да и не соседи это. Видимо, паразит всё-таки решил привлечь к себе внимание другим способом. «Ничего мне не стыдно,» — огрызается он, украдкой поглядывая на спящего брата. Так дело всё-таки ревности? Вот оно что! Вергилий затыкает уши подушкой, полностью осознавая, что это не поможет: паразит там, в костном мозге, солнечном сплетении и мышцах. Везде и сразу. Стрекочет что захочет его микроскопическая душонка. Пацан тебе только имидж портит! Не можешь смотреть на себя неряшливого, грязного и глупого? «Вообще нет!» Противно, верно? Никудышное, глупое отражение… — Да отстань ты от меня! Вергилий подорвался с кровати, с силой сжимая одеяло в руках. Сошёл с ума, окончательно сбрендил. Насекомые в людях не живут и не разговаривают тоже, даже в комиксах и сказках. Он качает головой, пытаясь прогнать эту мысль, как вдруг краем глаза замечает силуэт у своей постели. В комнате было темно, поэтому беспокойный взгляд Вергилий не увидел, а почувствовал. Данте смотрел на него долго, беззвучно спрашивая: «Кошмар?». Вергилий открыл было рот, но голоса не подал. И хотел бы – не смог бы ничего сказать. Ну ничего. Всё забудется к утру, точно-точно. Сколько бы они не ссорились, Данте всегда возвращался и протягивал руку первым. Но, чёрт возьми, снова мимо, снова! Неозвученный бойкот близнеца продлился чуть дольше одного дня: за едой не разговаривает, по дороге угрюмо смотрит под ноги, в школе и вовсе убегает в библиотеку и не высовывается. Гул в классе не прекращался ни на секунду. Девочки щебетали о безвкусной косметике, мальчики обсуждали недавний матч, а Вергилий сидел у окна, совсем один. Данте сбежал с уроков невесть куда и даже не предупредил. В кабинете царствовали хаос, вопли и окрики, но без смешков брата всё казалось чудовищно пустым. Заглушенным, тусклым. Бесит. Позади их дома рос огромный дуб. Ходили байки, что он настолько стар, что в своё время динозавры точили о него свои когти. Тени листьев умеренно качались на ветру, а шелеста их не слышно. Ветер пронизывал кожу под рубашкой, да без свиста. Книгу он прочёл давно, уроки закончил, теперь-то что? Извинился бы раньше и не тух бы тут. «Отвянь». Стоило забыть о паразите на минуту, а он тут как тут. Мальчишка нахмурился. Серьёзно, чего это ты взбесился вообще? Из-за причёски? Как девчонка, что ли? «Ты сам первый барахтаться начал, ты и отвечай!» Ответа не последовало. Ну и чёрт с ним. К чёрту всех! Вергилий опрокидывает голову назад, жмурясь от попадающих в глаза лучей солнца. Он бы вообще слился с дубом будь то возможным, зачерствел и сгнил изнутри. Что угодно, только бы эта тишина разбилась чем-нибудь. По ощущениям он пролежал так три часа, на что часы невозмутимо медленно тикают: «Нет, всего лишь три минуты». — Верг… Удивление стёрло с его лица тревогу. Звук (наконец-то!) донёсся откуда-то сверху. В нос ударил запах зелени вперемешку с пылью, из волос Данте торчали стебли и сучки. Казалось, ещё чуть-чуть, и на нём устроится какая-нибудь птичка. — Я тут это, того… Близнец выглядел необычно скованно и виновато, как нашкодивший щенок. Он не знает, отругают ли его за очередную пакость или ласково потреплют по голове. Рисковать не хотелось, и всё же… — …принёс я тут кое-что, вот. Из мальчишеской ладони выглянули бутоны гортензии, парочка ромашек и незнакомые Вергилию цветы. Смущены они были не меньше самого мальчишки, ибо в спешке смялись их стебельки то тут, то там. Неряшливые, но всё ещё красивые, они смотрели на него, подрагивая на ветру. На второй руке покоилась новая книга в мягком переплёте. Золотые буквы поблёскивали на свету, приковывая к себе взгляд. — Я прочитал, что из этих, — он покачал головой в сторону цветов, — закладки клёвые получаются. Ты читаешь, когда не посмотри, и я подумал, что тебе понравится. Вергилий завис. В голове всё смешалось в одну кашицу, но за одну мысль он ухватился машинально: — Ты же не стащил их у мисс Гольдштейн, — Вергилий утверждал. Всем известно, что происходит с детьми, которые полезли в сад тётушки Нелл. И даже Данте не посмел бы забраться туда ради какой-то закладки. Нет. Нет же? — Она в отъезде, — Данте шмыгнул, утирая нос. — Подумает, что вороны склевали, не страшно. — Вороны не носят ботинки. — на обуви мальчишки был толстый слой грязи, совсем свежей. Наследил ведь, идиот. – Не носят. Повисла тишина, не такая страшная, как раньше. Ветер начал выть громче, за милю от них на площадке доносились смех и крики. Данте время от времени посматривал на брата, ожидая хоть чего-нибудь. «Отругай. Накричи. Скажи, что дурак, ну же» — думает он про себя, как одним рывком оказывается в чужих тисках. Волосы близнеца щекочут нос, пока он мысленно скрещивает пальцы. Только бы не чихнуть. Они стоят так какое-то время, боясь шелохнуться и нарушить неловкую идиллию. — Злишься? — Данте начинает осторожно. Сердце у брата бьётся громко-громко, и он жмётся крепче, чтобы лучше расслышать. — Да, — Вергилий помедлил, добавляя: — на себя злюсь. — С какой это стати? Старший замялся. Видеть его таким было совсем не привычно, зато доказывало, что врут они все. Одноклассники, взрослые и библиотекарь. Ничего Вергилий не бесчувственный. Вон, думает и волнуется о пустяках, как людям и положено. — Не хочу, чтобы ты был таким, как я. — Ревнуешь? — мягкая усмешка слетает с его губ. Он ждёт продолжения. — Было бы чему… — они покачиваются из стороны в сторону, загнанные в тупик в своей же неразберихе, — Я скучный. — Брехня. Ты много-много знаешь. — Ещё и ворчливый. — Не смертельно. — Я ботан. Данте с лёгкостью парирует все его сомнения насчёт себя. Ему всё меньше кажется, что Вергилий говорит это всерьёз. Чисто из вредности, подразнить. Поверить только, чтобы его старший брат переживал из-за каких-то идиотов? – Ты мой брат, Верг. Ты уже крут, – омуты под тенью чёлки сверкают привычным энтузиазмом. Вергилий фыркает. Какая честь. Правда. Быть чем-то большим, чем копия в глазах близнеца, было жутко приятно. – Мир? Недолго смотря на оттопыренный мизинец, старший скрепляет его своим, покачивая. Мир. Странно, но за всё это время паразит внутри и не шелохнулся. Ни укусов тебе, ни нотаций. Сплющило, что ли? Раз так, то славно. Никто его больше не побеспокоит без надобности. Никто, кроме лохматого отражения. – Ах вы паршивцы! Женский голос со скрежетом разрезает тишину, и мальчишки одновременно оборачиваются: худощавая фигура надвигалась в их сторону размахивая садовыми ножницами и пустым горшком. Мисс Гольдштейн выглядела недовольной. Очень недовольной. – В отъезде, да? – шипит Вергилий, а взгляда от женщины не отрывает. Пятится осторожно и цветы в кулаке крепче сжимает. Это на всякий, если решат украсть с пальцами вместе. Короткое «валим!» следует за отборной руганью, и они несутся к дому с единственной мольбой – только бы мама не отругала.